Это было в Коканде

17

Все чувства, все мысли Юсупа вдруг притупились. Мозг оцепенел. Ноги отяжелели. Каждый шаг становился мучительным. Ему казалось, что на него обрушилась гора и засыпала его.

"Ведь час тому назад все было хорошо, - подумал он.
– Правда, я был расстроен, но это не то... А что же теперь? Страшнее всего, что за последнее время я не вспоминал Сади. Я был спокоен. Я был слеп и глух..."

Он опустился на камень возле ворот. Он сидел, собравшись в комок, прижавшись к стене. Баранья шапка с красной жестяной звездой спустилась ему на глаза. Он почувствовал, что он один в мире, что его окружает глубокая тишина.

Мысленно он вновь видел большой дом Хамдама в Беш-Арыке, резные красивые ворота, длинную галерейку, ряд столбиков, густой, тенистый сад, окна женской половины, зеленые ставни, стены, выкрашенные белилами, стертые каменные ступени, старый пышный орех...

Юсуп опустил голову.

...Начиналось утро. Юсуп и не заметил, как улица сделалась веселой, оживленной, солнечной. Конюхи вели с водопоя коней с блестевшими от воды губами. Скакали всадники. Полуголые мальчишки стайками вертелись возле стен и показывали пальцами на понравившихся им джигитов.

Алимат подошел к Юсупу и поздоровался с ним.

– Ординарцы приехали, - сказал он.
– Привезли приказ: в Бухару идем! А там погрузка... Коканд! Отвоевали! Домой!
– радостно повторил он.

– Что ты слыхал о Садихон?
– тихо спросил его Юсуп, подымая голову.

Алимат засмеялся и подмигнул ему:

– Будет тебе! Это же твое дело, я понимаю.

– Какое дело?

– Да ведь по твоему приказу ее украли!

– Да ты что, с ума сошел?
– накинулся на него Юсуп.

– Не ты?
– удивленно прошептал Алимат.
– Ну, тогда я не знаю... Тогда это враги Хамдама...

По улице пронесся ветерок, заблеяли овцы. Нияз подвел к Юсупу Грошика. Юсуп вскочил в седло и подъехал к своему эскадрону.

Из ворот выехал Хамдам.

– Ты почему не зашел?
– крикнул он Юсупу.

– Некогда было. Получи!
– ответил Юсуп, передавая Хамдаму письмо.

– А куда мне его?
– со злостью отозвался Хамдам и, вздыбив без нужды коня, помчался в сторону обоза: там кто-то из обозников скандалил с жителями.

Через полчаса полк тронулся.

...Эскадроны растянулись по дороге. Ехали почти без строя, гурьбой, вразвалку. Навстречу эскадронам попадались гонцы из Бухары. Они останавливались в кишлаках и кричали:

– Есть ли здесь беженцы? Возвращайтесь в Бухару! В Бухаре мир и спокойствие, мир и спокойствие!

По всем дорогам брели пешеходы, шли покорные ослики с домашней поклажей.

Полк в один переход дошел до предместья Бухары. Вонь, отбросы, собаки, глухие дома, суета, Кругом глазели любопытные: дети, женщины, торговцы, ремесленники. Под навесом кожевенной мастерской стояли чаны. В чанах мокла кожа. Город принялся за работу. Война кончилась, и снова надо было пить, есть, добывать для этого деньги, думать о завтрашнем дне. Сапожники, портные, грузчики, хлебники, мастера - каждый принялся за свое дело и ремесло. Снова на базар потянулись продавцы и покупатели. Молодой полуголый кожевник, заслышав шум идущего полка, бросил свою работу и выскочил к всадникам на дорогу. За ухом у него торчала маленькая осенняя роза - обычное украшение узбека. Черная, грязная жижа стекала с рук кожевника. Он улыбался, приветствуя всадников. Около знамени гремели литавры.

"Быть может, больше настойчивости - и все случилось бы иначе? упрекал себя Юсуп.
– Быть может, силой надо было посадить ее к себе на седло?
– думал он.
– Но что делать с женщиной, которая привыкла к подушке и чачвану, скрывающему ее лицо?"

Торговцы протягивали джигитам сочные матовые гроздья зеленого винограда. Женщины, встречаясь, кокетливо прикрывали чачваном только половину лица.

Когда эскадроны вошли в город, они увидели красное знамя на башнях дворца. Возле цитадели несли караул стрелки татарской бригады.

– Да здравствует Красная Бухара!
– крикнул им Юсуп и отсалютовал шашкой.

– Ура!
– закричали джигиты.

– Ура! Ура!
– улыбаясь, отвечали часовые. Их голоса тонули среди возгласов джигитов.

Хамдам ехал задумавшись. Он тоже вынул шашку и помахал ею. Он не чувствовал ни радости, ни ликования. Он кричал и приветствовал народ, но делал все это, пересиливая себя.

Когда они проезжали мимо эмирских казарм, там стояли русские части. Из раскрытых окон громко доносилась песня:

Нам ненавистны тиранов короны,

Цепи страдальцев народа мы чтим...

"Быть может, Сади действительно сбежала в Коканд и прячется там?" думал Юсуп. Он старался убедить себя в этой мысли и не мог: "Непохоже, чтобы она сделала так. Что же случилось?"

Пожелтело небо, приближался вечер...

Десятого сентября, рано утром, Фрунзе получил постановление Революционного Военного Совета Республики: он назначался командующим войсками другого, Южного фронта.

Фрунзе шагал по коридорчику вагона, обдумывая свою предстоящую поездку в Харьков, и вспоминал все то, что было пережито здесь, под этим среднеазиатским небом, таким любимым и таким ему знакомым с детства... Обдумывал он и то, как нужно будет действовать в дальнейшем, отражая удар Врангеля, белого генерала, который начал действовать из Крыма и, по слухам, так же как и эмир, снабжался Антантой.

Мысли командующего были прерваны приходом секретаря.

– Ах да... Приказ! Будьте добры, зайдите через полчасика...

Фрунзе вернулся в купе и на краешке стола, опираясь грудью о его ребро, начал быстро писать свой последний, прощальный приказ туркестанским войскам.

С каждой строчкой он как бы погружался в свою жизнь за последние два года, с ее важными событиями и тревогами, с ее тяжкой военной работой, начатой еще в декабре 1918 года, когда он был назначен комиссаром Ярославского военного округа... И как потом пошло все другое... то есть Самара, командование 4-й армией, Восточный фронт и борьба с колчаковщиной. Как после Восточного фронта вместе с Валерианом Куйбышевым они спешили сюда, в Туркестан...

"Я рад отметить, - писал Фрунзе, - что армии Туркестанского фронта до сих пор честно выполняют свой долг Начав с разгрома колчаковских, дутовских и толстовских банд, они довершают ныне свою работу, очищая Туркестан от контрреволюционных полчищ местных самодержавных властителей. Уверен, что и впредь красные полки Туркестанского фронта, куда бы их ни поставила рука Революции, сумеют поддержать свою боевую революционную славу.

Мой прощальный привет вам, товарищи!"

– Да, вот и все, - с грустью сказал он и поставил точку.

В тамбуре послышался шум, кто-то ругался с проводником. Громко звеня шпорами, широкоплечий командир вошел в узкий коридор и протискивался вперед боком. Часть лица у него была забинтована.

– Разрешите?
– сказал он, вваливаясь в купе к Фрунзе.
– Поскольку желаю лично поблагодарить за орден... Товарищ Фрунзе, это правда? Покидаете нас? Мне Блинов сказал...

– Лихолетов?

Сашка схватил обеими руками руку Фрунзе, которую тот подал ему, потряс несколько раз, как драгоценность: