Это было в Коканде

–  Однорукий… - сказал он Лихолетову осекшимся, хриплым голосом и бросил труп возле заглохшего костра, будто тушу. Обычно спокойный, старшина сейчас был накален схваткой.

–  Ну, показывай, - сказал Александр.

Красноармейцы с трудом раздули огонь. При его дымном свете Лихолетов признал в убитом Зайченко.

–  Ты застрелил?
– спросил он Максимова.

–  Не знаю, товарищ начальник!.. Я, как шарил везде, попал к верблюдам. Мешок, думал, наткнулся… Потом чувствую, нет - человек… Лежит между двумя верблюдами, вроде спрятавшись… - объяснил старшина. Шальная, что ли, настигла?

–  Мертвый был?

–  Мертвый… Вот оказия!
– вздохнул старшина.

Он был, видимо, чем-то расстроен и без нужды шмыгал носом.

Труп еще ближе подтащили к огню.

Лихолетов нагнулся над трупом и приподнял косматую окровавленную голову. Она была еще теплая, и прищуренные глаза смеялись. Пуля попала в глотку и вышла наружу, разорвав на мелкие осколки затылочную кость. С трупа сняли нательный кожаный мешок на шнурке, в мешке было немного денег и отпускной документ института. Маленький и серый, как убитая рысь, Зайченко лежал возле костра распластавшись.

Лихолетов тихо выругался.

Среди девяти связанных двое были в форме афганских солдат, остальные оказались купцами и караванщиками. Арестованных посадили около костра на свет.

–  У колодца-то вы работали?
– спросил их Лихолетов.

Арестованные молчали.

–  Сволочи… За что же вы прораба сгубили и рабочих? Чем они вам помешали?

–  Воды не давал… - по-русски сказал сарбаз, длинный, рыжий и юркий, как червь.

–  Это Кыр-Ягды, Кыр-Ягды. Я его тоже знаю, - зашептал Акбар на ухо Лихолетову.

–  Что значит - не давал?..
– спросил Лихолетов.

Расспрашивая этого афганца, Акбар выяснил следующее: напуганный разъездом, караван решил повернуть обратно от границы, на время скрыться, но у них истощился запас воды; удирая, они потеряли бурдюки. Тогда караван попробовал подойти к Новому колодцу. «Седой аскер» - так сарбаз называл прораба Каплю - заявил им, что он их к колодцу не подпустит. Должно быть, Капля сразу догадался, с кем имеет дело. Он послал их за водой на заставу, Он спрятался в песке, роздал своим рабочим винтовки и крикнул, что первый, кто только подойдет к колодцу, будет убит. Караван остановился.

–  А как же вы его убили?
– спросил Лихолетов.

–  Я не бил!
– ответил рыжий Кыр-Ягды и усмехнулся.
– Наш русский вышел вперед… - сказал он, показав на труп Зайченко.
– Он крикнул: «Я русский! Я сопровождаю караван! Это беженцы. У меня есть казенная бумага. Я сейчас покажу тебе. Пусти меня одного». Седой аскер пустил его. Русский подошел к колодцу и, ни слова не говоря, бросил три гранаты.

Слушая этот рассказ, красноармейцы невольно опустили головы.

Лихолетов носком тяжелого походного сапога пнул костер так, что из него брызнул огонь.

–  Врешь!
– закричал он басмачу.
– Никогда не был русским этот бродяга, эта контра!

Басмач стал кричать, выкатив желтые белки, что русский мертвец именно так поступил. Он не врет.

–  Ну, а зачем колодец завалили?
– спросил Максимов, подступая к нему.

Кыр-Ягды посмотрел на старшину, прищурился и сделал вид, что не понял вопроса.

Грибок подошел к огню, снял котелок с костра. Кипятку не было… Вместо него на дне котелка образовалась клейкая песчаная масса.

–  Эх, сторонка!
– вздохнул Грибок.

–  Не рассусоливать бы, а на месте всех сразу задавить! Чтобы не шлялись!
– сказал один из красноармейцев колючим, резким голосом. Лицо у него было обозленное.

–  Ишь ты!
– подзадоривал его сосед, развалившийся возле костра. Он лежал, закинув руки, и глядел в небо.

–  Что «ишь ты»? Пустыня так пустыня.

–  Скорый больно, - ответил лежавший.

–  Пустыня - мать разбойников… - отозвался его товарищ, потом икнул и, приложив к груди руку, сказал: - Водички бы!

Максимов сидел пригорюнившись поодаль от огня. Пойманные переглядывались, как звери, друг с другом.

Лихолетов решил дожидаться утра. Надо было дать отдых лошадям. Красноармейцы набрали травы. Огонь запылал сильнее. Никто из людей, возбужденных стычкой, не мог спать. Не хотелось. Да и какой сон на походе - вполглаза.

Возле костра сидел маленький Ванюков. Бойцы заметили, что он не отрываясь глядит в лицо трупу и отгоняет от него рукой дым, будто мух.

–  Закоптит - боишься?
– засмеялись красноармейцы.

Но Ванюков не обратил на эти насмешки никакого внимания. Он обернулся к Лихолетову и спросил:

–  А что, товарищ начальник, вы его будто знали?

Лихолетов в ответ рассказал всю историю Зайченко, все, что он помнил: свои беседы с ним, историю Кокандской крепости, потом о боях с басмачами, о любимом командире Макарыче, о пулеметчике Капле, о борьбе с Иргаш-ханом…

Когда Лихолетов кончил свой рассказ, все бойцы примолкли.

Ванюков встал и, тронув сапогом голову трупа, спросил у Лихолетова с недоумением:

–  Неужели действительно мать его прачкой была?

–  Он говорил - прачка… - сказал Лихолетов.

Ванюков скрипнул зубами.

–  Эх… - сказал он и отвернулся.
– Лучше бы не рожать ей такую гадюку!

Когда разговоры утихли и люди стали подремывать, Александр услыхал, что его кто-то теребит за плечо. Он открыл глаза и увидел старшину Максимова, сидящего возле него на корточках.

–  Товарищ начальник!
– шептал он.
– Не спите еще?

–  Что, что такое?
– пробормотал Лихолетов спросонья.

–  Живой он был… - горячо заговорил Максимов.
– Да мне при ребятах стыдно было признаться. Задразнят… Я, понимаете, как отдал коня Грибку да пополз меж верблюдов, сразу на н е г о навалился… Схватил за руки. Одну схватил. Другую ищу. Нету ее… Где она? Нету! Что за оказия? Тут он зубами вцепился в руку мне. Да так здорово! Тут у меня наган сам выстрелил. Как выстрелил? Прямо не знаю как.

–  Ну, что делать, ладно.

–  Обидно, товарищ начальник. Живьем бы!
– сказал старшина с досадой.
– Из-за руки все дело. Я растерялся ищу…