Это было в Коканде

Семинаристы опустили глаза. Смысл этих проповедей был им знаком. Ученый Мулла, не надеясь на коран, подкреплял свои мысли старыми персидскими стихами; не боясь опоганить глаз, он рассматривал языческие изображения живых существ и показывал их ученикам.

В соседней комнате прятался Зайченко, невольный свидетель всех этих разговоров. Мулла-Баба говорил тихо: ему сообщили, что бывший комендант Кокандской крепости знает узбекский язык. Зайченко прибыл сюда после свидания с Корниловым и ждал здесь дальнейших распоряжений.

Фразы долетали кусочками, Зайченко не мог слышать всего. Иногда старик ругался. Зайченко казалось, что молчаливые и покорные семинаристы не верят старику. Тогда старик повышал голос.

–  Не пытайтесь прятаться! Я вижу все ваши мысли. Я знаю, о чем вы думаете.

Один из семинаристов что-то тихо заметил.

–  Русские уже растоптаны. Их нет!
– в ответ ему горячо крикнул Мулла-Баба.
– А те, что есть, скоро распылятся или сгрызут друг друга.

Семинаристы опять затихли. Вместе с Зайченко они отправлялись в качестве агитаторов к Иргашу, в банду.

Зайченко задыхался от жары. Обливаясь потом, он лежал на софе. Выбрив голову, отпустив короткие узенькие усики, он изучал теперь свое лицо в базарном мутном зеркале. В эту ночь он прощался с собой: терял свое имя и превращался в неизвестного киргиза. Этого требовала конспирация.

Когда семинаристы ушли, Мулла постучался к нему. Мулла выбрал место у стены. Зайченко сел напротив.

–  Вы читали стихи?
– спросил он Мулла-Бабу.

–  Да, - ответил старик.

–  Мне помнится, что эта книга с картинками? Не правда ли? Разве вам, мусульманину, полагается любоваться этим? Это же грех.

–  Прекрасное не может оскорбить душу, - сказал старик, - кроме того, эти картины больше говорят о смерти, чем о жизни, а смерть - это венец жизни. Об этом не грешно думать.

–  Вы не боитесь смерти?

–  Нет.

–  Вы фаталист. Верите в фатум? В судьбу?

Мулла-Баба подумал и сказал:

–  Да, верю.

Зайченко рассмеялся. Ему захотелось позлить этого седого святошу.

–  Тогда зачем же вы занимаетесь политикой?
– спросил он. Предоставьте все судьбе.

–  Почему?
– Мулла-Баба удивленно раскрыл свои зеленые глаза.

–  Да потому, что человек, верящий в судьбу, на все машет рукой, а политик на что-то надеется, чего-то добивается, - сказал Зайченко.

–  Я не политик, а божий воин… - с досадой и злостью сказал Мулла-Баба. «А ты жаба!
– подумал он про Зайченко.
– Что тебе надо? Зачем ты меня злишь, неприятный человек? И сам не знаешь…»

Усман за дверью произнес молитву и вошел, прикладывая руки к груди. Усман сперва оглянулся назад, потом зашептал:

–  Ехать надо, начальник, скорее! Я узнал сегодня большую новость: кто-то выдал красным Иргаша. Надо торопиться. Я боюсь, как бы вам не опоздать.

Сборы были недолги. Забрав семинаристов, этой же ночью Зайченко вместе с Мулла-Бабой покинул Старый Коканд. По дороге Усман рассказал Зайченко о том, что большой соединенный отряд из узбеков и русских с орудиями и пулеметами, миновав город окольными дорогами, вышел в степь. Очевидно, они идут в предгорья Алайского хребта. А там со своим отрядом кочует Иргаш.

–  Возможно, что Иргаш знает об этом, - сказал проводник.
– Но возможно и другое.

–  Это верные сведения?
– спросил Зайченко, обеспокоившись.

–  Длинное ухо - вернее телеграфа, - весело ответил Усман.
– А мы обгоним их, будь спокоен! Я знаю самые короткие дороги.

13

Русский эскадрон выслал вперед дозор с Юсупом и Жарковским. В хвосте эскадрона двигались отряды Хамдама. Бойцы и джигиты, каждые на свой лад, пели песни. Русские слова смешивались с узбекскими. Хамдам ехал рядом с Лихолетовым в середине колонны, развернувшейся почти на версту.

Среди грохота и шума Сашка чувствовал себя лучше всех. Пахло пылью, лошадьми и человеческим потом. Он любил все неудобства похода, он наслаждался ими, и даже размышления не портили ему жизни.

Он думал о Варе. Накануне отъезда они вместе ходили сниматься. К ним пристала ее подруга Сима, жившая неподалеку от крепости. Фотограф усадил всех троих рядышком на бамбуковом диване. Сашка должен был обнять Варю правой рукой, а в левой он держал руку ее подруги. Он улыбался, потому что обе они были хорошенькие, и он знал, что потом можно будет этим хвастаться. Фотограф тоже улыбался и уговорил его заказать две дюжины карточек. Выйдя из фотографии, он не знал, как отвязаться от Вариной подруги. Они заходили в чайную пить чай с овсяными жесткими лепешками; Сашка нервничал, но когда подруга ушла, он сразу повеселел и предложил Варе погулять, так как вечер очень хороший.

Она сказала, что не может, что она устала как собака, что еще не собрана аптечка. «Успеется», - прошептал он и сжал ей руку. «Что с вами?» - спросила она, удивленно посмотрев на него. Он разозлился и промычал что-то нечленораздельное: дескать, он - черная кость, и ему, конечно, не полагается делать то, что позволялось другим. Тут она тоже разозлилась и заявила: «Это безобразие, все мужчины одинаковы, точно две капли воды. Я считала вас более тонким человеком».
– «Нет, я толстый», ответил он. Тогда они поссорились, и теперь она пряталась от него в третьем эскадроне. И хотя он ее не видел, но знал, что она там. Оттуда неслись крики осла, нагруженного перевязочным материалом. Осел кричал, как труба, словно посылая ему знак: «Мы здесь. И вообще не робей».

В отрядах Хамдама загорячились лошади. Узбеки закричали друг на друга, спутав в одну секунду строй. Сашка покосился на Хамдама. Хамдам спокойно покачивался в седле, закрыв глаза, не обращая внимания на окружающее. Сашка подумал: «Надо о чем-нибудь поговорить с ним, хоть из приличия. А то еще обидится». Сашка потер лоб. Минут через пятнадцать он что-то надумал, крякнул для солидности и почесал за ухом.

–  Жарко!
– сказал он.

Хамдам молчал.

–  Я воздух люблю, - болтал Сашка, не обращая внимания на то, что Хамдам молчит.
– Мать меня в портные хотела вывести, в мастерскую отдала. В подвале работали. А я, как возраста достиг, сбежал. В кондуктора пошел. Хорошо! Всю Россию изъездил. А потом война. Пошел в драгуны.

Хамдам вздохнул.

«Не понимает, - решил Сашка.
– Надо его про что-нибудь знакомое спросить».

Он осклабился и, нагнувшись к плечу Хамдама, спросил:

–  Ты женатый?

–  Женатый, - угрюмо ответил Хамдам.

–  А я нет! Женатому надо возле жены жить. А я солдат! Зачем мне жена? Лишние мысли только. Да и девиц подходящих нет. Вывелись. А как у вас, только на девицах женятся?

–  Нет, - поджав губы, по-прежнему мрачно ответил Хамдам. Он считал, что чин у Сашки небольшой, и поэтому важничал и, чтобы не уронить своего достоинства, еле-еле разговаривал с ним.