Это было в Ленинграде. У нас уже утро

— Через два-три года… — задумчиво повторила Вологдина. — Вы собираетесь так долго жить на Сахалине?

— А почему вы спрашиваете? — удивился Доронин.

— Просто так, — сухо и с оттенком вызова ответила Вологдина.

Она сидела на кровати, прислонившись к дощатой стене. Сквозь окно проникал ветер, лампа, висевшая над столом, чуть заметно покачивалась.

Входя в комнату, Доронин не снял пальто, подчёркивая этим, что заходит на минутку. Теперь ему стало жарко, но снимать пальто было уже неудобно.

— Уедем мы отсюда или останемся, — тихо проговорил он, — люди-то все равно жить будут.

— Вот именно, — подхватила Вологдина, — уедете ли вы или останетесь… Я знаю, Андрей Семёнович, вы не любите эту землю. Послали вас сюда, вот вы и работаете, неплохо работаете, — добавила она улыбаясь. — И всё-таки вы никогда не почувствуете, что это ваш дом. Вы… птица перелётная…

— Нет, Нина Васильевна, — покачал головой Доронин, — вы не правы. Птица ищет место, где лучше, а я…

— Ну, я не так выразилась, — нетерпеливо прервала его Вологдина. — Но скажите мне по совести: если бы вам предложили навсегда остаться здесь, понимаете, не на год, не на два, а на всю жизнь… Как бы вы посмотрели на это?

Доронин молчал.

— Молчите… Да и как вы можете мне ответить, — горячо заговорила Вологдина, — когда вы и земли-то нашей как следует не знаете? Всю осень метались по берегу — колхозы, флот, шахта и всё прочее. А вы рассвет сахалинский заметили? Осень таёжную разглядели? Ничего-то вы не видели! Послали бы вас на Северный полюс, вы бы и там так же работали. Потом кто-нибудь спросил бы: «Андрей Семёнович, как вам понравилось северное сияние?» А вы бы ответили: «Северное сияние? Да, кажется, было что-то в этом роде…»

Доронин рассмеялся.

— Чему вы смеётесь? — громко спросила Вологдина.

— Я никак не предполагал, что вы способны на такие зажигательные речи.

— Бросьте вы этот тон! — почти крикнула Вологдина, вставая. — Мне всегда были непонятны люди, которые приезжают сюда, работают, можно сказать, кровь своего сердца оставляют, а потом уезжают, даже не оглянувшись…

— Почему же не оглянувшись? — сказал Доронин, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— Поймите, я люблю эту землю! — продолжала Вологдина. — Я не променяла бы её ни на какую другую.

Она снова опустилась на кровать, лицо её раскраснелось.

— Да что с вами говорить! — устало проговорила она. — Давайте лучше планировать выходы в море. Кого выпустим первого?

— Нет, погодите! — сказал Доронин. — Вы не должны так говорить со мной! Я ведь не Весельчаков.

— Знаю, — тихо и, как показалось Доронину, печально отозвалась Вологдина. — Поэтому-то мне и обидно…

Наступило неловкое молчание.

— Я слышала, что строится стальной цельносварный сейнер, — не глядя на Доронина, наконец заговорила Вологдина, — и что его будто бы предназначают для Южного Сахалина. Вы не знаете, для кого именно?

— Не знаю, — ответил Доронин; ему было ясно, что Вологдина мучительно ищет тему для разговора.

— Послушайте, Нина Васильевна, — решительно начал он, — почему вы такая?

— Какая? — насторожилась Вологдина.

Доронин смутился, но останавливаться было уже поздно.

— Какая? — настойчиво повторила Вологдина.

— Странная… Живёте вот так… одна… замкнуто.

— Что значит замкнуто? — с вызовом спросила Вологдина.

— Ну… ну, сами знаете, что это значит, — тихо ответил Доронин, окончательно теряясь.

Его смущение, видимо, забавляло Вологдину. Чуть сощурив глаза, она в упор смотрела на него.

«Что за чертовщина! — мысленно выругался Доронин. — Ведь я же знаю, что хочу сказать, а бормочу какую-то ерунду!»

— Вот что, Нина Васильевна, — твёрдо сказал он, — есть вещи, которые меня не касаются. Но некоторые вопросы, мне кажется, я имею право вам задать… Как товарищ по работе, что ли…

— Спрашивайте, — кивнула Вологдина.

— Почему вы, — начал Доронин, — как-то сторонитесь меня, избегаете со мной встречаться? Ведь дружите же вы с рыбаками! Они в вас просто души не чают. Потом… Ну, это уже из другой области… Вы молодая женщина… неужели вас не тянет переехать куда-нибудь? В большой культурный город… Простите меня, вы были когда-нибудь замужем?

— Была, — ответила Вологдина. — Моего мужа убили в финскую войну, он служил тогда в армии. Что вас ещё интересует?

Доронин молчал.

— Между прочим, я вовсе не дружу со всеми рыбаками, — усмехнулась Вологдина. — С Весельчаковым, например, мы явные враги. Послушайте, Андрей Семёнович, вы, кажется, были у Русанова. Я тоже немного знаю этого человека. Как-то он сказал, что по доброй воле никогда не уедет отсюда. Как вы думаете, это была фраза?

— Нет, почему…

— Если бы вы присутствовали при этом, вы тоже спросили бы Русанова, не хочется ли ему переехать в большой культурный центр?

— Ну, знаете ли, Русанов…

— Что Русанов? — крикнула Вологдина. — Вы хотите сказать, что он поглощён большими государственными делами, а мы тут с селёдкой возимся?

— Вовсе нет, — начал было Доронин, не зная что сказать.

— Поймите, я родилась на Сахалине, я не случайный человек на этой земле.

— А я? — в упор спросил Доронин.

— Этого я ещё не знаю, — тихо ответила Вологдина.

— Нина Васильевна, а почему вы не в партии?

Вологдина смутилась.

— Не доросла, — помолчав, ответила она.

— Вы сами понимаете, что это не ответ, — возразил Доронин.

— Позвольте мне на эту тему поговорить с Нырковым, — неожиданно улыбнулась Вологдина, она уже справилась со своим смущением. — А сейчас, может быть, займёмся всё-таки планом зимнего лова?…

Утром Доронин вызвал к себе Венцова. Он хотел, чтобы при его разговоре с главным инженером присутствовал Нырков, но тот ещё не вернулся из леса.

Венцов внимательно выслушал директора и задал ему несколько вопросов: можно ли рассчитывать на новые орудия лова, не получит ли комбинат новые суда, не ожидаются ли с материка мотористы? Потом сказал, что должен подумать, и удалился.

Через два часа он вернулся, сел в кресло, обхватил руками своё острое колено и сказал, что, по его мнению, идея зимнего лова порочна, что это самая бесхозяйственная идея, о которой ему приходилось слышать за последнее время, и что он, Венцов, категорически против.

Хотя Доронин и не ожидал, что главный инженер поддержит его идею, он всё-таки почувствовал глухое раздражение.

— Объясните подробнее, — сквозь зубы попросил он.

Венцов спокойно объяснил, что его возражения идут по двум линиям — хозяйственной и, так сказать, психологической…