Это лишь игра - 2

— Марк Соломонович, вы же сами говорите, что отец находится в невыносимых условиях, что у него плохо с сердцем, что его там…

— Да, всё так! И я подал жалобу!

— И что изменилось?

— Просто всё не так скоро делается. Но условия ему смягчат. Обязательно. Уж этого я добьюсь! А если понадобится, подам еще жалобу и не одну…

— Марк Соломонович, — вздохнув, поворачиваюсь к старику, — мне не надо, чтобы отцу смягчали условия. Мне надо, чтобы его освободили.

Вайнер издает смешок.

— Как? Вы думаете, если вы… — Вайнер внезапно краснеет, — простите за мою грубость, затащили в постель дочь Леонтьева, то нам будет проще спасти вашего отца? Это абсурд!

— Я женюсь на ней. В ближайшее время. И вам вообще не придется никого спасать. Леонтьев сам всё сделает.

— Но… — растерянно бормочет, часто моргая Вайнер.

— Просто потому, что ему не нужен зять, у которого отец под следствием. Он очень трепетно относится к своей репутации.

— Но он же может быть против вашей женитьбы…

— Он и так обязательно будет против. Только Вика его даже слушать не станет. Я же говорю — он слишком любит свою дочь.

— А что будете делать потом?

— После того, как освободят отца, вернусь в Канаду.

— С ней?

Я пожимаю плечами.

— Ну, не знаю… не знаю… — причитает он. — Нет, я всё понимаю, у меня и самого сердце болит за Александра Германовича, но жениться… это же навсегда…

— Да не убивайтесь вы так. В конце концов разводы у нас еще не отменили.

Вика подъезжает к Мариотту ровно в семь, как мы и договаривались. Номер мы покидаем с Вайнером вместе. По пути он опять пускается в причитания. Я, не дослушав, выхожу на парковку.

***

Вика знает, кто я. Знает про отца. Не знает только, что она — лишь часть плана. Она наивно думает, что это вот такая ирония судьбы. С ней я чувствую себя подонком, но потом вспоминаю про отца — и становится почти плевать. Раньше я и не подозревал, что так люблю его. Несмотря ни на что.

Леонтьеву заранее она ни о чем не сказала. Только то, что собралась замуж. Он сам пожелал познакомиться с женихом и пригласил меня на их семейное торжество.

— Ой, представляю, какой будет для отца сюрприз, — смеется она. — Но при гостях он и виду не подаст, вот увидишь. Потом, конечно, устроит мне концерт. Будет отговаривать, убеждать, обещать исполнение любых желаний, я его знаю как облупленного… Еще в школе, когда мне надо было от него что-нибудь… ну такое, что он вряд ли разрешит, я ему задвигала вообще какую-нибудь дичь. Ну, типа, хочу тоннели и всё тут! Он ходил с бешеными глазами, упрашивал, чтобы я передумала… — Вика поворачивается ко мне и, гримасничая, передразнивает отца: — Доченька, прошу, одумайся! Что люди скажут!

— На дорогу смотри.

— А мне нафиг эти тоннели не сдались. На самом деле я хотела татушку себе набить, сам знаешь где, — многозначительно хихикает она. — Ну и пирсинг сделать. И он такой сразу разрешил, еще и обрадовался.

Вика заливисто хохочет, вспоминая свои выходки, потом резко замолкает. Останавливается на светофоре и, чувствую, снова смотрит на меня долгим взглядом.

— Герман, — слышу тихое, — я тебя люблю…

Скосив на нее глаза, выдавливаю улыбку.

— Зеленый уже, — киваю на светофор. — Поехали.

Она срывается с места. Через час с небольшим мы останавливаемся возле дома губернатора Леонтьева.

Наконец встретимся с ним лицом к лицу.

Удивительно — но я не испытываю ни малейшего волнения. А на ум ни к селу ни к городу приходит строчка из Симонова: ни любви, ни тоски, ни жалости…

10. Герман

Сегодня в доме Леонтьевых на скромном семейном торжестве по случаю дня рождения матери Вики собрался, наверное, весь местный «бомонд». От чиновников и крупных комерсов до богемы.

Я почти никого не знаю. Впрочем, неудивительно — Леонтьев, как только стал губернатором, поснимал многих с руководящих должностей. Поставил, где мог, новых, своих. А там, где не мог — наладил крепкие дружеские связи. Например, с прокурором.

— Вон, видишь, тот лысый мужик? С ним еще рядом толстяк и баба в розовом, — шепчет Вика, едва мы заходим в зал, где проходит фуршет. Здесь людно, шумно, снуют официанты с подносами, в дальнем углу маленький живой оркестр наигрывает что-то блюзовое.

— Ну, видишь? — дергает меня Вика.

Я перевожу взгляд туда, куда она показывает.

— Так вот это Кокорин, прокурор области. Они с отцом типа друзья… Ну, мэра ты и так знаешь наверняка… И Арсения Гаца тоже, — она кокетливо машет известному телеведущему, тот в ответ картинно кланяется и шлет ей воздушный поцелуй. — Его рожа сейчас из каждого утюга после «Сияния России»… Клоун… уже под сорокет, а всё из себя юношу изображает. Он, кстати, ко мне подкатывал в прошлом году.

Вика выжидательно смотрит на меня. Я киваю, мол, ясно.

— О! А вот та прилизанная тетка, видишь? В зеленом платье в обтяг… это судья… даже не так… она — председатель у судей нашей области… блин, не помню, как это правильно называется. В общем, главная там у них. Но платье — мрак, да? Обтянулась как гусеница. Еще и декольте такое… чтобы все видели ее стремную дряблую грудь… Герман, пристрели меня, если я в полтинник сойду с ума и буду вот так одеваться… А! Вон мама с отцом, идем, я вас представлю…

Вцепившись в мой локоть, Вика тянет меня к самой оживленной группке. Ее узнают, перед ней расшаркиваются и расступаются, а на меня смотрят с острым любопытством.

— Мамуля, еще раз с днем рождения! — она целует мать в щеку. — А это мой Герман!

Мы обмениваемся с матерью Вики дежурными любезностями. Она вполне дружелюбна, но интерес у меня вызывает лишь губернатор. Он протягивает мне руку, сдержанно улыбаясь и при этом цепко оглядывая с головы до ног. Впрочем, меня и на дежурную улыбку не хватает. Глядя ему в глаза, негромко, так, чтобы слышал только он, представляюсь:

— Герман Горр.

Его лицо на миг превращается в карикатурную маску с застывшей улыбкой, а в глазах вспыхивают изумление, неверие, полупаника, а уж затем злость. Впрочем, он быстро берет себя в руки. Быстро и воровато оглядывается по сторонам, словно проверяет, есть ли среди посторонних свидетели этой сцены. Мы с Викой отходим, позволяя другим гостям поздравить ее мать. Но я не свожу с него взгляда. Он же, наоборот, в мою сторону даже не смотрит. Старается делать вид, что все прекрасно, кому-то фальшиво улыбается, кого-то приветствует с деланным радушием. Но я вижу, как он напряжен, как нервничает.

— Бедный папочка, — смеется Вика, подхватывая у проходящего мимо официанта бокал шампанского. — У него чуть удар не случился. Я хотела сама ему сказать позже, но так даже прикольнее. Представляю, как его сейчас бомбит. Чувствую, вечером он мне устроит армагеддон. Ну, ничего… Давай я лучше тебе еще расскажу, кто есть кто.

Продержался Леонтьев недолго. Спустя минут двадцать подходит к нам.

— Вика, где твой брат? — цедит раздраженно. — У матери день рождения, а его носит неизвестно где. И трубку не берет.