Это лишь игра - 2

Леонтьев вскидывает ладони кверху в примирительном жесте.

— Понимаю, понимаю, это мерзко, подло, аморально по отношению к родной дочери, да и к тебе тоже… Но этот грех я возьму на себя… И это лишь на крайний случай. Если эта девица упрется. А перед Викой я тебя прикрою. Ей ничего этого знать необязательно. Я вот думаю, что отправлю ее за границу. Она же просилась на эти… Мальдивы, вроде? Вот. Пусть поедет отдохнет. Ну и ты… позже… после суда.

Он смотрит на меня глазами больной собаки.

— Мы не предаем этим Вику… Ты же это для всех нас сделаешь, а в конечном итоге — для нее тоже. Ну и чего уж, от этого никто не умирал… а вот Славка… ему нельзя в тюрьму… Никак нельзя. Еще и с такой статьей. Он же просто там не выживет… Да и я тоже этого не переживу. Про жену вообще молчу… она какую ночь не спит уже… Скорую через день вызываем… Дни до суда считаем. Вроде ждали, форсировали, вроде, всё на мази, а так неспокойно… Так что с твоей стороны это будет просто акт спасения. А Вика, конечно, ничего не узнает… Мы и так зря ей обо всём рассказали… но что уж теперь, да?

Это его «мы» — такая детская манипуляция. Лично я Вике ничего не рассказывал и не собирался. Но она и правда так прицепилась к нему, выспрашивая про Лену, что он на нервах практически всё ей выложил.

— А как вариант, если даже эта девица ну совсем упрется, ее тоже можно будет дискредитировать потом. Либо выставить ненадежным свидетелем, как юристы советуют. Дескать, обиженная влюбленная дура, которая с трудом пережила, что ты ее бросил, а сейчас опять… выбрал не ее, вот и мстит нашей семье. Либо опозорить ее… Главное, теперь будет чем её зацепить… — Леонтьев замолкает, обращается ко мне. — Герман, ну скажи хоть что-нибудь?

— Я вас понял, — говорю я.

53. Лена

Спустя несколько дней

Практика закончилась. Начались обычные занятия. Уже неделю как. И за это время я вдоволь испытала на себе отголоски Юлькиного несчастья.

В первый же день меня вызвал к себе декан. У него были кое-какие вопросы по практике, но между делом он вдруг… ну, не приказал, конечно, но настоятельно посоветовал не лезть в «эту грязную историю с Орловой».

Я чуть не поперхнулась от такого заявления.

— Алексей Григорьевич, как вы можете так говорить? — возмутилась я. — Над Юлей надругались! Понимаете? Ее изнасиловали. Ей помощь нужна, поддержка, а все кругом только и делают, что пытаются ее затоптать еще больше. Как нелюди…

— Изнасиловали ее или нет — это решать суду. Но ее поведение аморально и недопустимо… И бросает тень на всех. На вуз, на будущую профессию.

— Я знаю, что там было, я всё это сама слышала…

— Хватит! — пресек меня декан. — Орлову отчислили. Потому что такое непотребство и профессия учитель — несовместимы! А ты, Третьякова, если хочешь нормально доучиться, если не хочешь последовать за Орловой, не мути воду.

— У вас же тоже есть дочь…

— Да! Есть! И моя дочь учится с утра до ночи, диссертацию пишет, а не по притонам шляется, не занимается черт-те чем в пьяном виде, еще и на камеру… Так что давай, Третьякова, занимайся учебой, дипломом. И не высовывайся, пока этот скандал не утихнет.

Одногруппницы тоже в стороне не остались. Особенно староста, Яна Ворон. Обращаясь не ко мне, но явно для меня перемывала Юльке косточки. И наши охотно ей поддакивали.

— Я прямо обрадовалась, когда узнала, что эту шлюху наконец отчислили. Как зараза тут была… А что, девочки? Мало ли с кем она там трахалась, да? Мало ли от кого что подцепила… Почему мы должны ее терпеть рядом, контактировать с ней? Но я офигела, конечно, оттого, что она еще и в шантажистки подалась, позорище… Прямо вообще дно… М-да, учитель, блин, будущий… Чему такая научила бы, да, девчонки?

— А ты-то чему можешь научить? — не выдержала я и всё же влезла, хотя пыталась пропускать их ядовитые реплики мимо ушей. — Лицемерию? Ханжеству? Мелочной подлости?

— Девчонки, кто-то что-то вякнул или мне послышалось? Шлюшкина подружка, что ли? — продолжала свой спектакль Ворон. — Напомните, как там в поговорке? Скажи мне кто твой друг, да?

Вечером я изливала свое негодование Герману. Он меня, конечно, утешал, но при этом пожимал плечами, мол, ну разве не плевать, что там какие-то дуры говорят? Я соглашалась: плевать. И как-то действительно успокаивалась.

***

Всю эту неделю Герман по утрам возит меня к институту. Около трех пары у нас уже заканчиваются, но у него эти дни очень много дел и занят он допоздна. Так что я чаще всего жду в библиотеке института, когда он освободится и заберет меня. Потихоньку пишу диплом, совмещая вынужденное с полезным.

В течение дня я ему не названиваю, чтобы не отвлекать, хотя, конечно, думаю о нем почти постоянно: где он сейчас, с кем, что делает… Иногда Герман сам пишет мне ни с того ни с сего что-нибудь лаконичное, но очень важное для меня. Порой всего одно слово: «Скучаю». А мне и этого достаточно. Сразу на душе тепло и хорошо.

Вечером Герман заезжает за мной, и мы возвращаемся к нему. В Листвянку. Только по пути останавливаемся где-нибудь поужинать. Хотя я бы с радостью сама ему готовила.

Эти дни Герман крайне напряжен, я его таким никогда не видела прежде. Впрочем, понятно, почему — из-за отца, из-за Вики, из-за всей их семьи.

В последнее время мы даже уже стараемся про них особо не говорить — не портить себе настроение. И без того, что бы мы ни делали, где бы ни были, каждую секунду в воздухе витает ощущение тревоги. И мне кажется, оно постепенно нарастает, сгущается, хотя, может, это у меня паранойя.

Герман всегда чувствует, когда меня одолевают страхи, и старается успокоить. Дарит нежность. Обещает, что всё будет хорошо. Однако я вижу, что он и сам не может расслабиться. К тому же Юлькин суд уже вот-вот. И это тоже очень нервирует.

Наверное, только ночью мы с Германом забываем обо всем…

Правда, не каждую ночь мы теперь вместе. Дважды за эту неделю мне пришлось ночевать одной. Герман позаботился, конечно, об охране, но меня беспокоило совсем другое. Я ведь знаю, что он где-то там встречается с Викой, общается с ней. И это неприятно, даже тяжело.

Я стараюсь не ревновать, во всяком случае — не показывать ему свою ревность. Потому что он этого все равно не поймет. Удивится или вообще посмеется и скажет: «Ты что, Леночка? Мне ведь кроме тебя никто не нужен». И я ему верю. Что бы там Юлька про мужскую натуру ни говорила и как бы Олеся Владимировна ни убеждала меня, что Герман — плохой человек, я ему верю. Я уверена, что он меня не предаст. Что со мной он — настоящий.

И всё же когда я знаю, что он там, у Леонтьевых, ничего не могу с собой поделать. Меня буквально разъедает изнутри.