Это моя земля!

В общем, изготовкой для стрельбы из пистолета-пулемета в положении «стоя» Женька прозанималась – за вычетом обеда и… ну, в общем, нужно было еще пару раз отойти ненадолго – почти до ужина. Зато смогла честно заявить, что назначенную Грушиным тысячу повторений сделала. За что и удостоилась от него еще одной похвалы.

– Молодчина, Эухения! Я думал – сломаешься и скиснешь. А ты, я погляжу, настырная. Это хорошо! В такие времена, как сейчас, характер нужен твердый. А иначе – пропадешь ни за понюшку табаку.

Уже прощаясь, Женька решилась задать старшему прапорщику очень волновавший ее с самого утра вопрос:

– Дядь Коль, а можно я в следующий раз не одна приду?

– Не одна? – С задумчивым видом кладовщик осторожно, самыми кончиками пальцев, коснулся старого шрама на щеке. – Это смотря с кем…

– Девчонки сегодня за завтраком спрашивали, – торопливо пояснила девушка, поняв, что имеет в виду Николай Николаевич. – Правы вы были. Нормальные люди уже начали приходить в себя и теперь усиленно пытаются дать понять, что балластом оставаться не намерены. Вот только не все знают, как это лучше сделать.

– Значит, говоришь, не все твои соседки хотят и дальше балластом быть? – Грушин явно всерьез задумался над ее вопросом. – Давай сделаем так: сначала я слегка поднатаскаю тебя. И когда решу, что ты уже вполне годишься в помощницы – тогда и приведешь своих «доброволиц». Мне, на самом деле, человек на подхвате не помешает, чтоб самое простое рассказывать да показывать. Кроме того, за это время, глядишь, кто-то и сам отсеется. А то на эмоциях многим кажется, что они на любые подвиги способны и готовы. А пройдет два-три дня – глядь, и перегорел человечек. Первоначальный запал прошел, а настоящего желания и упорства, оказывается, и не было… Вот на кой мне такие? Зачем я на них свое время тратить буду?

Несмотря на колыхнувшуюся было где-то внутри обиду, Женьке пришлось, прежде всего перед самой собой, быть честной – старший прапорщик был прав. Загоревшимся было заманчивой идеей девчонкам и впрямь неплохо бы дать «отстояться». Поглядеть, у кого это просто сиюминутный каприз, помноженный на эмоции, а у кого – действительно твердое и осознанное желание.

Время показало, что Николай Николаевич был прав. Еще четыре дня она продолжала ходить заниматься на склад одна, отговариваясь от поначалу довольно назойливо лезших с вопросами соседок по палатке, что, мол, «сенсей» еще не принял на их счет окончательного решения. Назначенные ей Грушиным три тысячи изготовок она, кстати, выполнила уже к обеду третьего дня, после чего начала обстоятельно и неторопливо изучать пистолет Макарова, который после «Кедра» показался ей не таким уж сложным. Прерывались занятия только на прием пищи и «санитарные остановки». Ну, еще по нескольку раз на дню Грушин отвлекался на выдачу оружия. Похоже, Женька угадала: «дозрели» до осознания всей серьезности изменений в своей жизни не только ее соседки по палатке. Когда в дверь ангара стучал очередной посетитель, а то и компания из трех-четырех человек, кладовщик садился за стоящий на столе ноутбук и начинал деловито, пусть и не очень шустро, вбивать в графы какой-то программы данные из паспортов пришедших. Потом уходил в глубь склада и возвращался оттуда с новенькими карабинами Симонова, брезентовыми подсумками и бумажными пачками патронов.

То, как называется выдаваемое старшим прапорщиком оружие, она выяснила еще после первого посетителя. Когда тот вышел наружу, Женька наморщила лоб и поглядела на Грушина.

– Дядь Коль, знакомая такая винтовка… Где я ее видеть могла?

– Это не винтовка, Эухения, – хмыкнул тот в ответ. – Это СКС – самозарядный карабин Симонова. А видела ты его, скорее всего, у почетного караула. Могила Неизвестного солдата возле Красной площади… Вспоминаешь?

– Точно! – улыбнулась девушка. – Там еще в таких будках стеклянных солдаты стоят, неподвижные, как манекены. А когда меняются – маршируют красиво…

– Угу, – поддакнул Грушин. – Вот у них там как раз точно такие же карабины. Таких на складах еще много лежит, про запас. Вот их и выдаем.

– А кому выдавать, кому нет – по компьютеру смотрите? – припомнила Женька разговор с регистрировавшей ее усталой женщиной в штабе.

– По нему, родимому, – согласился Николай Николаевич. – Тут база одна вельми толковая. Если кто судимый или на учете в психушке стоял или у нарколога – сразу засемафорит.

– Это что же получается: если человек когда-то глупость совершил или болен, так его на съедение бросить можно? – возмутилась Женька.

– Э, нет, золотце, ты теплое с мягким не путай. Если человек за мелкое хулиганство судим или по экономической статье – это одно. А вот если по тяжким и особо тяжким… Таким деятелям оружие в руки давать – все равно что волка в овчарню запускать: добром не кончится. А про больных, Эухения… так даже в совершенно спокойные советские застойные годы такой термин был – «недееспособный». То есть не способный на самостоятельную деятельность. Заметь, даже в совершенно спокойных и мирных условиях – не способный. А уж про то, что сейчас вокруг творится – и говорить нечего… Вот как такому в руки оружие давать? С которым он сам не знает, что в следующую секунду сотворит, потому как в голове у него – винегрет пополам с «Кириешками». Лично мне таких граждан за спиной иметь – вообще не улыбается, а уж если они при этом еще и со стволами… Так что, как мне кажется, вооружать нужно только тех, кто сам до такой необходимости дотумкал.

– А остальные?

– Остальных и дальше сторожить, чтоб их не съели. Мы вроде как эти обязанности с себя и не снимаем. Но чуть ли не силком всем оружие совать – дурость несусветная. Как говорится, насильно мил не будешь.

Женька замолчала, обдумывая слова пожилого спецназовца. Снова не поспоришь. Жить рядом с вооруженным убийцей, грабителем или насильником – удовольствие, мягко говоря, сомнительное. Да и вооруженный сумасшедший в качестве соседа тоже воспринимался без особого оптимизма. Правда, сейчас времена такие, что еще совсем недавно вполне приличный и законопослушный гражданин мог такое устроить… Вон вроде тех милиционеров на Садовом, которых спасшие ее омоновцы без долгих разговоров в петлю сунули… Еще месяц назад вроде как законность защищали, с преступностью боролись… Хотя, если они при первой же возможности грабить да насиловать кинулись, то, скорее всего, изначально в душе гнилыми были. Вон те же омоновцы… Тот же спасший ее «пятнистый». С их бронетранспортерами, подготовкой и оружием они могли бы стать такой бандой, что практически кого угодно в блин раскатает. А кого не смогут – от того удерут. Но нет, собой рисковали, а ее и тех бедолаг на Садовом – вытащили. И не их одних. Когда она на Триумфальной попыталась найти своего спасителя и объяснить, что глупость сморозила, совершенно не желая его обидеть, ей сказали, что тот со своими подчиненными уже уехал по важному заданию. Обидно; он ей, можно сказать, вторую жизнь подарил, а она даже спасибо ему сказать не успела…

– Так, краса-девица, ты там прикемарила, что ли? – вырывает Женьку из задумчивости голос Николая Николаевича. – И кто приснился? Кавалер небось?

Женька только молча запунцовела щеками. Ох уж эти пожившие, много повидавшие и опытные… Ничего от них не скрыть, будто мысли читают.

– Ладно, не смущайся, – широко улыбнулся Грушин. – Но про ухажеров мечтать – в свободное от учебы время. А сейчас – неполная разборка и сборка пистолета, пока – без секундомера, но насколько сможешь быстро. Готова?

И так – три дня подряд. А с четвертого в их палатке начались довольно серьезные перемены. Сначала ушла, записавшись в аграрную «коммуну», одна из девчонок. Потом еще двое уехали куда-то с разбитного вида молодой смазливой девахой, что на пятый день поутру объявилась непонятно откуда в их лагере и начала агитировать молодых и привлекательных беженок ехать с ней на какой-то Базар. Обещала она при этом едва ли не рай на земле: хорошее, безопасное место для проживания, сытную и обильную кормежку и непыльную работенку.

На прямой Женькин вопрос, мол, что за работа, та лишь с притворным восхищением вытаращила наглые глазищи и бойко затараторила:

– Да сказка, а не работа! Будешь весь день на диване валяться да в потолок поплевывать…

Весь внешний вид девахи – дешевые, но с претензией на местечковый «гломур» вещи (типичные «дольчи и кабана» с Черкизовского рынка, но зато яркие и блестючие), откровенный перебор с косметикой, выжженные гидропиритом чуть не до состояния пакли волосы, вульгарное поведение и сильный украинский акцент… – всего этого Женьке и так вполне хватало, чтобы понять, что вообще из себя представляет их внезапная гостья. Но объяснение «должностных обязанностей», за которые были обещаны по нынешним временам просто неземные блага, окончательно расставило все точки над «ё». Крашеная хохлушка вербовала их в проститутки.