Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

Глава первая

Когда пошел четвертый подряд месяц его, с Лыкиным, дежурств через день, по 34 часа, с четырнадцатичасовым перерывом на все про все, мир вокруг изменился. Потухли краски и оттенки жизни, эмоции куда-то исчезли, еда стала безвкусной, сон перестал давать утреннюю бодрость и, казалось, это – навсегда. Даже то, что «навсегда», не вызывало эмоций: навсегда так навсегда, до смерти или пенсии. Часто дергалась голова, открывая глаза, вдруг одно какое-нибудь веко стало «западать» и его приходилось открывать руками. Мочиться стало трудновато или наоборот, еле добегал; а пару раз и не добегал…. Ну, это уже не от дежурств. Идет сорок шестой год его жизни.

Много лет Иван Николаевич Турчин проработал врачом-терапевтом в провинциальной больнице небольшого южного города. В самом начале его трудовой деятельности было трудно: обилие писанины, обилие пациентов; помаленьку привык, сумел находить свободное время, даже на работе, иногда во вред работе, но, это издержки. Вечерком любил выпить сухого винца, иногда – пива, умеренно, не перегибая палку. Развелся, жил один. Старался побольше читать, следил за своей внешностью и был безумно влюблен в свою замужнюю коллегу, со взаимностью, но без видимых перспектив на семейную жизнь. Это обстоятельство частенько подрывало его внутреннее состояние безмятежности. Приходилось уходить от реальности при помощи упомянутых напитков. Курил Турчин немного. К еде относился без пристрастия, спорить не любил, вредным не был, с оппонентом соглашался, но если чувствовал свою правоту – все равно делал по-своему. От работы никогда не бежал, но и лишнего не искал. К больным относился с искренним состраданием, но только во время общения. После работы – все немощи прочь из головы!

Неравнодушный врач всегда несчастен, в России, в любой другой стране, неважно. Но везде – по разным причинам. В России врач страдает от бессилия, в Европе – от всесилия и заморочек Закона, юридического и этического плана. И вряд ли что изменится в мире больных и врачей в ближайшие века, если Господь дозволит нам столь долго впадать в грех. Все Человечество – это больные и врачи, и эти группы людей периодически перетекают одна в другую. Вот Лыкин и перешел из славной когорты врачей в категорию истинных больных. И дополнительная работа свалилась на плечи доктора сорокапятилетнего. Лыкину же только тридцать. Но Лыкин пива выпивает раз в десять больше. И с солененькой рыбкой. А так – мужик неплохой. И курить периодически бросает, и до зарплаты в долг всегда дает… Но вот сразил его недуг неясной этиологии.

Лирическое отступление.

Самый дурацкий, якобы шуточный, вопрос представителя бесчисленной группы больных:

– А разве доктора болеют?..

Тупо, да?

Но не может же он, доктор Турчин Иван Николаевич, дежурить постоянно! Начались принудительные дежурства тех, кто всегда отвергал дежурства из принципа, от нежелания спать вне дома, по причине наличия несовершеннолетних детей и вообще – а мне надо? Заставить нельзя! Чувство долга? Оно у большинства врачей, медсестер и санитарок атрофировалось и, как рудимент цивилизации, рассосалось, отторглось. Какое-то чувство локтя сохранилось у друга, да нет, просто хорошего товарища, Константина Евгеньевича Шастина, заменившего на время больного Лыкина.

Состояние Ивана Николаевича Турчина усугублялось. Утром четко выступали на первый план симптомы похмелья: тяжесть в голове, тошнота, слабость, неистребимое желание спать и пить много жидкости, стали появляться подобия суицидальных мыслей. Хотя алкоголь заскакивал в организм последний раз пару месяцев назад, на день рождения, в дозе, не превышающей 5–6 кардиологических дринков, а один кардиологический дринк равен 12,5 г чистого алкоголя. Стало вспоминаться, как было когда-то, еще до сорока: «Вчера выпил лишнего. Опять подрался с женой. Голова не хочет слушаться. Монотонно колотит мысль: как же дерьмово вокруг! Надо сходить за пивом. А времени еще мало. Идти пешком – далеко. Придется брать такси. Кружится голова при поворотах. Зачем вчера надрался? Опять наступил на грабли. От граблей болит голова. Тошнотворно звонит мобильник. Привет, Фридрих! Привези пива домой. Крепкого. И три литра сразу. И позвони вечером. Может оказаться мало. Где же жена? Ах, да! Она давно уехала и вышла замуж. Плевать на неё. Скоро будет пиво. Мир примет привычные очертания. Язык начнет слушаться мозга, можно будет осознанно общаться с самим собой хотя бы, раз никого нет рядом. Да и кому я нужен? Такой. А другим становиться неохота».

Так же вела себя голова «с Большого Бодуна» тогда, давно, когда в больницах были лекарства, еще можно было достаточно эффективно лечить пациентов. Если чего-то, импортного, не хватало – на ухо родственникам – доставали сразу и никто из этого не делал кошмара. Попробуй сейчас узнай «страховая», что доктор Урюпин посоветовал приобрести для быстрейшего выздоровления какой-нибудь современный цераксон для любимой тещи – штраф плюс полная оплата этого же самого цераксона из своего кошелька плюс большой пистон от начальства, а начальству – дефектурку, это у них так маленькое замечание называется. Дефектурки накапливаются, собираются в тучки, кучки, начинают нервировать, а там, глядишь, сняли, как не соответствующего. Все для больного! Пациент не должен умереть в больнице! Впрочем, мысль верна – терминальный больной должен скончаться дома, в своей постели, среди родных стен и родственников. У нас почему-то заведомо умирающего больного, с четвертой клинической группой рака, раковой интоксикацией, силой тащат в стационар.

Вот! Сейчас голова мыслит уже не такими короткими фразами, и опыт появляется, и литературку почитываем, и по интернету лазим, а лекарств все меньше.

– Доктор, чем Вы меня лечите?

– Что есть – тем и лечим!

– А чего есть?

– Да ничего почти и нет, милейший.

– А как же я?

– На все Божья воля!

Двадцать первый век, век полетов в космос, на Марс, передовых военных технологий для изощренных мгновенных убийств одного и целых тысяч вражеских солдат; всяких компьютерных, генно-инженерных технологий, магнитно-резонансных томографов, эндоскопических операций, операций в условиях холодовой кардиоплегии, пересадок сердец, печени, легких, почек, яичек, ушей, грудей, пенисов, пластических операций и прочей хрени. В провинции разговор остается коротким:

– Доктор, чем же Вы меня лечите?

– Что есть – тем и лечим!

– А что есть?

– Да ничего почти и нет, уважаемый.

– Как же так?

– На все Божья воля! В храм ходите? Терпите. Тяжело в лечении…

– Легко в гробу??

– Сами сказали.

Хорошие врачи встречаются и среди провинциальных, но те, в некоем Центре, живут много лучше этих, провинциальных; они не только – хорошие, с ежегодно подтверждаемыми сертификатами, высшими категориями, но и занимающие высокие, и, порой, руководящие должности. Да и тот хочет жить лучше и лучше! Нельзя оставаться в одном и том же состоянии на протяжении череды лет, это ниже «современного человеческого достоинства», тем боле, если этот человек – врач, а врач должен расти профессионально и, тем более, в смысле благосостояния. А как расти, если утром – настолько тяжело вставать, что хочется послать все и всех подальше и спать, спать, спать… А на работе – в свободную, выкроенную для себя, любимого, минутку, лечь на диван и спать, спать, спать… Депрессия. Синдром хронической усталости. Все равно, что будет, с кем будет, как будет. Неравнодушный врач, как хорек в зимнюю спячку, становится пассивным и равнодушным, хороший врач – посредственным, посредственный – вообще никаким, никем, диспетчером, настоящим хорьком, ремесленником, в нехорошем смысле этого слова; врачу некогда быть хорошим врачом: участковый на приеме обслуживает 40–50 человек, ординатор в стационаре – 30–40. А главное, надо все записать! Посмотрел пациента – напиши, что-то сделал – напиши, а не сделал ничего (а надо было) – напиши самым подробнейшим образом! Страховые компании рыщут по всем подразделениям отечественной агонирующей медицины, выискивая многочисленные огрехи замученных врачей. Врачи страховых компаний – сами бывшие врачи, только они настолько уже не могут работать в практической медицине, что капитулировали окончательно, согласились стать «шакалами минздрава», зашибать спокойную деньгу, разгребая говно наших витруальных поликлиник и стационаров и перестали носить гордое – негордое в наше время звание врача а стали просто «экспертами». Когда-то раньше только патанатомы считались «лучшими диагностами», непогрешимыми в последней инстанции, людьми самой спокойной специальности в медицине, сейчас и их проверяют, то же высокомерное племя экспертов страховых компаний, тоже крайне спокойных и самодостаточных в своей непогрешимости. Руководящее звено, администрация, к ним не относятся – им есть что терять, среди них идет постоянная борьба за жизнь в номенклатуре, за хорошие бабки, за теплые местечки руководителей, они тоже «пилят свой местный бюджетик, оставшийся от Федерального Большого Бюджетного Дуба Больших Дядек», им как и нам – тяжело, они тоже потеют, болеют, не спят по ночам, страдают гипертонией, анорексией и булемией, когда и диареей, отрываются на домашних и подчиненных, ревут и депрессируют, да и в бутылочку заглядывают тайком. И становятся самыми настоящими главнюками, в большинстве своем. И нет мира в сонме русских врачей! Где она, профессиональная корпоративность? Где сплоченность рядов современных эскулапов? Нет корпоративности, нет сплоченности; есть нездоровая треморная конкуренция, грязные инсинуации в коллективах разных уровней, чем выше уровень – тем гнуснее да изощреннее интриги.

Как-то Шастин сказал. Христианский мир совсем не странен обилием дней памяти своих святых: ежедневное воспоминание в церкви не дает душе расслабляться наблюдением мирских военных событий и участием в них. Мудро.

Столкновение с неожиданностями сельской жизни – это как на говешку наступить. Впрочем, русская действительность – сплошь неожиданности и говешки. Если бы европеец или америкос так часто сталкивались бы с неожиданностями и спокойно переживали их (ну, пусть даже с легким душевным трепетом, как то: вот ведь пришла зима – зараза, нежданно, в декабре,) кем бы они стали? Правильно, русскими. Русский – не национальность, а состояние души.

Вот только идеи русской нет, вокруг которой следовало бы объединиться!.. Здорово было бы! Все население Земли, по духу – РУССКИЕ, только у некоторых языки разные и цвет кожи, и все сматериться могут, вот времена!.. Мечтатель ты, Турчин, похмельный!

Врачи на приеме и в стационаре судорожно меряют давление всем своим пациентам подряд, дабы изобразить, что они их обследуют, долго и с умным видом выслушивают шумы легких и тоны сердец у семидесятилетних, якобы по их легочным и сердечным шумам можно сказать что-то очень конкретное, определенное, доискаться, наконец, до причины болезни и лечить ее, мерзкую, лечить! А годков-то пациенту – 79–84, а у врача-то он был последний раз лет этак 10, а то и 20 назад: «приезжали, давление мерили, а как же! А флюшку дык кажный год таскают делать». А врачей в селах в 8-10 раз меньше, чем положено по нашим рассейским нормативам, да и самым молодым уж давно за тридцатник. Читаем ли мы что новое в медицине? А коров когда терапевту доить, акушерке гусей щипать, детей кормить и в школу отводить, в огороде-садике работать? Муж-то законный после работы своей, физически и этилированно устал, на отдыхе, храпит. Крыша подтекает? Ага! Кто полезет? Конечно рентгенолог, хозяин, а че, не мужик? О чем это вы – о новом в медицине? Знаем и о новом, только это новое стоит в сто раз дороже эналаприла, стрептоцида, ципрофлоксацина и левомицетина (который, говорят, если втихушку мужу в водку подмешать – рвать будет за три метра, может и рефлекс условный приобретет, если не преставится). А в наших провинциальных больницах лекарственные препараты, выпущенные три десятилетия назад и которые можно перечислить по пальцам рук, до сих пор сражаются с недугами под страшными заморскими названиями; нет компьютерных томографов, разве что один-два аппарата ультразвуковой диагностики на пятьдесят тысяч населения, один рваный тонометр на сорок человек в терапевтическом отделении с одним размером манжеты и на толстую, и на тонкую руку; покупка медицинских халатов, ручек, бумаги, пластыря, клея за свой счет и много чего другого. Кто-то и денег бабкам дает на лекарства и свои лекарства им приносит…

Да! Зашибись. Агонирует медицина. Но пока останется хоть одна клинически мыслящая башка в каждом отделении, не сетующая по мизерной зарплате, которую совершенно законно можно назвать подачкой или милостыней – будет наша горе-медицина агонировать еще Бог весть сколько времени! Качественно и эффективно лечить уже не будет… И здоровых уже нет – есть недообследованные.

Так нехотя рассуждал Иван Николаевич Турчин, лежа на продавленном диване в ординаторской: так много людей хотят, чтобы я жил, что хочется умереть.