Это время

"Мир мечется без сна..."

Мир мечется без сна в смертельных передрягах. И вся надежда на космических варягов. Я слушал, что они должны предстать пред нами в сверкании брони и в ореоле знаний. В особый час прийти, в последний миг примчаться и шар земной спасти от страшного несчастья. Все сложности Земли решить легко и быстро… Ах, если бы смогли! Ах, если бы так было!.. Но лики звезд мертвы, там не найдешь спасенья. Варягов нет — увы!.. А Землю, эту Землю с ее мельканьем дней, с ее разливом вешним и всем, что есть на ней, то — вечным, то — невечным, с березкой на пути, полями и лесами,— обязаны спасти и защитить мы сами… Над вечностью склонясь, большая и цветная, Земля глядит на нас, любя и проклиная. Укор — в глазах озер и грусть — в безбрежной шири… А если не спасем, зачем тогда мы жили?

"Я писал и пишу по заказу..."

Я писал и пишу по заказу. По заказу дождей и снегов. И дороги, бегущей к закату, и висящих над ней облаков. Я пишу по заказу осенних черных гнезд и нахохленных птиц. И распахнутых настежь газетных обжигающих руки страниц! По заказу и часа, и мига. Боли в сердце. Дрожанья струны. По заказу орущего мира и смертельной его тишины. И нежданно ожившей строки на пределе последнего круга. И бездонной щемящей тоски позвонившего за полночь друга. Гула памяти. Скрипа дверей… Я писал и пишу по заказу горьковатой улыбки твоей, не разгаданной мною ни разу… Лишь бы день над землею не гас. Лишь бы колос под небом качался. Только б он не кончался — заказ. Лишь бы этот заказ не кончался.

РЕТРО

Достопочтенное ретро, благо ты или зло? Вздохом какого ветра к нам тебя занесло? Что за изгибы моды? Время сошло с ума: бабушкины комоды в блочные лезут дома! Вещи нездешней формы, люстры, шкатулки, бра. Медные прателефоны, чайники — тоже «пра». Сотни диковин разных, полупонятный быт. Вновь граммофонный раструб нам про любовь хрипит… Это, конечно, потеха, это — игра, но за ней слышу я долгое эхо неких спокойных дней. Несуетливых, нескорых, выдержанных, как вино… Ищут люди опору в том, что было давно. Там, где проблемы мельче (если бы так всегда!). Там, где машин — поменьше, где подлинней — года. Там, где они не мелькают, там, где светло и тепло… Прошлое успокаивает .. ' тем, что оно прошло. Тем, что оно смиренно… За частоколом вех достопочтенным ретро станет и этот век. Этот — шальной, подробный, загнанный, будто конь, атомный, электронный или еще какой!.. …Кто-нибудь — между прочим — скажет о наших годах: «Все тогда было проще… Господи, нам бы так!..»

"Укоры друзей и семьи..."

Укоры друзей и семьи забудьте, в расчет не берите! И все неудачи свои вы сразу на время валите. Пусть вас не тревожит ничто. Зарывшись в уютную вату, кричите, что время — не то! Твердите: оно виновато!.. Минуты, недели, года пускай отвечают, покуда бегут неизвестно куда. Летят непонятно откуда. И если вам в полдень темно, и если на празднике — горько, валите на время! Оно все выдержит,— вон его сколько! Пускай отвечает сполна,— за что? — это, в общем, не важно. Хотя бы за то, что жена соседская лучше, чем ваша! За то, что судьбы не связать. За то, что вам тускло и тошно. За то, что… за то, что… За то что вам нечего людям сказать.

ПЕСЕННЫЙ КОНКУРС

В. Сухорадо

Это — конкурс, конкурс, конкурс, — умиленье и восторг. Невелик солист, а голос у него — почти гудок! Отгудел и сел на место… Новый гений рвется в бой! Он сражается с оркестром, с публикою, сам с собой. Он поет и бьет в ладошки… У певицы — свой резон. Ведь не зря на ней одежка с декольте на шесть персон… Покорители эстрады, долговязые птенцы, неизвестные таланты, незнакомые певцы. Это — конкурс, конкурс, конкурс… По оркестру пот течет. Простодушие и корысть. Озаренье и расчет. Суета. Дыханье зноя. И заламыванье рук… И всегдашнее, сквозное ожидание: а вдруг!..

БАЛЛАДА О ТАЛАНТЕ, БОГЕ И ЧЕРТЕ

Все говорят: «Его талант — от бога!..» А ежели — от черта? Что тогда?.. Выстраиваясь медленно в эпоху, ни шатко и ни валко шли года. И жил талант. Больной. Нелепый. Хмурый. Всего Гомера знавший назубок… Его считал своею креатурой тогда еще существовавший бог. Бог находил, что слог его прекрасен, что на земле таких — наперечет!.. Но с богом был, конечно, не согласен тогда еще не отмененный черт. Таланту черт шептал: «Опомнись, бездарь! Кому теперь стихи твои нужны?! Ведь ты, как все, погибнешь в адской бездне! Расслабься! Не отягощай вины…» И шел талант в кабак. И — расслаблялся. Он пил всерьез! Он вдохновенно пил! Так пил, что черт глядел и умилялся: талант себя талантливо губил!.. Бог тоже не дремал! В каморке утлой, где — стол, перо и пузырек чернил, бог возникал раскаяньем наутро, загадочными строчками дразнил… Вставал талант, почесываясь сонно. Утерянную личность обретал. И банка огуречного рассола была ему нужнее, чем нектар… Небритый. С пересохшими губами. Упрямо ждал он часа своего… И строки на бумаге проступали, как письмена,— отдельно от него! И было столько гнева и напора в самом возникновенье этих строк!.. Талант, как на медведя, шел на бога* И черта скручивал в бараний рог!.. Талант работал. Зло. Ожесточенно. Перо макая в собственную боль. Теперь он богом был! И был он чертом! А это значит: был самим собой! И восходило солнце над строкою!.. Крестился черт. И чертыхался бог. «Да как же смог он написать такое? …А он еще и не такое мог.

CTACИСУ КРАСАУСКАСУ

Этого стихотворенья ты не прочтешь никогда… В город вошли, зверея, белые холода. Сколько зима продлится, хлынувши через край? Тихо в твоей больнице… — Стаська, не умирай!.. Пусть в коридоре голом, слова мне не сказав, ставший родным онколог вновь отведет глаза. В тонкой броне халата медленно я войду в маленькую палату, в тягостную беду… Сделаю все как нужно, слезы сумею скрыть. Буду острить натужно, о пустяках говорить, врать, от стыда сгорая!.. Так и не разберу: может быть, мы играем оба в одну игру?! Может, болтая о разном,— очень еще живой — ты между тем прекрасно знаешь диагноз свой! Может, смеешься нарочно в этот и в прошлый раз, голову нам мороча, слишком жалея нас?! …В окнах — больших и хмурых — высветится ответ. Как на твоих гравюрах — белый и черный цвет. И до безумия просто канет в снежный февраль страшная эта просьба: — Стаська, не умирай…

"Так вышло..."

Так вышло. Луна непонятною краской обочины выкрасила… Нас выжгло! Нас — будто из поезда полночью — выбросило! По пояс — холодного снега в кювете. В сугробах — полмира!.. А поезд проносится мимо, проносится мимо, проносится мимо!.. Постой! Но ведь только минута прошла, как мы ехали в нем и смеялись! С его теснотой и нежданною грустью смирялись. Глупили! В чужие печали и беды бесстрашно влезали… Мы были самими собой, А теперь мы — не сами. Теперь, вспоминая себя, оглушенно и тяжко молчим мы. Тебе я кажусь незнакомым, далеким, едва различимым… Пустынная полночь. Ладони в ожогах метельного дыма… А поезд проносится мимо, проносится мимо, проносится мимо! Летит он — снарядом! И тащит куда-то не наши обиды, не наши болезни и счастья… Ты — рядом. А как достучаться? А как дотянуться? А как до тебя докричаться?.. Под снегом великим, над временем тысячеверстным безмолвные крики висят, зацепившись за звезды. Мне их не избавить от каждого прошлого дня и от каждого мига… А память проносится мимо, проносится мимо, проносится мимо…

ВОЕННЫЕ МЕМУАРЫ

Перечитываю мемуары, наступившее утро кляня… Адмиралы и генералы за собою ведут меня. И под жесткою их командой в простирающемся огне я иду по такой громадной и такой протяжной войне. От июня — опять к июню. От Днепра — и снова к Днепру я ползу, летаю, воюю, все, что отдал, назад беру. Только где б я ни шел и ни плавал,— в Заполярье, в Крыму, у Двины,— я всегда нахожусь на главном — самом Главном Фронте войны! Надо мною — дымные хмары, я ни в чем судьбу не виню… Перечитываю мемуары. Писем жду. Друзей хороню. По проселкам мотаюсь в джипе. В самолете связном горю. Признаю чужие ошибки. И о собственных говорю. Контратаки и контрудары, артналеты и встречный бой… Перечитываю мемуары. Год за годом. Судьбу за судьбой. Марши, фланговые охваты. Жизнь, помноженная на войну… Если авторы суховаты, я прощаю им эту вину. Было больше у них не писательского, а солдатского мастерства. Оттого и Отчизна жива. И нужны ли еще доказательства?

КОЛОКОЛА

В честь всемирной Ассамблеи детей в Софии установлен памятник. На белых пилонах висят колокола, привезенные сюда почти из всех столиц мира.

Праздник? Пожар? Над землей беспокойной — звон колокольный, звон колокольный! Пробуя силу, слух закаляя, осатанев от восторга и гула, дети играют колоколами Токио, Праги, Москвы и Рангуна! Дети смеются!.. И неустанно колокол солнца гудит, отвечая… Девочка с бантом на цыпочки встала, чтоб дотянуться до громкого счастья!.. Рыжий пацан бьет по меди азартно, не разбирая, где Дели, где Мехико! Просится в завтра. Просится в завтра. Хочет, чтоб дверь отворили немедленно! Ах, как колотится и клокочет сердца мальчишеского колокольчик!.. Взрослые, вы — за своими работами — этой решимости не обманите. Не приседайте перед ребенками, лучше их — звонких — ввысь поднимите!

ПРОЩАНИЕ С МОРЕМ

Что ж, собираться начнем помаленьку. В город уедем от непогод… Надо бы в море бросить монетку, чтобы вернуться сюда через год. Здесь был спокойно и солнечно прожит месяц, где так далеко до зимы. Здесь были счастливы мы, а быть может, нам показалось, что счастливы мы. Надо вернуться опять в этот месяц… В теплое море падает мелочь. Круглые капельки серебра. Капли надежды… Едем. Пора!.. …Где-нибудь в тихой палате больничной за пять минут до конца своего вспомню я снова этот обычай, слабой рукой ухвачусь за него. И, завершая собственный опыт, на промелькнувшее оглянусь. Брошу монетку в жизненный омут… Может, вернусь?