Этот добрый жестокий мир (сборник)

По плазме, идущей горизонтальным кольцом по центральной линии тора, пробежала волна, потом еще одна. Колебания усиливались.

— Сейчас будет срыв, — с недоумением предсказал Аркадий, — и свеча погаснет. В чем смысл?

— Срыва не будет, — уверенно возразил Борис.

Не отрываясь, он смотрел на экран, пальцы застыли над панелью. «А ведь он мог бы стать охотником, — мелькнула мысль, — и весьма неплохим…»

— Началось! — воскликнул Борис. — Видите?

Высота кольца стала расти, его толщина посередине уменьшалась. Амплитуда колебаний резко увеличилась, Борис тут же среагировал, погасив их.

— Оно делится, — пробормотал Аркадий, — делится, с. ума сойти…

В камере реактора теперь было два кольца, одно над другим. Борис, поколдовав над панелью, развел их по вертикали, насколько позволила высота камеры.

— После деления каждая свечка изолируется в отдельный реактор, — сказал он. — Каждую можно размножать до бесконечности, по крайней мере, теоретически…

— Так, собирайся, — прервал его Аркадий. — Пойдем к Горбовскому, пусть он посмотрит.

Борис замялся.

— Что такое?

— Вообще-то я ему показывал. Давно, еще полгода назад.

Аркадий удивленно уставился на него.

— Полгода назад? А почему так долго молчал?

— Горбовский сказал, что мое решение неверно. Сказал, что будет срыв.

Борис виновато улыбнулся.

— Ты считаешь, он прав? — спросил Аркадий.

— Частично, — после секундного колебания ответил Борис. — Понимаете, я показывал ему решение с другими свечами, не с вашей — ее тогда не было. Но ваша свечка, она… она просто уникальна! Вы лепили ее двенадцать часов, у нее особенная структура, неустойчивая к делению, вот что я понял вчера. Но я не знаю, захочет ли Леонид Семенович еще раз это обсуждать…

— Захочет, — решительно сказал Аркадий, — это я беру на себя.

— А если свеча погаснет? — негромко спросил Саша. — Это ведь только теория, Аркадий. Что сказал Горбовский?

— Сказал, что не знает, — ответил он. — Конфигурация плазмы слишком сложна для аналитики, а работать с программой Бориса он не умеет.

«А может, старый лис все просчитал и хочет научить нас принимать трудные решения… — подумал он. — Да, тяжела шапка Мономаха. Если свеча погаснет, японцы разорвут контракт и потребуют неустойку в полмиллиарда. Тогда сказке конец».

— Надо рискнуть, — сказал Аркадий.

— Почему? Давай отдадим реактор и получим деньги.

— Потому что Горбовский рискнул, — ответил Аркадий, — полвека назад, в Кадараше. Ведь сначала никто не верил в эффект, и Рибери чуть не вышиб его из Центра за нарушение субординации. Если бы не заступничество Лорана…

— Горбовский рисковал только своей карьерой, а у нас город с населением в пятьдесят тысяч. Детские сады, школы, больницы, университет. Кто будет за все платить, если мы станем банкротами?

— Саша, другой возможности не будет. Моя свеча уникальна — единственная из тринадцати зажженных способная к делению. Если сейчас отдадим, до конца жизни будем себя спрашивать: «А что, если?..»

Саша подошел к окну, распахнул его и оперся о подоконник. Дохнуло вечерней свежестью, ароматом травы. Закатное солнце алело в стеклах высоток, внизу уже было темно. Горели фонари, освещая аллеи в парке.

— Ты сам хочешь провести деление? — спросил он, глядя вдаль.

— Это сделает Борис.

— Значит, Борис, — Саша повернулся. — Судьба города в руках аспиранта.

— Да, как и полвека назад. Только тогда аспиранта звали Леня Горбовский.

Саша хмыкнул.

— Цицерон, елы-палы… Ладно, я тебя поддержу. Сколько у тебя голосов?

Аркадий улыбнулся.

— Теперь большинство.

«Вот я и дома», — подумал Аркадий, выходя из вагона на платформу.

Двери Магнитки закрылись, состав плавно тронулся. Аркадий, пренебрегши эскалатором, медленно сошел по ступеням. В любом путешествии больше всего ему нравилось возвращение, он всегда его смаковал. Странно: кажется, все можно запомнить, а вот запах почему-то нет, не запоминается, и везде он особенный, присущий конкретному месту.

В это лето Аркадий наконец исполнил давнюю мечту — побывал на всех термоядерных станциях, где горели свечи мастеров. Теперь их осталось десять — после того, как погасли первые три, зажженные еще им и Лораном. Борис говорит, это случайность, недосмотр персонала: не подавили вовремя флуктуацию плазмы. Теоретически свечи могут гореть вечно, если подбрасывать топливо. Аркадий хмыкнул: он считал по-другому — они понемногу стареют. Что ж, со временем будет ясно, кто прав.

Сейчас Борис в Гонконге, налаживает реактор. Если все пойдет по плану, через неделю там произойдет очередное, уже седьмое деление. Пять из них оказались удачными — в том числе и первое, проведенное три года назад в Протвино. Теперь это уже история, еще одна глава университетского курса. Вспомнив о нем, Аркадий почувствовал привычное нетерпение, желание поскорее осмыслить и записать все впечатления от путешествия, пока они еще держатся в памяти. И, конечно, освежить лекции. С последним стоит поторопиться — до первого сентября всего неделя.

«Будут ли мои студенты такими же счастливыми, как мы? — подумал Аркадий. — Сколько раз мы рисковали, и нам везло. А если бы тогда, три года назад, свеча погасла?» Бесполезный вопрос, ответа на который не было. Каждому поколению придется решать свои проблемы, это факт. Вон, китайцы уже вовсю приглядываются к технологии деления, через пару-тройку составят нам конкуренцию, а если будем дремать, то и вовсе обойдут. Нужны новые идеи, нужно заинтересовать ребят, сделать так, чтобы глаза горели. Только тогда у нас есть шанс на будущее».

Вот и сделай так, одернул он себя, открывая дверь коттеджа, хватит растекаться мыслью по древу. Давай, руки в ноги и готовиться к лекциям.

КРИСТИНА КАРИМОВА СДЕЛАЕМ ДРУГ ДРУГУ ХОРОШО

— Саша, скорее! Закроется сейчас! — Жена уже стояла по ту сторону границы, а я на секунду задержался, чтобы переставить время возврата.

Переход стрелки от деления к делению шел с мягким щелчком: «Три… четыре… пять… шесть… семь». Вот так нормально. Ну не прав я был, не прав. Эмоции, будь они неладны. Конечно, Даше надо как следует отдохнуть. Пусть уж будет неделя, которую она хотела. А я как-нибудь потерплю…

Накануне мы немного… хотел сказать «поругались». Но нехорошо это звучит. Пусть будет «поспорили». Разве могут два любящих человека ругаться? К тому же накануне двадцатилетия семейной жизни. Которое наступает как раз в День святого Валентина.

Двадцать лет — солидный срок. За это время научились многому: идти на компромиссы, прощать промахи, уступать… А может, это только я научился? Ведь Дарья в большинстве случаев настаивает на своем, а я предпочитаю отойти в сторону и не спорить. Вот вчера только не выдержал. Сорвался.