Этот обыкновенный загадочный дельфин

Конечно, вес мозга — это далеко не единственный показатель степени развития нервной системы. Если мозг дельфина больше, чем мозг человека, то из этого еще не следует, что его обладатель имеет более высокий интеллект. Нет, ни одно из известных животных, в том числе дельфины, не обладают таким развитым мышлением, речью, сложным социальным поведением, которые составляют основу жизни человека. Человек — совершенно особое, качественно новое явление природы, отличающееся от «братьев меньших» отнюдь не только размером мозга, но и тем, что его мозг приобретает новые свойства и начинает выполнять новые функции, которые у животных, может быть, едва-едва намечаются, — это абстрактное мышление и речь. Так что сравнивать интеллектуальные способности дельфинов и человека мы пока не будем, это разговор особый. Но если сопоставлять дельфинов и других животных (а такое сравнение вполне правомерно), то, конечно, нельзя пройти мимо этого удивительного феномена, резкого, в несколько раз, увеличения размеров мозга у дельфинов по сравнению с мозгом большинства других животных. И вполне резонно полагать, что такое большое количество не только мозговой ткани, но и нервных клеток нужно дельфину не для того, чтобы хоть чем-нибудь заполнить место в черепе. Оно необходимо для того, чтобы его мозг мог решать достаточно сложные задачи.

Но не только размер, но и другие свойства мозга дельфинов недвусмысленно указывают на то, что его обладатели эволюционно ушли вперед по сравнению с другими животными. Посмотрим хотя бы снаружи на строение мозга дельфина. Первое, что бросается в глаза, помимо громадных размеров мозга — это огромное количество извилин на его поверхности. Количество извилин — очень важный показатель развития мозга. Большое их количество свидетельствует о том, что сильно развит высший отдел мозга, с работой которого связаны наиболее сложные психические функции, — его называют корой больших полушарий. Конструкция этой части мозга такова, что она имеет вид довольно тонкой — всего лишь несколько миллиметров толщиной — пластинки, которая, в полном соответствии с ее названием, как корка, охватывает снаружи большие полушария мозга. Раз уж кора мозга сконструирована как тонкая пластинка, окутывающая мозг, значит, разрастаться она может только в ширину, увеличивая свою поверхность. Но ведь не может же поверхность мозга очень уж сильно увеличиваться — такой мозг и вмещающий его череп стали бы похожими на надутый воздушный шар. Поэтому природа нашла простой и эффективный выход из положения: если кора сильно разрастается, то она образует многочисленные складки — извилины. Благодаря им общая площадь коры может быть очень большой, а наружная поверхность мозга при этом остается вполне умеренной. Чем больше извилин, тем, следовательно, больше площадь коры мозга, а это, как уже было сказано, орган, отвечающий за самые высшие психические функции. Значит, чем больше извилин, тем выше уровень развития мозга.

У самых примитивных млекопитающих животных — насекомоядных, грызунов и некоторых других — на поверхности мозга вообще не видно извилин. Площадь коры у них настолько скромна, что вся она без всяких складок спокойно умещается на поверхности мозга. У более высокоорганизованных млекопитающих извилины появляются, и чем больше, тем выше уровень развития мозга. К примеру, у хищных (кошки, собаки) анатомы насчитывают уже более десятка извилин в каждой из двух симметричных половин мозга; у обезьян извилин заметно больше. У человека есть десятки мелких и крупных извилин.

Но подсчитать количество извилин на мозге дельфина просто невозможно: вся его поверхность испещрена сплошным кружевом переплетающихся извилин и бороздок. Причем это не просто хаос из вмятин и складок, расположенных как попало. Это целое архитектурное сооружение, построенное по определенному плану так, чтобы аккуратно упаковать в относительно небольшом объеме очень большую по площади кору. Самые крупные борозды, глубоко, на несколько сантиметров, прорезая поверхность мозга, делят кору на несколько основных блоков — их называют извилинами 1-го порядка. Они, в свою очередь, прорезаны более мелкими и короткими бороздами, которые делят их на меньшие участки, — это извилины 2-го порядка. Они, в свою очередь, разделены множеством мелких бороздочек на совсем маленькие — извилины 3-го порядка. В результате такой сложной конструкции под черепной коробкой дельфина уложена огромная по площади кора мозга. Зрелище сотен бороздок и извилин производит впечатление, наверное, не только на специалистов-анатомов. Даже у неспециалиста, посмотревшего на рисунок, наверняка возникнет мысль, что мозг дельфина — устройство куда как более сложное, чем мозг кошки или обезьяны. И это недалеко от истины.

Разумеется, даже количество извилин (так же как и размер) — тоже не единственный и не решающий показатель развития мозга. Ведь даже у человека количество извилин меньше, чем у дельфина, однако человек овладел речью и орудиями труда, а он — нет. Но бесспорно, что мозг дельфина — одно из совершеннейших творений природы.

А высокоразвитый мозг — это и высокий интеллект, и высокоорганизованное, сложное поведение. Действия дельфинов и в самом деле иногда настолько сложны и удивительны, что вполне справедливо возникает предположение о наличии у них зачатков разумной, рассудочной деятельности.

Дело даже не в том, что дельфины — умелые охотники, заботливые родители, верные товарищи, дисциплинированные члены стаи, а если понадобится — умелые ее руководители. Все эти качества есть и у других животных. Но некоторые моменты в поведении дельфинов буквально озадачивают: неужели такое в самом деле возможно?

Представьте себе такую картину. Стая дельфинов охотится на рыбий косяк. Косяк найден, стая догоняет его. Как поступить дельфинам: скорее врезаться в косяк всем вместе и схватить каждому столько рыб, сколько успеет? Можно сделать и так, но ведь толку от этого будет немного: рыбы разбегутся в разные стороны, а поймать зубами вертких рыбешек не так-то легко. Наверняка вся стая останется голодной.

Но происходит нечто совершенно иное. Дельфины выстраиваются цепью, как загонщики, окружают рыбий косяк и постепенно оттесняя, загоняют его на мелководье, в узкую бухту или в другое место, где рыбы лишены свободы маневра. А дальше следует совсем удивительное. Часть дельфинов-загонщиков терпеливо и дисциплинированно остается на своих местах, не позволяя рыбам разбежаться, а другие врываются в стиснутый загонщиками косяк и, хватая одну рыбу за другой, быстро и без особого труда наедаются. А потом дельфины меняются ролями. Те, кто уже утолил голод, становятся на места загонщиков, а их уже потрудившиеся собратья получают возможность насытиться.

Разумно? Вполне. В результате такой координации действий сыты все члены стаи, причем с гораздо меньшей затратой сил, чем если бы каждый дельфин сам по себе гонялся за отдельными рыбешками. Но ведь это нам, людям, существам, способным к рассудочной деятельности, понятно, что так выгодно всем (даже и среди людей, к сожалению, нередко встречаются особи, которые никак не возьмут в толк, что действовать сообща выгоднее, чем каждому в одиночку). А вот чтобы такие аксиомы были понятны животным — это случай далеко не частый, скорее исключительный. Ведь дельфины-загонщики, голодные, наблюдают, как пируют в рыбьем косяке их товарищи. Они должны устоять против простейшего, но очень сильного инстинкта, который наверняка побуждает их скорее кинуться туда же и утолить собственный голод, а не помогать наедаться другим. Дельфин-загонщик должен быть уверен, что товарищи по стае не подведут, что, насытившись, они честно сменят его в цепи загонщиков и дадут ему насытиться.

Особенно ярко такое поведение проявляется у громадных дельфинов-косаток. Хотя их и называют китами-убийцами из-за того, что в свое меню они с удовольствием включают теплокровных животных (тюленей и мелких дельфинов), но основную часть их рациона, как и у других сородичей, составляет все же рыба. Но если бы зверь весом в несколько тонн сам гонялся за каждой рыбешкой, то результат такой охоты просто не возместил бы его затрат сил и энергии. Косатки поступают умнее. Собравшись группой, они окружают рыбий косяк и начинают ходить вокруг него кругами. Круги постепенно сужаются, и гигантские тела создают огромный водоворот, который охватывает весь рыбий косяк и сбивает его в плотную массу. Вот теперь совсем другое дело: достаточно разинуть пасть, и в ней сразу окажется добрый бочонок рыбы. Но ведь вращение вокруг рыбьего косяка нельзя прерывать ни на миг, иначе водоворот, удерживающий рыбу, исчезнет, они мгновенно бросятся в разные стороны. Решение проблемы то же, что и в предыдущем случае, — утолять голод по очереди: один пирует, остальные работают, крутят свою гигантскую карусель. И в этом случае животные тоже должны прогнозировать события на ближайшее будущее, они должны быть уверены в добросовестности своих сотоварищей: утолив голод, одни косатки обеспечат такую же возможность другим.

Нечто очень похожее наблюдается и тогда, когда дельфины добывают рыб, зарывшихся в ил или мягкий грунт. Для этого им приходится «перепахивать» грунт мордой, выгоняя оттуда рыбешек. Но когда вспугнутая юркая рыбка стрелой вылетает из своего убежища, дельфин, роющийся в иле, уже не успевает извернуться и схватить ее. Рыбка становится добычей другого дельфина, который караулит ее рядом с сородичем-«пахарем». Но тогда какой же смысл «пахарю» рыться в грунте и вспугивать рыб, если они все равно попадут в желудок не к нему, а к другому? Причина таких действий только одна: через минуту товарищ окажет ему такую же услугу. И в этом случае мы снова видим, что действия дельфинов основываются на согласованности, когда каждый из членов стаи знает, что его товарищи так же добросовестно выполнят свои обязанности, как и он сам.

Вообще-то, координация действий отдельных особей вовсе не редкость у стайных и стадных животных. Вспомним хотя бы, как умело и согласованно действует стая волков, загоняя добычу. Но такие примеры согласованности касаются действий, совершаемых непосредственно в данный момент. Пока стая волков гонит добычу, работой заняты все члены стаи, инстинкт подсказывает каждому из них, где находиться, чтобы не дать добыче ускользнуть, вырваться из смертельного кольца. Но вот обессиленная добыча загнана и убита — и все скопом кидаются на нее, чтобы скорее урвать свой кусок, скорее насытиться. По-джентльменски предложить насыщаться другому — такая абсурдная идея никогда не придет в голову голодному волку. Совместная охота закончена, и теперь каждый сам за себя. Если волк и уступит место около разрываемой добычи другому члену стаи, то только признавая его силу, а не по какой-то иной причине. Координация же, основанная не только на сиюминутной согласованности усилий всех и каждого, но и рассчитанная на будущие действия других членов коллектива, — это наивысший уровень согласованности, редчайшее исключение в мире животных. Для человека такой способ действий обычен: вся наша трудовая деятельность основана на взаимной координации и кооперации действий. Но на то мы и люди, существа разумные и социальные. Когда же такие действия обнаруживаются у животных, это вполне достойно удивления и восхищения.