Этюд с натуры

— За день так набегаюсь… Если у тебя, Володя, неполадки на работе, почему злость свою на мне срываешь?

— На заводе у меня все нормально. Ценят и уважают. Домой ехал с хорошим настроением, а в этих стенах задыхаюсь. Понимаешь, задыхаюсь! Чужой я здесь! Чужой! Выть хочется.

— Ты очень изменился, Володя. Нетерпим ко мне стал, на дочерей набрасываешься, взрываешься по каждому пустяку. Нельзя же так.

— Значит, расходиться надо. Чужие мы друг другу.

— Расходиться? А дети? О них подумал? Души не чают в отце. Особенно младшая. Прибежит с улицы, только и слышу: папочка где? Когда придет? Девочка замечает разлад в семье, переживает… Твой уход — трагедия для нее.

Пить чай Глотову расхотелось, он вышел из кухни.

— А кофе? — окликнула жена.

— Оставь меня в покое! — ответил и закрылся в комнате.

Перед программой «Время» к нему заглянула младшая дочь:

— Папка, иди ужинать.

Он медлил, но дочка взяла его за руку и потащила к столу.

Потом Глотов смотрел телевизионную передачу, а жена стирала в ванной белье. Дочери веселились в своей комнате, а после девяти вечера угомонились, старшая уложила сестру спать и села повторять уроки. Вышла в ночной сорочке и протянула исписанные листки.

— Посмотри сочинение, пап.

Дочь заканчивала десятый класс и собиралась поступать в Технологический институт имени Ленсовета. Совсем взрослая, подумал Глотов, еще немного и не нужны будут отец с матерью. Появятся свои заботы и печали.

Тема сочинения оказалась новой для Глотова «Образ нашего современника в романе Н. Думбадзе „Закон вечности“». Когда Глотов учился в школе, писали о героях Лермонтова и Тургенева, Чернышевского, романа Горького «Мать». Сам лично писал на выпускном экзамене о Пелагее Ниловне и сыне ее, Павле Власове.

«Нодар Думбадзе — известный грузинский писатель. Его произведения отличаются высоким гуманизмом и художественным мастерством, они снискали признание читателей. Роман „Закон вечности“ занимает особое место в творчестве писателя. Это произведение поднимает важнейшие нравственные проблемы современности, в нем с глубокой правдивостью показан положительный герой наших дней.

Бачана — писатель, коммунист, редактор газеты. Он волевой человек, не терпит лжи. Смысл жизни Бачана постигает, оказавшись по воле обстоятельств в больнице. Врачи спасли его. Выздоровев, Бачана говорит лечащему профессору:

„— Я покидаю вас с чувством глубокого удовлетворения… Эти два месяца, Нодар Григорьевич, для меня равнозначны жизни!

— Не понял вас…

— Человек должен хоть раз в жизни перенести тяжелую болезнь. Это позволит ему трезво, спокойно проанализировать и переоценить весь пройденный путь.

— По-моему, ваш жизненный путь не нуждается в повторном анализе и переоценке.

— Вы так думаете? — улыбнулся Бачана.

— Со стороны, по крайней мере, это кажется так!

— Два месяца в вашей больнице были для меня временем поразительных открытий!

— Что же вы такое открыли?

— Закон вечности!“».

Дальше дочь писала о понимании закона вечности, который открыл для себя герой романа, о необходимости помогать друг другу, потому что один человек не проживет, одиночество — это самое страшное, что есть в обществе. Надо стараться обессмертить души: ты — соседа, а он — кого-то другого, другой — третьего.

Глотов читал и думал о своем одиночестве, что, может, и прав Бачана — нельзя прожить без поддержки. Но почему близкие люди перестают понимать друг друга, становятся равнодушными, раздражительными, чувствуют себя еще хуже, когда вместе. Ищут дорогу к примирению и не находят, блуждают как в тумане, хотя вот он или она, протяни только руки.

— Мне кажется, сочинение получилось, — сказал Глотов дочери. — Я не читал роман, но по описанию твоему Бачана живет достойно, близко к сердцу принимает чужое горе, не терпит лжи.

— Я это и хотела сказать! — обрадовалась дочь. — А роман ты, папка, прочти обязательно, ладно?

— Ладно, — ответил Глотов с улыбкой и поцеловал дочь. — Иди спать.

Дом затихал, словно погружался в дрему. Прекратились стуки, детские голоса, шум льющейся из кранов воды. И только этажом выше в чьей-то квартире безутешно плакал ребенок. Глотов ругнул непутевую мать, которая не может успокоить дитя. «А может, ребенок один?» — подумал, и закралась в сердце тревога, готов был поспешить на помощь, утешить плачущего. Подошел к темному окну, отодвинул тюлевую занавесь. Фонари вдоль асфальтированного шоссе освещали придорожную аллею, кусты.

Вошла жена, принялась раскладывать постель, шуршала, расправляла свежие простыни.

— Что за мать такая… — не сдержался Глотов. — Ребенок в плаче заходится, а ей и горя мало.

— Это у соседки, что над нами. Неделю уже плачет, — ответила жена.

— Может, он там брошен?

— Нет, видела сегодня хозяйку, из универсама возвращалась.

За окнами простиралась ночь, Глотов вглядывался в темень, от нее веяло безысходностью. Жена ушла в ванную, долго плескалась под душем и появилась посвежевшая, с нежным запахом духов.

— Ложись, Володя, поздно уже, — сказала тихо и просительно.

В голосе жены Глотов уловил нотки прощения, желания доверчивой близости, ласки, которая примиряет супругов. Увидел круглые коленки, когда Марина забиралась в постель, полные красивые ноги, В нем пробудилось желание.

Глотов обозлился на себя, но не мог перебороть чувства, разделся и лег. Марина прильнула к нему, жарко целовала грудь, и он грубо овладел женой, быстро успокоился, осознавая, что жена не получила радости и обижена.

Они лежали рядом, два совсем чужих человека. За бетонным перекрытием квартиры по-прежнему безутешно плакал ребенок.

— Душу выворачивает…

— Ты не любишь меня, — прошептала Марина. — В чем я провинилась перед тобой? В чем? Разве моя вина, что постарела?

— Ни в чем тебя не виню.

— Ты же помнишь меня молоденькой, но годы…

— Успокойся. Это я повинен в нашем разладе.

— Тебе одному и детям отдала себя. На работе кручусь, дома дел невпроворот. Хочется как лучше. Жили, сам знаешь, бедно. Помощи не от кого было ждать. У твоих родителей пенсия маленькая, а мои не расщедрятся. И родила двоих, что сказалось на мне…

— Опостылело все, бежать хочется. Как в клетке сижу. Иной раз тошно так станет…

В нем медленно нарастала злость. На кого — неизвестно. Ненавидел себя, жену за то, что подластилась, а он унизился, овладел ею без любви, подчиняясь лишь природному инстинкту. Еще этот детский плач… Глотов терял самообладание, чувствовал, что одно неосторожное слово сейчас, и он сбросит жену с кровати, только бы не лежала рядом. Вскочил и убежал на кухню. Увидел на гвозде нож в узорчатом чехле — подарили его, когда отдыхал в Ферганской долине: халат, тюбетейку и нож с красным шелковым платком. Вот он, выход, мелькнула злорадная мысль, и Глотов потянулся к ножу. Полоснуть себя по горлу, оборвать одним разом мучения и маету жизни. Но тут же отдернул руку, оглянулся, не видит ли кто. Вспомнил о дочках, их горе и недоброй людской молве. Спасение видел в бегстве, уехать куда глаза глядят без промедления… Да, уехать, не то и впрямь случится непоправимое.