Этюды Черни

Все это Саша и делала с немалым удовольствием. А Франц еще спрашивал обеспокоенно, не должен ли он помогать ей с приготовлением еды и с ведением домашнего хозяйства.

Саша не знала, считать его беспокойство заботой или зашкаливающей наивностью. Что он называет ведением хозяйства, если раз в неделю приходит им же нанятая помощница, убирает, стирает, гладит, относит вещи в химчистку и белье в прачечную, – было Саше непонятно. Но, может, это ей непонятно, а ему с его мимозными представлениями о быте кажется, будто его божественная жена страшно затруднена тем, что ставит на стол тарелки к завтраку, или складывает в специальную корзину вещи, предназначенные для химчистки, или украшает рождественскую елку.

Свое первое семейное Рождество они встречали не так, как принято в Европе, не с родителями и не вдвоем, а в шумной компании друзей. Затеяла такую встречу, разумеется, Саша, Францу и в голову бы не пришло подобное, но он принес вековую традицию в жертву своей любви, притом сделал это с той ласковой улыбкой, которую Саша так любила.

Ей нравилась богемная жизнь. Богемная жизнь Вены, утонченная в своем бурном течении, нравилась ей особенно. И почему она должна жертвовать удовольствиями этой жизни? Она работает с утра до ночи – берет уроки у лучших учителей, помогающих достичь певческого совершенства, и ее уже заметили, она дает уже концерты, и партия в «Тоске» уже становится близкой реальностью… Ради всего этого и так приходится во многом себе отказывать, так неужели и в Рождество не повеселиться с друзьями, а сидеть вместо этого с престарелыми родственниками, поедая какую-нибудь скучнейшую индейку, или что здесь принято поедать в праздник?

Компания подобралась разношерстная, вернее, разнонациональная. Русских не было, и Саша с удивлением поняла, что это ее печалит. Она жила в Вене больше года, совсем не скучала о соотечественниках, и с чего вдруг печаль по поводу их отсутствия? Непонятно.

Впрочем, эта мимолетная печаль улетучилась сразу же, как только пламенный испанец Хуан затеял танцевать фламенко. Он в пять минут обучил Сашу приемам этого огненного танца, и все признали, что они отличная пара – глаз не отведешь, и сам воспламеняешься, глядя на них.

Танцевали, пели, Хуан играл на гитаре – он был виртуозом, Саша не понимала даже, чему он собирается научиться в Вене, – зажигали бенгальские огни, снова танцевали, облитые веселым холодным огнем, пили чудесное белое домашнее вино, купленное Францем в Гринциге, знаменитом районе виноделов, где оно продавалось в розлив, потом уселись кружком на полу и снова пели, взявшись за руки, Франц с особенным удовольствием, потому что знал множество австрийских народных песен, и это было удивительно при его внешности утонченного венского интеллектуала, а может, и неудивительно – здесь это было как-то очень правильно и понятно…

Под утро все захотели проветриться и вышли на улицу. Стояла тишина, теплая и влажная, снега, конечно, не было и помину, но настроение рождественское было, и все умолкли, прислушиваясь к нему.

Рождественская звезда, сверкающий Веспер, неподвижно стояла рядом с церковным шпилем.

Дома, в Москве, Рождество вроде бы и не праздновали, но дед всегда играл в Сочельник польские церковные мелодии, которые, он рассказывал, его дед играл на органе в Кракове.

Дед умер год назад. Может быть, оттого, что Саша уехала из дому, она все время забывала о том, что он умер. Дед был частью Москвы, частью ее детства, он был даже не частью, а сутью Москвы и ее детства, как родители, как Люба с Киркой и Царем, и все это не могло исчезнуть от такой малости, как разлука или смерть.

Что-то в венском Рождестве было схожее, общее с дедовыми мелодиями. Саша чувствовала это так же, как чувствовала музыку – в себе и в пространстве.

Хуан, который шел рядом с нею позади всей компании, незаметно взял ее за руку. Пальцы у него были горячие, как будто он только что отнял их от гитарных струн, и страсть испанских мелодий звенела в его пальцах. Он приостановился – и вдруг быстро притянул Сашу к себе и поцеловал.

Голова у нее и так кружилась от вина, а поцелуй заставил ее закружиться еще сильнее. Бешеный темперамент чувствовался в его поцелуе так же, как во фламенко.

Поцелуй длился секунды три, не дольше, но Саша чуть сознание не потеряла. Она не ожидала такого сильного чувственного удара, не ожидала от себя такого возбуждения, и не ожидала по простой причине: от кого ей было ожидать подобного? Ее семейная жизнь была хороша во всех отношениях, но в постели… Во Франце была созерцательность, почти расслабленность, его темперамент никак нельзя было назвать бурным. Вообще-то Саша ничего не имела против – в этом был его шарм, за этими чертами цепочкой тянулись и другие, дорогие ей: ласковость, душевная тонкость, нежность. Но страстности, но чувственности в нем не было совсем, а раз так, то Саша и не ожидала их пережить. Как ей этого ожидать, раз в муже этого нет? Ожидать всего этого не с мужем ей и в голову не приходило, не так она была воспитана.

И вдруг Хуан, и его поцелуй, и бешеное головокружение, и поток огненных искр во всем теле… Сашу охватило смятение. Она глянула вперед – затылок Франца виднелся вдалеке, он шел довольно быстро и разговаривал с Альберто, консерваторским студентом из Италии, и был увлечен этим разговором так, что не оборачивался на жену. Она вздохнула с облегчением. Хорошо, что муж не видел этого случайного поцелуя. Зачем ему видеть? И ей надо поскорее забыть эту постыдную случайность!

Но забыть не удалось. Видимо, не такая уж это была случайность. Хуан влюбился в Сашу со всей силой своего темперамента, он хотел ее, и желание его было таким неподдельным, что как-то незаметно сделалось и ее желанием тоже… Через месяц произошло то, что не могло не произойти: Саша изменила мужу, и, как ни пыталась она себя уверить, что это было в первый и последний раз, но стоило Хуану позвать ее на второе свидание, и стоило ей представить, как это будет – как она будет сгорать в его руках, трепетать, подобно гитарной струне, под его пальцами, – и она поняла, что не откажется от этого ни за какие блага мира.

Назавтра после того свидания у нее был концерт в Мюзикферайне, и она сама понимала, что поет так, как никогда в жизни не пела, и понял это зал, и ответил ей несмолкающей овацией.

Какое-то время – месяца три, наверное, – Саша еще пыталась уверить себя, что в изменах мужу нет ничего страшного, ведь она его любит, любит его душу, и много ли в таком случае значит неверность тела? Но все, что было вложено в нее предыдущей жизнью, разрушало эти самоуговоры, делало их ничтожными. И хотя Саша была изобретательна, и Франц о ее свиданиях с Хуаном не подозревал и вряд ли заподозрил бы в дальнейшем, – она поняла, что от мужа придется уйти. Может, это была просто глупость, а может, та самая подсказка совести, о которой говорил когда-то дед.