Этюды Черни

– Ой, Сашка! – воскликнула она. – Правда, что ли?

И окинула Сашу таким любопытным взглядом, что та засмеялась:

– Да не беременная еще, зря разглядываешь.

– А ты поторопись, – авторитетным тоном велела Кира. – Чем позже, тем труднее рожать.

– Волга впадает в Каспийское море, – напомнила Саша.

– Ну, в смысле, – смутилась Кира, – откладывать незачем. А от кого ты собираешься родить? – с интересом спросила она.

– От мужчины необыкновенной красоты, огромного ума и могучего таланта.

Саше было смешно, она еле удерживалась от того, чтобы не фыркнуть, разбрызгивая морковный сок, который они с Кирой пили, сидя за прекрасной праздной болтовней на веранде у персикового дерева.

– Кто бы сомневался, – с серьезным видом кивнула Кира.

Саша не выдержала и расхохоталась. Маруська завозилась в коляске, хныкнула.

– Ой, извини, – шепотом проговорила Саша.

– Ничего. – Кира покачала коляску, и Маруська затихла. – В качестве компенсации за тяжелые роды ребенок получился идеальный.

– Я тоже идеальная была, – усмехнулась Саша. – До трех месяцев, мама рассказывала. Потом характер проявился – никому мало не показалось.

– Да у Маруськи если и проявится, в кого ей капризной-то быть? Мы с Царем оба рациональны, как компьютеры, без необходимости не зарыдаем.

– Он ее любит? – спросила Саша.

– Кто кого? – не поняла Кира.

– Федор Маруську.

– Конечно. – В Кирином голосе послышалось удивление. – А что, мог бы не любить?

– Не знаю… Я ничего про все это не знаю. И мне немножко… Ну страшно мне, да.

– Глупости, – с обычной своей уверенностью заявила Кира. – Мужчина не может не полюбить своего ребенка. Один сразу, другой попозже, но полюбит обязательно. Тебя же он любит, – добавила она. – Значит…

– Ничего не значит, – пожала плечами Саша. – Одно из другого не вытекает, и рацио здесь не работает, и никакой логики в любви нет.

Она говорила отстраненным тоном и старалась, чтобы отстраненность царила и в ее мыслях.

Саша не зря чувствовала, что должна встретиться с Филиппом. Та встреча убедила ее в том, что она действительно готова от него родить. И вот теперь она хотела этого так, как мало чего хотела в жизни, хотя сила желаний была одной из главных ее черт, и именно эта сила позволяла ей многого в жизни добиваться.

Они встретились страстно. Именно это слово лучше всего описывало то, как бросились они друг другу в объятия, когда Филипп вошел в квартиру.

Когда он вошел, Саша делала вид, что спит, хотя всю ночь не сомкнула глаз. Бессонница словно нарочно решила ни на минуту не дать ей отвлечься от мыслей о нем.

Он виделся ей в ночных промельках света по стенам, а когда Саша задернула шторы, то виделся в темных очертаниях предметов, и в прихотливом рисунке пятен под сомкнутыми веками, и в сплошной темноте, и в ярком свете – она и свет пробовала включать, почему-то решив, что это поможет ей заснуть, забыться, поскорее миновать расстояние, отделяющее от встречи с ним…

И вот он вошел – тихо открыл входную дверь, так же тихо прикрыл ее, чтобы не разбудить Сашу, – и она не пыталась больше притворяться, а вскочила и в ночной рубашке, босиком побежала ему навстречу, и они обнялись на пороге, и пальто его полетело на пол, и Сашина ночная рубашка – туда же… Страсть пронзала их одним мечом, поражала одним и тем же финским ножом, но она не казалась им самоубийственной, их общая страсть, наоборот, она вливала в них силу, вливала жизнь – сама была жизнью!

– Ну, расскажи, как ты без меня жила? – спросил Филипп, когда они наконец успокоились и улеглись на постель, которая сначала была просто теплой от Сашиного тела, а потом стала горячей от их двойного, от единого их тела. – Что ты делала?

– Ты в самом деле хочешь это знать?

Саша не могла удержаться от того, чтобы его не поддразнить. Как ни безумно она в него влюблена, а все-таки пусть помучается, поревнует, может быть!

Филипп легко попался на эту нехитрую удочку.

– А что, мне лучше этого не знать? – настороженно спросил он.

– Лучше не знать, – подтвердила Саша.

– Почему?

– Потому что… – Ладно, хватит интриговать! – Потому что я общалась с отвратительными типами.

И она рассказала ему про маму Марии Таллас, и про саму Марию Таллас, и заодно сообщила наконец, что стала давать частные уроки.

Саша думала, что Филипп возмутится, разозлится, рассердится, может быть, отчитает ее за то, что она затеяла все это, не посоветовавшись с ним. Самовластность была ему присуща, это Саша успела заметить.

Но ничего этого, к ее удивлению, не произошло. После ее рассказа он только пожал плечами и сказал:

– Не обращай внимания.

И притянул Сашу к себе, повернулся к ней, перевернулся, чтобы она оказалась у него на животе, – и все повторилось снова, с той восхитительной изобретательностью, которой отмечены были их отношения.

Он определил место в их жизни этого события – конфликта из-за Марии Таллас – совершенно по-мужски: не обратил внимания.

«Если родится сын, я хотела бы, чтобы он тоже это умел».

Саша почувствовала, что краснеет. Поразительно! Никогда в жизни цвет ее лица не зависел от чувств, тем более от такого наивного чувства, как смущение.

Филипп ее заалевших щек не заметил. Или решил, что они стали такими от занятий любовью. Саше странно было называть этими словами то, что происходило между ними. Хотя все называли это так, и она совсем еще недавно – тоже.