Этюды к портретам

Вероятно, это потому, что я себя считал издавна уже знакомым Маяковского. Рукопожатия и поклоны мало чего прибавляли к моему отношению. А стать другом, близким человеком я не смел и рассчитывать: чересчур велико было мое уважение к Маяковскому, чересчур велика была разница между нами во всех отношениях.

Еще одна уличная встреча с Маяковским. Было это, вероятно, за неделю до его смерти. Погожий апрельский денек залил почти летним теплом столицу. И на Петровке появились типично летние «гуляющие»: так приятно было идти по городу в нарядном и удобном демисезонном (или совсем летнем) платье после зимних ватных одеяний…

Подснежники и фиалки, мимозы в руках продавцов и другие^ атрибуты весны. Мы шли по Петровке втроем: покойный ныне писатель Борис Левин (погибший в финскую войну), поэт Михаил Вольпин и я. Навстречу — Маяковский. Мы поздоровались. Маяковский остановил нас, протянул руку. Спросил с интонацией покровительственного добродушия (немножко пародийного: он изображал в этот момент «литературного генерала», ибо прекрасно понимал, что мы примем условия этой игры, — все трое, мы были поклонниками поэта, издавна встречались в редакциях и иных учреждениях и оценили его тон сразу; мы и отвечали ему так, как ожидалось):

— Ну что, были в ГОМЭЦе после того совещания? — спросил Владимир Владимирович.

(ГОМЕЦ — Государственное Объединение Музыки, Эстрады и Цирка, существовавшее в те годы.)

— Ну, как же, Владимир Владимирович, были…

— И авансы уже получили?

— Получили, Владимир Владимирович…

— Смотрите-ка… Обходит меня молодежь, обходит: я еще не раскачался…

Все четверо посмеялись. Новое рукопожатие. Маяковский следует далее своим путем — к Кузнецкому мосту, а мы подымаемся к Столешникову переулку…

Больше я не увидел Маяковского…

Я неоднократно наблюдал Маяковского на его выступлениях — в диспутах и с чтением стихов. Об этом много написано. И все-таки нынешнему юноше трудно представить себе, что же это было — живой Маяковский на эстраде. К этим записям я прилагаю мой рассказ «Вечер Маяковского», в котором пытаюсь передать выступление Маяковского с чтением «Первого вступления в поэму «Во весь голос». Но «Первое вступление» — оно о поэте в конце пути, в тяжкие для него дни, предшествовавшие его гибели. Трагическое в облике и творчестве здесь превалировало решительно и явно. А мы знали и другого Маяковского — диспутанта, полемиста, наконец, чтеца своих произведений в разных ключах — от революционной патетики и до тонкой лирики, острой или веселой шутки…

Прежде о Маяковском — участнике многочисленных в те годы диспутов. Почему, собственно, так часто собирались люди тогда для обсуждения вопросов театра, литературы, искусства, текущей политики? Но это же были годы, непосредственно следовавшие за двумя революциями. Человеку, родившемуся, скажем, в 1925 году и живущему в наши дни, когда страна наша стала могучей, а советский строй незыблемым и четко определенным, — такому и не понять период становления нового режима после Октябрьской революции. Да, очень многое в те годы надо было обсудить и выяснить для себя (а тем более — для масс). И эти дискуссии — они возникали едва ли не из стихийных митингов 1917–1918 годов…

Вот тут-то и разворачивался полемический талант Владимира Владимировича. Характерно, что он в полемике отличался также значительной, если можно так выразиться, «палитрой». Стоило ему почуять в выступлении того или иного оратора политический «душок» — перед нами возникал трибун Революции, олицетворявший собою беспощадность и непримиримость истинного большевика. В соединении с голосом и внешними данными поэта его выступления в таких случаях делались чем-то вроде оживленного плаката либо даже ожившей монументальной скульптуры.

Помню, когда в 1923 году по стране прокатились митинги в ответ на знаменитый «ультиматум Керзона», было проведено собрание на площади Моссовета. Статуя свободы, украшавшая в то время площадь, была снабжена постоянной трибуной — балконом. На эту трибуну выходили ораторы и обращались к огромной толпе, запрудившей всю площадь и Тверскую улицу. И вот на трибуне появился Маяковский.

Напомню, что радио еще не существовало в наших городах. Но живой голос поэта гремел в полную силу громкоговорителя. И не только голос! Его жесты, мимика трагической маски (на этом определении я настаиваю) и вся фигура великана заставили затаить дыхание нескольких тысяч человек, собравшихся вокруг памятника. Такая ненависть к старому миру и его воротилам звучала в речи поэта, что одна эта речь стоила всех прочих выступлений. А какой шторм аплодисментов и гневных одобрений был ответом народа на слова Маяковского!..

Но гораздо чаще, чем с политическими недругами, приходилось Маяковскому сражаться с противниками его литературных воззрений. И не надо недооценивать этой борьбы. Во-первых, потому, что, как я уже сказал, за литературными и эстетическими взглядами подчас прятались контрреволюционные концепции. А потом — и это гораздо чаще — отсталость вкусов, неприятие всей творческой фигуры Маяковского, отрицание левого искусства были распространены очень сильно. Достаточно сказать, что наиболее популярный в те годы фельетонист Л. Сосновский неоднократно высказывался на газетных страницах против Маяковского и его соратников. Сосновский и всерьез возражал против поэзии Маяковского, И издевался над отдельными его произведениями.

Насколько мне помнится, стихи Маяковского часто публиковались в «Известиях». А впоследствии, когда организовалась «Комсомольская правда», талантливый создатель и первый редактор этого органа тов. Костров привлек Маяковского к самому близкому участию в «Комсомолке»; как мы знаем, это дало прекрасные результаты.

Но и вообще время было такое, что вкусы в области искусства и литературы существовали разные. Споры и несогласия были обычным делом. Как на характерный пример, могу указать на высказывание Стеклова: главный редактор «Известий» однажды напечатал заявление на страницах своей газеты о том, что лично он не согласен с курсом отдела искусств «Известий», но поскольку руководство этого отдела имеет свое мнение (по поводу, кажется, спектакля в театре Мейерхольда «Великодушный рогоносец»), то он, Стеклов, не считал для себя возможным запретить оценку спектакля, данную его подчиненными.

Для Маяковского свобода дискуссий создавала, помимо широких возможностей пропагандировать свои стихи и свою точку зрения, также и необходимость защищаться от разнообразных нападений его творческих противников.

Это положение усугублялось еще и тем, что полемическая интонация самого Маяковского (как и всех футуристов) была принципиально резкой. Надо вспомнить, что футуристы начали с предложения «выбросить Пушкина с корабля современности». Если так говорилось о Пушкине, то что же перепадало на долю живых противников в литературе?.. В стихах Маяковского мы находим ряд самых язвительных оценок его современников. Но эти зарифмованные нападки — ничто по сравнению с устными эпиграммами нашего поэта.

А кто из людей моего поколения не помнит, как устраивал Маяковский так называемую «чистку поэтов» в Большой аудитории Политехнического музея?.. Это означало, что при переполненном зале Владимир Владимирович будет критиковать 20–30 собратьев по перу. Критиковал он запальчиво, с издевкой, со свойственным ему остроумием. Вопрос о том, насколько он был прав в оценке того или другого поэта, мы подымать здесь не станем. Но легко себе представить, как же реагировали критикуемые. И как они отвечали в адрес Маяковского при любом удобном случае.