Этюды, картины с целины

— Найдутся, — уверенно заявил я. — Есть люди верные на земле русской.

Царь снова хмыкнул.

— Буду не по знатности набирать, а по талантам и умениям, — сказал я. — Пусть рода худого или вовсе даже из чёрного люда, все мы род от Адама ведём. Государю служить — честь великая, много кто захочет. А уж бояр-изменников выискивать да на твой суд вести — очередь из желающих встанет.

— Ну-ну, — буркнул он. — И как величать будем сих сыщиков?

— Опричниками, — улыбнувшись, сказал я. — Никому, опричь тебя, служить не будут. Люди государевы, и только.

— Опричники… — пробормотал Иоанн, пробуя новое слово. — Тысяча опричная уже есть у меня, из людей служилых.

— То воины твои избранные, дворяне поместные, — сказал я. — А опричники гвардией верной будут, как у римских кесарей. С твоих рук кормиться будут. Помещик же о чём в первую очередь мыслит? Как бы ему себя прокормить, с поместья даденного, о службе в последнюю очередь думает. Опричники же только службой жить станут. Станем.

Я верил, что Иоанна удастся уболтать на создание новой силовой структуры. В конце концов, он же сам и был автором этой идеи, пусть и много позже. В тот раз из опричнины не вышло ничего хорошего, настолько, что спустя несколько лет после её отмены за слово «опричник» могли побить батогами. Теперь же, под моим чутким руководством, я постараюсь вырулить её во что-то более вменяемое.

Как минимум, усовершенствую нынешние методы дознания. Дыба, конечно, средство верное, но только если ты хочешь просто закрыть дело. Первый попавшийся оговорит себя, лишь бы избежать пыток, так что мы этим путём не пойдём.

— Так и быть, — повелел Иоанн. — Вынюхивай измену, раз так тебе хочется. Дело зело полезное.

Он замолчал, задумался, ещё раз взглянул на меня.

— Но и спрос тогда с тебя будет особый, — сказал он. — Коли узнаю, что на верных слуг моих поклёп возводишь, пеняй на себя.

— Справедливо, — согласился я.

— Может, уже сейчас о чём-нибудь доложить хочешь? — спросил меня царь. — Или о ком-нибудь?

Я задумался. Крепко задумался, перебирая в мыслях имена и фамилии. Боярин Лисицын… Доказательств его измены, кроме слов татарина, у меня не было. Боярин Зубов… Брал деньги у немцев, но пришить сюда состав преступления будет трудновато. Князь Старицкий, несомненно, замышляет какую-нибудь гадость, но знал я пока что лишь о его действиях против меня, а не против царя. Так и вышло, что даже заложить оказалось некого.

— Нет, государь, — после минутных раздумий сказал я. — Проверки всё требует.

Иоанн растянул губы в улыбке.

— Я было подумал, начнёшь врагов своих перечислять, — сказал он. — Лучше бы ты, Никита, пищалями занимался, это ловко у тебя получается.

— Одно другому не мешает, государь, — сказал я. — Мыслю, литейщики и пушку мою новую уже отлить сподобились.

Надеюсь, мастер Ганусов своим подмастерьям палки в колёса не вставлял, а наоборот, помогал и советом, и делом. Надо заехать к ним, узнать, как дела. И к Андрею Рыбину тоже.

— Ну, коли совмещать одно с другим сумеешь, то Бог с тобой, — сказал государь. — Всё, ступай пока. Завтра придёшь.

— Слушаюсь, государь, — поклонился я ещё раз и выскользнул из кабинета.

Очевидно, Иоанну надо было поразмыслить над предложенной идеей, чтобы все детали обговорить уже завтра. Ну и что-то мне подсказывало, что перед тем, как назначать меня на столь высокую должность, он непременно будет проверять меня по своим каналам. Я хоть и доказал свою верность на деле, этого всё равно мало.

Радовало то, что моя худородность его нисколько не смущала. Да, Злобины — люди служилые, все до одного, и это ставило меня выше обычных смердов, но местническая система никогда не позволила бы мне подняться выше должности сотника или заурядного воеводы какого-нибудь мелкого острога, даже если бы царь пожаловал меня боярством.

В опричниках же местнической системы не будет. Поначалу, конечно, всё равно придётся идти на компромиссы, чтобы народ не разбежался, да и какому-нибудь вчерашнему городовому стрельцу неловко будет командовать княжатами и дворянами, но возвышаться все будут исключительно за свои поступки. По заслугам, а не по родству.

Из Кремля я вышел в исключительно хорошем настроении. Хотелось зайти в царицын терем, не к царице, естественно, к Евдокии, но я ограничился тем, что попросил караульного передать Евдокии привет. Она уже сама найдёт время для встречи.

Дядька ждал меня возле конюшен, поёживаясь от лёгкого морозца. Завидев меня, Леонтий с облегчением вздохнул. Он теперь старался никуда меня не отпускать одного, упирая на то, что я вечно попадаю в какие-то неприятности. И в его словах был определённый резон.

— Ну, как всё прошло? — спросил он.

— Отлично, — улыбнулся я. — Лично царю теперь служить будем.

— Ох, батюшки святы… — перекрестился Леонтий.

— Чего ты? — не понял я.

— Всяк сверчок знай свой шесток! Это ж ты скольких обошёл, сколько на московской службе бояр? Вот и почитай, скольким обиду учинил, — сказал дядька. — Ох, грехи мои тяжкие…

Это ты, дядька, ещё не знаешь, КАК я собрался царю служить. Вот там точно обид хватит на целый полк. Там смерть будет не то что в затылок дышать, она на ушко шептать начнёт.

— Поехали, дядька, — сказал я. — На Пушечный двор. Проведать надобно.

Глава 2

Если уж государь желает, чтобы я и дальше занимался прогрессом, то разочаровывать его нельзя. Я, конечно, не инженер, но всё равно, какие-то базовые вещи помнил, и простор для изобретений у меня ещё оставался. Но сперва — артиллерия.

Нынешние тюфяки и осадные пищали представляли собой сборную солянку из самых разных калибров. Вот какой форма у литейщиков получилась, такой и будет калибр пушки. Я же хотел попытаться внедрить стандартизацию, чтобы пушкарям больше не приходилось заморачиваться с подбором снарядов.

На Пушечном дворе кипела работа, как, впрочем, и всегда. Воюющей стране требовались пушки и пищали, много пушек, и мастера пахали, как проклятые. Моё появление, однако, не осталось незамеченным.

Ко мне сразу же навстречу пошёл юноша в потёртом и опалённом полушубке, в котором я узнал Богдана. Он успел за это время отрастить тонкие усики и небольшую светлую бородку, вот я его сразу и не узнал.

— Богатым будешь, Богдан! Не признал тебя! — весело крикнул я, слезая с лошади.

— Дай то Бог! — ухмыльнулся литейщик. — Здрав будь, Никита Степанович!