Ева и головы

— Лепить земляных человечков, — вставила Ева, коснувшись запястья Эдгара. Мысль великана увлекла её в прошлое, когда она, в дождливую погоду, ускользнув от внимания родителей, сидела за сараем и превращала влажную, пахучую, податливую землю в гуляющие по её голове маленькие истории.

— Да, вертлявая сорока, — сказал Эдгар. — Если мы можем делать так, то почему мы не можем сделать так с тем, что землёй ещё не стало? О том я мыслю. Если свойства земли знают все: как-то податливость в сухом и влажном состоянии, пачкучесть, насыщаемость влагой и полезность для фермерства, значения оттенков, и прочая, то свойства плоти не знает почти никто. Брезгливость их в том коренится, что сами состоят из плоти. Если бы все состояли из камня («как ты» — вставила Ева, но Эдгар её не услышал), всё было бы по иному. Зато загадкой оставались бы скрытые свойства камня. Я думал, что смог бы однажды сделать кентавра.

— Кентавра? — вскричала Ева в восторге. — Это которые о двух туловах? Я слышала, они водятся где-то на востоке, в греческих горах. На востоке, судя по тому, что рассказывала бабка, сказочная земля.

— Сделать такого кентавра легко, — продолжал цирюльник, едва не размахивая руками. Он уставился перед собой, широко распахнув глаза. — Надобно только немного больше инструментов. У меня нет такой большой пилы, чтобы пилить лошадиные кости. И, конечно, чтобы зверочеловек смог вести полноценную жизнь — что бы для него это не значило — надобно объединить органы человека с органами лошади. Это только кажется сложно, а на самом деле совсем нет. Вот наука о костях — это действительно одна из высших наук в теле земном, а органы это так… Сосуды сшиваешь с сосудами, по ним потечёт божественная энергия. Пищеварительную систему можно оставить от лошади: у них превосходный кишечник. Лёгкие… лёгкие тоже, должно быть, оставим лошадиные. Почки и печень туда же.

Эдгар жевал губами и загибал пальцы.

— Ну, ниток понадобится чуть больше, чем у меня есть. Раза в два или в три. А, ещё специальный домкрат с держателем для лошадиной туши. Большие ножницы с зазубренными лезвиями.

— Тебе пригодятся ещё две вещи: человек и лошадь, — сказала Ева, думая про себя, что Эдгар, наверное, никогда ещё так много не говорил.

Великан же вещал, как ни в чём не бывало.

— И не только, мотылёк с чёрными крыльями. Самое главное, что мне может понадобиться в таком деле — душа, которая способна управлять несколько большим числом конечностей, чем у обычного человека или обычной лошади. Такой мне не найти. Вообще любой души — не найти. Как вода, которую пытаешься удержать в ладонях с растопыренными пальцами, она утекает. Если тело возвращается в землю и землёй становится, то душа не принадлежит и не может принадлежать земному миру. Она духовна, а значит, утечёт водою. Сии богохульные мечты так и останутся мечтами. Если даже я исполню всё виртуозно — так и останутся. Господи, прости…

Он отшвырнул поводья, обхватил руками голову и просидел так, будто вмороженный в огромную глыбу льда, очень долго. А Ева никак не могла успокоиться. Она вскакивала, мерила шагами пятачок, пригодный для того, чтобы по нему ходить. Свешивалась вниз и, подобрав волосы, опускала лицо так, что трава начинала щекотать лицо. При этом она поминутно рисковала на какой-нибудь кочке ушибиться головой или вывалиться из повозки.

Оказывается, этот великан закидывает свои мысли так высоко, что орлы и соколы остаются далеко внизу. И роняет их в такую глубокую пропасть, что, прислушавшись, не услышишь, как достигнут они дна. Никто из больших людей при ней, Еве, не позволял себе отпускать гулять мысли дальше полей и собственных домов и произвола господина, который раз в полгода наведывался со своими слугами проверить, как идёт сев и сколько урожая на этот раз принесли поля. А у великана фантазии обретают собственные тела, они рычат, шипят, скалятся друг на друга, помахивают хвостами и выпускают когти. Воистину, чудесное существо этот великан, с каких бы дальних краёв он ни был! Если в том крае каждый обладает столь широким размахом мысли, Ева не отказалась бы там поселиться. Даже если там сплошь только горы и пропасти, и шаткие мосты, и нет совсем полей с душистой вкусной пшеницей, а только горные козлы. Даже если придётся растить волосы до земли, чтобы укрываться от метели. Она бы каталась на плечах великанов, чистила бы им зубы, забираясь с острой веткой в рот, и уши…

«Поля!» — чуть не вскричала Ева. Вот, наверное, в чём дело. В горах негде растить хлеб, и репа там тоже не растёт… да растёт ли что-нибудь на камне, кроме чахлых, закрученных спиралью ёлок? В полях водится много маленького народца, таинственных существ, не злобливых, как говорят, но своенравных и ревнивых. Их привлекают стройные ряды посадок, вкусные крупные семена в колосьях. В конце жатвы последний сноп, в тайне, конечно же, от священника, оставляют не сжатым на поле за каким-нибудь холмом или бугром, чтобы маленькому народцу было где переночевать.

Многие уходят на поля ночевать и спят там, не подозревая, что из их головы юркое рыжее или камышового окраса существо прямо сейчас вынимает все до единой мысли, кроме жажды работать до седьмого пота. Другие приходят домой, не отряхивая с одежды и из-за воротника полевой сор, и с ним тоже приносят себе в постель это хитрое существо. Она, Ева, сохранила живой разум потому, что была внимательной и осторожной, а на полях всегда держала глаза открытыми и не забывала оглядываться по сторонам. И, конечно, соблюдала все те правила, которым научила её бабушка.

Тем временем качка поутихла. Тропа вывела их на новую дорогу, гораздо более пригодную для езды, чем предыдущая. Встречались таблички с обозначениями, но Ева не понимала их смысла, а Эдгар хранил молчание. Появились путники — их, в большинстве, было заметно издалека, когда к белесому воздуху начинала примешиваться серая пыль — если, конечно, путник был верхом. Когда расстояние сокращалось, то встречные незнакомцы в первую очередь видели глаза Евы, сверкающие, как два болотных огонька, любопытные и яркие. Эдгар снова натянул свою шляпу, которую во время дождя убирал глубже в повозку, и был, кажется, очень доволен, что львиную часть внимания отвлекает на себя круглое лицо девочки, её чёрные волосы, которые каким-то образом умудрились не сваляться колтунами за несколько дней путешествия.

К вечеру туман осел, и они одновременно увидели на горизонте то, что могло быть только городом.

— Башни! — воскликнул Эдгар. — Что это там, впереди, за город?

— Вы едете по Ульмскому тракту и не знаете, что это за город? — неприязненно спросил обгоняющий их всадник.

— Тракт! — воскликнул, поёжившись, Эдгар. Может, потому, что дорога под ними, вполне милая на вид, вдруг оказалась активно использующимся трактом, а может, оттого, что с ним заговорил незнакомец. А может, от всего сразу.

— Имя ему — Ульм, — произнёс всадник. Копыта затихли впереди, за поворотом дороги, где чахлые берёзы с обломанными, пожёванными скотиной ветками говорили о том, что дорогой и вправду часто пользуются. Ослик невозмутимо отряхнулся — лошадь напоследок обдала его водой со своего хвоста.

— Может, стоит повернуть обратно? — спросил Эдгар, обернувшись к Еве.

— Я хочу посмотреть поближе!

Ева пребывала в неописуемом возбуждении. Это первый город, который она увидела, пусть даже издалека. Она выбралась из-за пожиток и устроилась на корточках рядом с Эдгаром, придерживаясь за борта, чтобы не вылететь из повозки.

Костоправ не трогал поводья и умоляюще смотрел на круп осла, словно надеясь одним лишь этим взглядом развернуть его в обратную сторону. Господь, однако, ни о чём таком не помышлял. Помахивая хвостом, он весело бежал прямо туда, где уже начинали маячить городские ворота, и, кажется, намеривался преодолеть их, не сбавляя шага.

Местность оживала. Пастух прогнал прямо перед ними отару овец. Коровы бродили по встречным полянам, такие маленькие издалека, будто мухи. Кажется, каждая поляна принадлежала здесь какому-нибудь стаду. После начались вырубки — большой быстрорастущий город всегда нуждается в древесине. В молотильных домах мололи муку, чтобы нагрузить её на телеги и отправить в город, в хлебопекарню. Несколько раз их обгоняли крестьяне, везущие на запряжённых лошадьми подводах свой товар. Они кричали Эдгару, чтобы он прижался к обочине, и с грохотом проносились мимо. Крестьяне, которым повезло (или не повезло) жить далеко от города, спешили, чтобы заночевать за стенами, может быть, прямо на базаре, на мешках со своим добром, а с утра пораньше приступить к торговле. Обратно ехали только местные пастухи, посвистывая, грызя тыквенные семечки и надвинув на глаза насквозь мокрые соломенные шляпы — путники не рисковали выехать в дорогу к ночи.

— Это как большое брюхо из камня и дерева, — подал голос Эдгар. — Искусственное брюхо. Там столько людей, что всех не пересчитаешь. Там могут жить несколько сотен человек, а то и больше!

— Там нет полей?

— Нету…

— Что же они тогда там делают, все эти люди?

Ева была готова пуститься в пляс при первом звуке слова «мечтают» или «сочиняют», которое Эдгар непременно должен произнести.

— Блуждают туда-сюда… там, знаешь, очень узко. Так узко, что приходится ходить боком. Выливают на улицы помои. Торгуют. Там всегда как будто праздник, но никто не веселится. Все только исполняют функцию. Сама увидишь. Я бы с удовольствием туда не ездил.