Ева и головы

Ева смотрела, как багровеет его шея, а потом подползла и дёрнула за локоть.

— Ты не сможешь похищать нити из живота своих пациентов так, чтобы этого никто не заметил.

Эдгар прикрыл на несколько мгновений глаза.

— Ты многое можешь, маленький приставучий клещ. Можешь собирать дань, как собирали её дикие племена с захваченных народов. Заставь их не смотреть на мои руки. Заставь поверить, что все, что я делаю, я делаю как должно.

Потом из его горла вырвался звук, похожий на утиное кряканье.

— Если не сможешь, я просто закрою глаза. Я могу резать и зашивать, не открывая их, мои пальцы видят всё. Кто-то из древних говорил — «нет того, чего я не вижу. Когда я закрываю глаза, мир пропадает». И знаешь, что? Он действительно наполняется призраками. Может, призраки будут более благосклонны к моим делам, чем люди?..

Это привело Еву в сильный гнев.

— Призраки, говоришь? Благосклонны? Я к тебе благосклонна! И я сделаю всё, что нужно. Я буду забираться ночью в дома и похищать нити, чтобы ты мог потом сделать для господина барона новое тело и разрешить все эти твои проблемы с небесами.

Эдгар произнёс очень уверенно:

— Мой удел — просто и смиренно ждать. Откроется дверь, и я должен её увидеть.

— Я твоя дверь. Так почему ты её не видишь? Не издевайся надо мной, Эдгар!

Великан с изумлением смотрел, как в голове Евы пробивался родник: из глаз сначала заструились, а потом брызнули слёзы.

— Не заставляй меня делать то, что я не могу, но позволь то, что могу, — сказала она. — Я могу забраться в чужой дом и вынести оттуда все сокровища, которые тебе могут там приглянуться. В конце концов, я не чужой тебе человек. Отчего ты не разрешаешь помочь?

Тело великана как будто одеревенело. Даже сердце в груди билось с деревянным звуком.

— Молодые тела подходят лучше всего, — сказал он после долгой паузы и, кажется, с трудом удержался, чтобы не попытаться запихать ладонями обратно вылетевшие наружу слова. — Они должны отращивать нити быстрее, чем все другие. Кроме того, с ними тебе будет легче.

Ева подняла мокрое лицо. Великан уродлив, как полинялый от болезни бобёр. У него нет даже одинаковых ушей, и они больше похожи на куски теста различной формы, чем на органы человеческого слуха. Зато язык хлестал по нёбу, как будто в нетерпении, и в этом звуке Еве слышалось откровение: впервые этот мифический зверь, этот единорог в человеческом обличии готов приклонить перед ней голову. Не по принуждению, не из-за того, что она, Ева, на него кричала, а по собственной воле.

И это чувство было для девочки самой яркой звездой в млечном пути её жизни.

Сейчас Константинополь был уже где-то недалеко — Ева чувствовала его приближение, как собаки чуют приближение каравана, как птицы, отряхивая с ветвей свежевыпавший снег, чувствуют, тем не менее, что весна на подходе. А за ним — и ноздри девочки раздувались в предвкушении — жар песков, где дожди выпадают хорошо, если два раза за год.

Они по-прежнему избегали попадать в вены, по которым с севера на юг и с востока на запад катятся клубы пыли. Пустоши, на которых люди скакали по холмам и пили из озёр, ровно звери, постепенно сходили на нет. Когда путникам приходилось пересекатьочередной тракт, они замечали, что тот в хорошем состоянии: вывороченные камни заменяли новыми, бордюры пусть и обшарпаны, но целы. По обочинам во множестве виднелись следы жизнедеятельности человека. Вишнёвые кусты вдоль дороги стояли без единой ягодки — их оборвали еще, когда те только начали розоветь. Вновь появились посёлки, машущие в холодном утреннем воздухе, словно знамёнами, дымными столбами. Говорили там уже на другом языке, медлительном, плавном; казалось, каждый из местных людей надеется возвести над своей головой замок из слов. Сами они шире в плечах, чем германцы, с выдающимися, бесформенными носами, похожими на отростки на корнях моркови, и круглыми лицами. Волосы срезали почти под корень, пользуясь при этом длинными ножами, которые носили на поясе, так что Эдгар не стал в этих землях представляться цирюльником.

«Костоправ звучит лучше», — сказал он Еве.

Не было ни одного дождливого дня, однако ночи сочились влагой, а днём она хлюпала в горле каждого встречного мирного жителя. Со временем Ева тоже начала замечать у себя в гортани клокотание. Моря не было видно (Эдгар не раз и не два рассказывал о нём девочке, и Ева думала о бесконечной воде с почти суеверным страхом), но ветер частенько приносил солёный воздух и гулкие, раскатистые звуки, в которых опытное ухо великана угадывало шум прибоя.

— Сколько летел он над землёй, прежде чем мы его услышали, никто не знает, — говорил он.

В одну из таких ночей новорожденный хищный зверёк вышел на свою первую охоту: уже несколько часов Ева и госпожа Женщина таились в тени, почти заперев в груди дыхание. Что будет, если их, шныряющих во тьме, будто двух койотов, всё-таки поймают? В Еве опознают чужачку, спутницу костоправа, и тогда милому великану придётся несладко. Человеческий ум изощрён и жесток, он может придумать сотни разных обвинений, и Эдгар, по простоте душевной и тяге к самобичеванию, легко со всеми согласится. А как он боится пыток!.. Одно только упоминание каких-нибудь застенках развяжет ему язык получше всякого вина. Её саму просто-напросто придушат, а тело выбросят в реку.

В доме, конечно же, все спали. Ева долго присматривалась к этому дому. Сон у его обитателей должен быть чутким хотя бы потому, что красная его крыша маячит на фоне кромки леса. Этот лес, раскидывая вокруг жёлуди и летучие семена, стремился с каждой весной отвоевать себе новые владения. Люди отвечали ударами топоров, коих здесь, под навесом, было целых четыре штуки, и ещё один торчал в деревянной колоде.

Собака беспечно дремала, положив на лапы морду. Белые пятна на её черном теле напоминали позднеосенний снег, который выпадал в родных краях девочки обыкновенно в ноябре, и до следующего крупного снегопада, который бывал в январе, полностью истаивал. Какое-то время девочка размышляла отчего эта псина не бросается на неё с лаем, и, в конце концов, пришла к выводу, что стала слишком незаметной для собачьих носов. Они не могут найти среди запаха утренней сырости, запаха Господа, шерсть которого ещё осталась кое-где на рукавах её платья, запаха волос его светлости и запаха Эдгаровой одежды, которая вообще непонятно чем пахнет, запах постороннего человека.

Когда вокруг не осталось никаких звуков, кроме тихой колыбельной леса, Ева решила, что время пришло. Она, словно тень, медленно отделилась от стены и направилась к курятнику. Единственное окошко — крошечное, но вполне пригодное для исполнения её плана — стало её целью. Оттуда доносился запах птицы, неприятный для постороннего носа, но привычный девочке.

Куры заголосили все хором, заметались по своей темнице, когда в окошко залетел ком земли. Ева метнулась под навес, к вытянувшимся по струнке топорищам, а дом тяжело и грузно вздохнул, как пробуждающийся ото сна старик.

Для верности девочка запустила в курятник ещё одним комом земли, но в окошко не попала. Куриный переполох усилился, и это заставит хозяев поторопиться.

Вот и хозяин! Мужчина с короткой бородкой и зло опущенными вниз уголками рта — верхнюю часть лица Ева не разглядела. С фонарём, фитиль в котором не успел ещё разгореться, с кочергой: лесные твари, застигнутые врасплох и загнанные в угол, могут быть опасны. Чем, однако, там занят пёс… Он должен был первым поднять тревогу, отвадить непрошенного гостя от хозяйского добра.

Она прошмыгнула через открытую дверь в дом, едва не наступив на нос псу, кинувшемуся следом за хозяином искупать вину.

Старая женщина спросила что-то визгливым, грубым голосом. Еве подумалось что она, быть может, заблудилась десятки лет назад, а теперь почуяла на морщинистых щеках сквозняк и вопрошает: «Где выход? Где выход?»

Ева не стала ничего говорить. Быстро оглядевшись, она выбрала для временного убежища лаз за печкой, тёмный, как нора животного, и весь заросший паутиной. Никто не стал зажигать в доме свет, но Ева знала, что когда хозяин пройдёт обратно, неся перед собой лампу, она останется незамеченной. Скорчившись в своём углу в три погибели, она боролась с позывами чихнуть.