Ева, верни ребро!

Поверхность воды в мгновенных складках-морщинах. Кажется шероховатой на взгляд. Словно кора старой вербы напротив. Отражая друг друга, они множат эти складки-морщины, не вспоминая о первенстве, забываясь в этой работе, как в любви.

Черный камень на дне. Белый гребень мелькает над ним, как гусиное перо на нитке. Хочется связать эту белизну с чернотой камня и, упрощая, понять и объяснить.

Прозрачные кружочки льда на сваях. Они похожи на толстых негритянок в балетных пачках. С берегов лед уже в палец. Попалась, строптивица. Скоро попрощаешься с небом и солнцем. Ухаживать за женщиной нужно учиться у мороза. Начинает с тоненького прозрачного ледка. Но что было украшением, становится кандалами. Но, впрочем, и у него трудности: здесь на перекате вода никогда не замерзает.

Виктор проходит по кладкам, ощущая привычное волнение от этой стремительной, черной воды под ногами. Вот и любимое местечко, где особенно хорошо посиживать летом с удочкой в руках в тени старой вербы. Теперь все голо и открыто. Виктор присаживается на поваленный и полусгнивший ствол.

Просто смотрит на воду, на вербу у водопада. Она тоже в белом. Легко пошевеливается, понемногу роняя иней, словно осторожно уходя от холодной и небезопасной ласки.

Не надо себя насиловать. Просто смотри, впитывай, не торопи слова. Они сами поднимутся из глубины, как эти пузырьки воздуха, увлеченные водой.

Просто смотри, просто живи. И это тоже непросто.

Виктор слепил снежок, бросил в реку. Медленно темнея, снежный ком кружится в водовороте. Река словно медлит, не торопясь признавать родные капельки в красивых и юных снежинках. Но вот торопливое родственное объятье – и растворение, и гибель…

Переход к воде неизбежен.

И стоит ли тратиться на неповторимость, особенность, красоту – на все то, что, ограничивая и сдерживая, делает нас хрупкими и прекрасными?

Природа тратится. Ты – тоже природа.

Сердито шумит водопад. Недоволен бездарной жизнью реки. Водопад – талант, протест против обыденности и лени.

Черные сваи словно впитывают в себя темноту воды. Им терять нечего, черны бесповоротно. Но возвращают воде детскую белизну и пузырчатую радость…

Виктор резко выпрямился. Закружилась голова. Схватился за ветку. Она хрустнула и упала в воду. Медлит у берега – плыть-не-плыть? Верба встревожено осыпает иней. Так кудахчет курица, когда цыпленка берут в руки.

Как ломали в детстве и вербу, и ольху, и черемуху. Чтобы сделать свисток или рогатку, рубили деревце, высекали куст. А сколько переводили на шалаши…

Струя подхватила сломанную ветку и выносит на середину.

Галинка – веточка по-белорусски.

Борозда самолета разбухла и разделила небо на две части. Солнце уже в правой.

Виктор закрыл глаза. Еще громче водопад. Единственный и полномочный представитель тишины. Собрал все звуки, но в тех дозах, которые лечат, а не убивают.

Какое мягкое солнце…

Кто нам сказал, что все исчезает? Птица, которую ты ранил? Кто знает, не остался ли полет? И может быть, стебли объятий переживают нас, свою почву?

Рильке в переводе Цветаевой. Та же несуетность и серьезность плюс женская гибкость и верность. Так верба переводит в дерево каждый изгиб реки – в дерево, что, ветвясь, как дельта, впадает в небо, как в море…

Вчера, когда укладывали вербу на козлы, чтобы распилить, дед сказал, что она выгибается, как река…

Собака. Дерево. Река. Человек.

Слова на разных языках, но все о том же…

Виктор заторопился по тропинке, но поскользнулся и упал боком в снег. Мягко, чисто, хорошо… И вставать не хочется.

Снег лежит, как белые простыни, что постелила девушка, которая никогда не будет твоей…

Ветвится в легких холодное и колючее деревце.

Ольховый листок, угрюмый, темно-коричневый.

Он свернулся, как ёжик.

Он против насилия белизны.

Сухая травинка пробила снег.

Ей кажется, что она обрела бессмертие.

Холод сжимает виски и подбирается к гландам.

Посыпался иней. За воротник.

Холодная капля ползет по спине, напрягает тело.

Словно прижимаешься к женщине, все крепче и ближе.

Чтобы раствориться в ней, как льдина в реке.

Чтобы избавиться от себя, от своей жизни.

И обрести себя, свою жизнь…

СТУЧИСЬ В ПЕРВУЮ ДВЕРЬ

Это была именно та дверь, которую Виктор пропустил, не веря, что счастье так близко, так возможно –- первая дверь сразу, как заходишь в подъезд, направо.

Но предварительно Виктор обзвонил все квартиры, окна которых выходили во двор. И, разумеется, безуспешно. Хотя и не совсем бесполезно -– немного погасил волнение, разбил ледок внутренней скованности и неуверенности.

– Ах, это вы! – реплика прозвучала как-то дистиллировано, без эмоций, а может, просто спокойно. – Проходите, я сейчас.

Галина прошла на кухню, а он заглянул в комнату и поздоровался с подругой. Та оторвалась от стола заваленного книгами и тетрадями. Родной пейзаж.

– Здравствуйте, снимайте пальто, проходите, -- равнодушно произнесла она все необходимые слова.

– Нет-нет, я на минутку.

Через застекленную дверь видно, как Галина в джинсах и зеленой кофточке как-то очень ловко двигается по кухне, сосредоточенная и неожиданно привлекательная в окружении обычных и прозаических вещей.

– Ну, вот и все, – она вытерла руки полотенцем и шагнула к нему.

– Что вы здесь стоите? Не понравились этой девушке?

– Я приглашала.

– Видите, у нее -- алиби. Как всегда. Проходите.

Галина провела его в смежную комнату, села в уголок дивана, показала рукой, что ему можно рядом. Он выбрал стул напротив: чувствовал, что главное – следить за ее лицом и уйти, когда еще не совсем надоест. Было заметно, что она очень устала. Безразличие проступало на лице, обесцвечивало голос, расслабляло, лишало упругости тело.

– Я даже рад, что вы вот такая, подавленная, без этого вида победительницы.

– Да, я очень многим кажусь такой. А вы посвежели…

– Ваш комплимент только подчеркивает мою бестактность. Но комплимент – это почти всегда скольжение по поверхности. За комплиментом, в сущности, равнодушие, и «посвежели» – весьма сомнительный комплимент. Предполагается, что до этого я был протухшим…

– Начинаете вы оригинально,– усмехнулась Галина.– Ну не надо же все принимать буквально. Как, кстати, ваша лапа?