Ева

В холле гостиницы четыре столика, можно попросить кофе, сесть у стеклянной стены и смотреть, как падает с неба великое оледенение. Не знаю, найду ли Еву, городок мне нравится. Тихо, прибрано. Хорошо, что приехал. Заказал омлет, развернул карту. Стал искать её улицу. Страшно представить, как переводится эта Колкасрага. Оказалось, недалеко. От центра города три версты на запад, через мост, парк и ещё кварталы. Решил идти пешком. Будет время придумать речь. Хорошо бы выдать что-то лёгкое, смешное. Нахлобучил шарф, ботинки и — помоги нам Святой Николай, — вышел.

Наверное, у реки был ветер, не помню. Перешёл через мост. Парк оказался просторной снежной пустыней с бетонной стеллой в центре. Выглядит как привет инопланетянам, оказалось, в честь победы. За парком Европа быстро сдулась. Каменные дома деградировали, выродились в двухэтажные бараки. Начался этакий Рыбинск или Кинешма. Вечером, наверняка, тут можно отлично получить в репу. Заветный адресок нашёлся сам собой, вдруг вынырнул из-за угла. Башня принцессы притворялась кривой деревяшкой за дощатым забором. Вокруг смородина, а может, крыжовник, зимой я их не различаю. Две яблони. Или вишни. Точно не дубы. В плодово-ягодном антураже дом выглядел разросшейся огородной будкой. Дорожка расчищена узко, пара дворняг не разойдётся. В подъезде темно. В доме шесть квартир, мне нужна последняя, второй этаж. Как она живёт в этой собачьей будке? По виду такая графиня…

Минут пять топтался перед дверью. Парализовало вдруг. Сейчас её увижу. И что-нибудь скажу. Остроумное, неожиданное. И сентиментальное, немного. Сердце колотилось. Не смог позвонить, снова вышел на улицу, обошёл квартал, опять вернулся. Набрал воздуха — и нажал на кнопку. Дверь открыла старуха в переднике.

— Здравствуйте, я могу видеть Еву?

— Нет.

И закрыла дверь.

Что я точно знал о Еве — у неё стройные ноги, серые глаза и очень угрюмая родня. В сумме получается неотразимо. Уйти было бы глупо. Вернулся на улицу, походил вдоль забора. Представил, как стану следить за её домом из сугроба напротив. Весь в белом, как финский снайпер. Дни наблюдений сплетутся в недели, но у меня железная воля, стальные глаза, внешне я тоже весь металлический, если постучать по моей голове, она загудит как рельс на морозе. Холодно. Я замёрз до бесчувствия, пока осаждал этот сарай.

Мне повезло, как везёт всем несчастливо влюблённым. Старую фурию одолело любопытство. Она выглянула в окно, окликнула.

— Заходи, северный олень. Чаем напою.

После сырого тёмного холода её кухня показалась светлым раем. Пахло доброй снедью. В прихожую вышла девочка лет семи, протянула руку, я осторожно пожал.

— Меня зовут Серафима. У вас на голове снег. Хотите полотенце?

Мне выдали тапки, усадили на кухне. Хозяйка на свету оказалась не такой уж Ягой.

— Я людей сразу вижу, — сказала она уверенно. — Ты неплохой. Но мямля.

Маленькая Серафима принесла чашку, разрисованную розами, придвинула печенье. И стала смотреть густо-синими глазами. Так смотрела бы она, наверное, на пленную зебру в зоопарке. С состраданием. Некоторые девочки с рождения опекают всё, что без их жалости неизбежно пропадёт: уличных котов, ежей, жаб в огороде, скворцов, уток в парке и случайно забредших в дом мужчин. Последних они считают особенно беспомощными.

— Меня зовут Матвей, — вдруг вспомнил я о приличиях.

— А я Лизавета Петровна, — представилась хозяйка. И добавила строго: — Уезжать тебе надо. Не ищи её. Сегодня же садись и уезжай. Пропадёшь ни за чих собачий.

На шкафу сушились травки. Бабушка играла в колдунью с уклоном в ясновидение.

Это правда, я рохля. И мямля. Родители зовут вернуться к ним. Они у меня практичные и состоятельные. А я не получился. Рано или поздно, говорят они, моя жизнь рассыпется. Особенно маменька подозревает, невидимые ей корыстные негодяи вьют из меня верёвки.

Однажды я опроверг её страхи. В пятом классе отметелил главных школьных хулиганов, Валю и Эдика. До этого они меня угнетали. Но однажды из моего портфеля выпал бутерброд, заботливо завёрнутый матерью в специальную бумагу. Валя пнул завтрак ногой и это было очень обидно. Я оторвал доску от забора и гонял агрессоров по двору. Помню, педагоги широко раскрывали объятия, пытаясь меня поймать. Но я их как-то ловко огибал.

Из нашей школы вышли лучшие бандиты города. Валя и Эдик стали криминальными князьями. Их с почётом расстреляли в Казани татарские коллеги. Мне до сих пор лестно, что такие отважные люди уважали меня с пятого класса до самой своей героической гибели. Но маменьку тот случай не убедил. Она уверена — я мямля.

Кроме имени, старушка ничем не напоминает царственную тёзку. Та Елизавета была похожа на распаренную булку, а эта сухая, быстрая. Оказалась милейшей бабушкой. Видимо, любовь ко всему живому у бабки с внучкой семейная, одна на двоих. Зашёл на минутку сосед, отдал какие-то ключи. Крепыш лет двадцати пяти. Петровна назвала его Коленькой. Я бы мужчину с такой челюстью никогда не назвал Коленькой. Баба Лиза насильно впихнула ему пирожков в карманы. (И тут пирожки!) Коленька учился на психолога, работал санитаром в психушке. Я позавидовал ему. Он был свой. Может быть, даже имел виды на Еву, на правах друга детства. Хотя друзьям детства ничего не обламывается, обычно. Но на всякий случай я его приревновал. У него, наверняка, был доступ к Еве. А у меня — нет.

— Ты всё равно не уедешь, — сказала баба Лиза и посмотрела мне даже не в лоб, а глубже, куда-то в затылочные доли. — Я не вру. Ева здесь не живёт. Заходит раз в месяц, даже реже. Помогает нам с Симой, на конфеты. Ты, вот что. В старом городе есть кафе, называется… Симушка, как его?

— «Белый Носорог»!

— Да. Зайди туда, посмотри. Но лучше уезжай.

Мы распрощались. Пока шёл к гостинице, небо совсем погасло. Стало тёмно-рыжим, как в любом большом городе, заваленном снегом. Происходящее мне не нравилось. Приехал к барышне, попал в мистический детектив. Можно бы завтра взять билет и во вторник уже быть в Питере. Но я хочу её увидеть. Всё равно.

Консьержка к вечеру позеленела ещё гуще, но пост не покинула. Спросил у неё, где такое кафе «Белый Носорог». На мой вопрос она дрогнула нервно левой стороной лица — смысл этой ухмылки я тогда не понял. Подвела к двери, показала рукой: два квартала, потом направо, метров сто. Там вывеска. Совсем рядом.

«Белый Носорог» оказался двухэтажным. На первом этаже бар, чёрные стены, лиловые фонари и толпа крепких мужиков. Здесь футбол и пиво. В центре зала помост и шест для рвущих сердце танцев. Понятно, о чём ухмылялась консьержка. Решила, я приехал утонуть в пороке.

Второй этаж интеллигентный. Камин, белые скатерти, прерафаэлиты на стенах. Английский стиль. Единственный посетитель в углу, тихий дядька с «макинтошем». Показалось, он кивнул мне. Видимо, с кем-то спутал.

Первый этаж мне не понравился. Я устроился напротив дядьки. Полистал меню, выбрал баранью ногу и мальбек. Время шло. Принесли заказ. Человек в углу стучал по клавиатуре, почти беззвучно. Пришли иностранцы, он и она. Судя по рыжим ресницам, скандинавы. Я поковырял мясо, лизнул вино, попросил кофе. Минутная стрелка обгоняла часовую, счастья в жизни не прибавлялось. Было слышно, внизу запустили музыку, потом выключили. Туристы ушли, дядька продолжал стучать, затем и он ушёл. Кивнул на прощание. Видимо, так здесь принято. Я ждал четыре часа. Никаких внучек в белых пальто. Елизавета Петровна промахнулась, балтийский оракул. Если только она не пьёт пиво внизу, с футболистами.

В час ночи расплатился и пошёл к выходу. На первом этаже простуженным басом грустила леди Гага. Дым, грохот, в пятне иссиня-белого света сверкает шест, на нём вертится тощая акробатка. Честные трусы на босу ногу, мой любимый женский костюм. И только уже на улице я сообразил, кем приходится мне танцовщица. Это она доверчиво падала мне на капот, носила батистовую рубашку и однажды приготовила на моей сковороде омлет. Для этих пьяных обезьян танцевала моя Ева.

Есть много прекрасных профессий. И служить народу стриптизёршей, это лучше, чем кондуктором в трамвае. Или собирателем червяков в Калифорнийском заливе. Никто не ханжа, я тоже. Но лишь пока два десятка кривых кабанов не начнут сопеть на голый живот вашей личной Белоснежки. Я стоял у заведения, ковырял носком сугроб. Уйти было невозможно, вернуться тоже.