Ева
Шрифт:
Вдруг позвонил Гамлет Суренович, голос из Юрского периода. Спросил, какого чёрта я не на работе. Оказалось, вторая половина января, мы и не заметили. Я каялся, выпросил ещё неделю, обещал выплатить неустойку. Он поворчал и повесил трубку. Я вытащил питерскую сим-карту, купил рижскую. Пускаю корни.
Сразу же, по закону второго ботинка, позвонили Еве. Она слушала молча, повторяла только: нет, нет, нет. Ходила по комнате, грызла ноготь, поглядывала сердито.
Рассказывать она не хочет. Я ничего о ней не знаю. И хуже того, непонятно, куда нас несёт. Допустим, я привезу её к себе, будто гранату в кармане. А потом? Привязывать её к ножке стола,
Набрал воздуха, выговорил:
— Поехали со мной. У нас такие же ржавые крыши, а снега даже больше. У меня есть телевизор, основа быта, он же фонтан уюта. Накупим тебе мужских рубашек, у тебя в них прекрасные колени.
Она не стала отшучиваться. Сникла, сказала тихо, как никогда раньше не говорила:
— Матвей, завтра Крещение, семнадцатое января. Поехали купаться.
Мы взяли в прокате пожёванный «форд» и отправились в Елгаву. Сорок километров от Риги. Там, в лесу, есть женский монастырь. Историю моего героического омовения через пару месяцев опубликовал журнал «Шоколад». Перепишу её из журнала, чтобы не повторяться.
…Я сейчас дружу с одной девушкой, в трезвом виде она почти неприступна. У неё приличный муж, но живут они раздельно. Всё в её жизни ужасно запутано. Холодильник у неё отдельный, в нём ледяная пустыня. Но этой девушке идёт лёгкая непрактичность. Я однажды опоил её. Просил рассказать всё, когда и с кем целовалась, в подробностях. Нечаянно сам захмелел и до утра шептал ей непристойности, вплоть до Мандельштама. Последнего она мне потом простила. Отличная девушка, глаза Анжелины Джоли, фигура Скарлет Йохансон.
И у неё большой такой плюс, она не знает, что я пишу колонки в журнал «Шоколад».
Так вот.
Если бы её потом спросили, были ли у нас Отношения.
Она бы ответила «Почти нет».
А по-моему, «Почти да».
Просто девушке кажется, она почти устояла.
А я уверен, что почти победил. Чувствуете разницу?
Я — почти нет. А вы, видимо, почти да.
Не в силах отражать мою страсть, она предложила поехать понырять, на Крещение. Давай, говорит, очистимся. Сам я не сильно верующий мужчина, но когда фигура Скарлет Йохансон, купание хоть в вулкане выглядит интересной затеей. Мы поехали в дальний монастырь, стояли службу. Креститься я стеснялся, сначала. Но все вокруг так махали лапами, мне тоже пришлось, чтобы не выделяться.
Сбоку старушка в чёрном пальто торговала всякими волшебными пустяками. Ей сунули записку, она прочла и зашипела, громко:
— Какая я вам матушка Мария! Матушка Мария вон там (показала рукой на деревянную конструкцию в углу). Вот к ней и ступайте.
Эта матушка не-Мария, возилась, пыхтела, вдруг принималась голосить. Ничуть не смущалась. И я тоже перестал.(???) К концу службы уже кланялся как спортсмен, подпевал «Славим, Славим», и «Святый боже, святый крепкий». И даже посмотрел строго на одну тётку, которая считала, что поёт терцию, но сильно врала.
Вообще, у Бога в этом храме прекрасно развита ирония. Там все смешные и никого не лупят по темени молнией. Даже меня, грешного, всю службу размышлявшего о ногах Скарлет Йохансон.
После песен все мужики выстроились в очередь. Стало ясно, начинается какой-то волнующий обряд. Например, обрезание. Мне не хотелось обрезаться, я уступал всем дорогу, хотел даже сбежать. Но задние ряды так напирали ободряюще, пришлось участвовать. В конце концов, пройти обрезание на глазах у Скарлет, это ли не счастье.
А это оказалось причастие. Молящиеся целовали икону, потом волосатые батюшкины пальцы. Ели булку. Я внимательно всё запомнил. Прицелился губами Иисусу в нарисованную ногу, но промахнулся. Попал в какую-то серебристую шишечку в окладе. Меня качнуло. Для пианиста, только что избежавшего обрезания, это нормально. Батюшка посмотрел сердито, но простил. Ткнул кулаком под нос, чтоб хоть этот поцелуй удался. В общем, всё хорошо.
И мы пошли купаться. Мальчики налево, девочки позже, может быть, если мальчики вернутся. Меня представили огромному такому Володе. Володя пообещал моей девушке, что я никуда не сбегу и обязательно очищусь. Господи, думаю, ладно в царевича, не превратиться бы в горбунка, от таких процедур.
Вообще-то, боялся другого.
Когда голого пианиста окатывают водой на морозе, вряд ли он вспомнит малую Иисусову молитву. От его матерного вскрика, скорей всего, завянут ёлки. А заборам станет жарко и неудобно. Это рефлекс, мы не виноваты.
Проруби не оказалось, меня повели к колодцу, как на расстрел. Колодец в лесу. Темно. Снег и чёрные деревья. Освещали дорогу мобильными телефонами. В пути Володя рассказал, как однажды поднял ведро над головой, перевернул, а оттуда выпала ледяная глыба. Это была серьёзная опасность для здоровья.
Мы разгребли сугроб ботинками, заготовили воду. Каждому по три ведра. Мороз двенадцать градусов, ветер. Я разделся, повесил исподнее на забор. Всё в том порядке, в каком потом надевать. Чтоб после процедуры не погибнуть, позорно путаясь в тряпках. Встал, перекрестился.
И тут Володя вылил первое ведро.
Ну что вам сказать.
Холодно — это слово из другого измерения. Здесь же просто гитлер-капут и всё. Поскольку вы сейчас читаете глубоко духовный рассказ, я не могу выразиться точнее, извините.
Помню, воздух замёрз в груди. Ругаться стало нечем. Я показал Володе глазами, что давай второе.
Второе ведро показалось горячим. Организм сошёл с ума, рецепторы транслировали в мозг какие-то случайные числа.
— Господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй меня, грешного, — вдруг сказал я на вдохе, совершенно искренне.
— Вот и хорошо, — улыбнулся Володя. И вылил третье ведро. Даже уже как-то обыденно. И я пошёл, хрустя по снегу ногами белыми, как норвежский парафин. Одеваться. Помню ещё, мокрые носки смешно примерзали к тапкам.
Девушка моя, меж тем, купаться передумала. Зато прогрела машину и ждала меня, я б сказал, даже с волнением. Такая хорошая. И фигура. И очень надеюсь, ей нравится мой Мандельштам.