Евангелие от Джимми

— Мои анализы крови совершенно секретны? Что за бред?

Он достает из портфеля какие-то листки, кладет их мне на колени. Изучаю две страницы, распечатанные в четырех экземплярах: я сяду за решетку на триста десять лет и заплачу пятьдесят тысяч долларов штрафа за разглашение секретной информации степени А. Все это от первого лица, и по сути я должен расписаться в том, что никогда не читал того, что сейчас прочту.

— Но зачем вы меня просветили, если так боитесь, что я разболтаю? Кто вас послал? Тот, кого клонировали? Или он умер и я наследник?

— Это чистая формальность. Распишитесь внизу каждой страницы и вот здесь, где крестик.

Надув щеки, я беру ручку, которую протягивает мне судья, подмахиваю, где велено, и отдаю ему бумаги.

— Теперь вы, — говорит он священнику.

— Вы уверены, что это… уместно, господин советник?

— Таков закон, святой отец.

«Анкл Бенс» нехотя достает Библию и, держа ее передо мной на вытянутых руках, медленно произносит:

— Джимми Вуд, клянетесь ли вы перед Богом скрывать правду, только правду и ничего кроме правды? Поднимите правую руку и скажите: «Клянусь».

— Да идите вы! Я не верю в Бога, плевать мне на наследство неведомо от кого, а вас я знать не знаю. Счастливо оставаться.

Я дергаю за ручку. Дверца не открывается. Ищу кнопку разблокировки, оглядываюсь на судью, и у меня вдруг опускаются руки. Что это с ним? Смотрит с убитым видом на отца Доновея и, страдальчески морщась, повторяет:

— Он не верит в Бога?

— Пути Господни… — начинает священник.

— В протоколе не предусмотрено такой статьи!

— Джимми, — вмешивается психиатр, пристально, но по-доброму глядя на меня, — давайте внесем ясность: когда вы заявляете «Я не верю в Бога», что это значит — что вы о нем не задумываетесь, что религия вам претит или что вы утратили веру?

— Это значит, что я в гробу видал святых отцов, докторов и судейских! Куда уж яснее?

Вот так, пусть обозлятся и сами выкинут меня из машины — но нет, они перешептываются, кивая, будто я успешно прошел какой-то тест.

— И он ведь так говорил, не правда ли? — радуется психиатр.

— Не могу полностью согласиться относительно формы высказывания, — вздыхает священник, — но по сути…

— Будем считать, что он поклялся, — решает судья, взглянув на часы, и протягивает мне синий конверт.

Внутри картонная папочка, я открываю ее и вижу свой анализ крови на бланке диспансера с Леннокс-авеню и с датой — 1 июля.

— Откуда это у вас? Диспансер же взлетел на воздух!

— Результат передали нам как раз перед взрывом.

Пробегаю глазами столбики цифр. Ничего особенного, все показатели укладываются в норму, кроме холестерина и мочевины, но что в этом такого, тоже мне, сенсация. На следующей странице вместо цифр — буквы, всего четыре, сто раз повторяются в разном порядке: это моя генетическая матрица. Сзади подколоты листки другого цвета. На них нет имени, и шрифт другой, но порядок букв ТАГЦ, кажется, точно такой же.

— Это тот человек, из которого сделали меня?

— Да.

— Он хочет остаться неизвестным.

— Мы этого еще не знаем, — бормочет доктор, покосившись на священника. — Но Белому дому пока нежелательна огласка. Вы являетесь клоном человека очень и очень значимого… в мировом масштабе… Но значимость его, к сожалению, дает повод для споров.

— Я что, наследник Макдональда?

У них отвисают челюсти.

— Нет, вы скажите, если во мне течет кровь Макдональда, да со всеми его судебными исками, я лучше переливание сделаю! Не надо мне такого наследства! Тысяча лет тюрьмы за пособничество ожирению — ну спасибо, удружили!

— Речь идет не о «крови Макдональда», мистер Вуд, — перебивает меня судья и щелкает пальцами перед своим носом.

Я вздрагиваю, ощутив задом вибрацию. Машина-то покатила!

— Куда мы едем?

— К вам домой. В вашем состоянии вам нельзя ехать поездом.

— В моем состоянии… Вы о чем?

— Вам предстоит пережить шок. Не беспокойтесь, я звонил вашему хозяину и предупредил, что вы заболели.

— Да чья же во мне кровь, в конце концов?

— Христа.

Я перестаю дышать, ищу на их лицах хоть тень улыбки, надеясь, что это юмор, метафора или ляпсус. Но нет: доктор смотрит на меня, как будто смакуя свой диагноз, священник почти благоговейно склоняет голову, а судья, подняв брови, кивает с сочувственной гримасой. Не могу удержаться от нервного смеха; их лица застывают, но не меняют выражения, как будто все мои реакции им заранее известны.

— А откуда она взялась-то, кровь Христа? Это что, вино, которое священники пьют на мессе? Из чего меня клонировали — из мерло или из шардонне?

Судье хоть бы что; он протягивает руку, перелистывает бумаги у меня на коленях, находит фотографии — позитивы и негативы, увеличенные, отретушированные.

— Вы когда-нибудь слышали о Туринской плащанице? — спрашивает священник каким-то севшим голосом.

— Это покрывало, что ли, в которое Христа завернули, когда сняли с креста?

— Да, погребальный саван.

— Кончайте чушь пороть: что я, телевизор не смотрю? Ваш саван — он раскрашенный, и кровью его измазали, кисточкой нанесли для правдоподобия. Это может быть чья угодно кровь, если я из нее, так это все равно что родиться неизвестно от кого.

Мне отвечает судья — убедительно, с расстановкой:

— Я приложил к документам полное научное досье по вопросу Плащаницы, Джимми. На двадцать пятой странице вы найдете обоснованное опровержение гипотез о краске и позднейшем нанесении крови. С генетикой трудно спорить: ваша ДНК идентична ДНК человека, распятого в I веке нашей эры, — по всей вероятности, пророка, известного под именем Иисуса из Назарета.

— Был он сыном Божьим или нет, — добавляет психиатр, — это другой вопрос, но, возможно, вы поможете на него ответить.

Картонная папочка падает у меня из рук, листки рассыпаются, священник бросается их собирать. Мельком вижу какие-то чертежи, диаграммы, бланки с грифами военных лабораторий, штампы «секретно». Отчаянно пытаюсь сглотнуть, но в горле пересохло и во рту ни капельки слюны.

— Вы хотите сказать… вы пытаетесь убедить меня, что я родился от пятна на простыне?

— Не какого-нибудь пятна, — улыбается отец Доновей. — И не на какой-нибудь простыне.

Я оседаю, откидываюсь на подголовник и закрываю глаза.