Евангелие от святого Бернарда Шоу

Вся аргументация этого параграфа оказывается основанной на совершенно дурном знании психологии как автора евангелия, так и читателей, на которых оно было рассчитано. Будь Матфей обеспокоен правдоподобием в обычном понимании этого слова, он не написал бы

многого из того, что вошло в его евангелие! Будь у нас возможность хоть немного проникнуть в мысли Матфея, самая случайная и поверхностная оценка их показала бы, что любой, кто привёл бы ему аргумент, подобный высказанному мистером Шоу, вызвал бы в нём полнейшее недоумение. Проблемы со Вторым Пришествием Иисуса отмечались довольно часто; и мне пока что не приходилось сталкиваться с христианином, которого бы они заботили. Лишь немногие апологеты пошли так далеко, чтобы взять на себя труд растолковать обещание Иисуса вернуться. Говоря по правде, такое объяснение сделать совсем нетрудно, либо перенеся события на мистический план, либо показав, что отчасти это обетование было исполнено Преображением, отчасти — явлениями Стефану и Павлу; и так далее. (Мистер Шоу, кажется, забывает, что прошли тысячи лет прежде, чем кто-либо усомнился в Пятикнижии Моисея, хотя там описана его собственная смерть и погребение.)

Этот аргумент столь же недалёк. Нет никаких причин, по которым человек не должен описывать собственную смерть и похороны. (Особенно если речь идёт о Моисее, которого похоронил сам Бог, причём таким образом, чтобы ни единый человек не узнал места погребения его (Втор. 34:5-6)!!!) Как назло, я сам сделал то же самое несколько лет назад в своей «Книге Лжей» (глава 65)! Быть может, мистер Шоу сошлётся на неё как на доказательство того, что она была написана не мною, а кем-то после моей смерти? Религиозные авторы тех времён никогда не стремились защитить себя от рациональной критики. Таковой и не было вовсе; и по сей день подавляющее большинство христиан совершенно неспособно понять подобные аргументы, каковые они попросту считают богохульными. Их совершенно не волнует, сколько бы кто ни говорил, что текст испорчен или снабжён более поздними вставками, или, быть может, прочитан каким-то не тем образом. Они просто проходят мимо, ничего не замечая. Самые сильные доказательства даже не качнут их ладью. Иной тип мышления, иная плоскость мышления. Нет никакой общей почвы для интеллектуального диспута между Чарльзом Брэдлафом и Чарльзом Спердженом, поскольку Брэдлаф всё строит на помышлениях разума, а Сперджен просто отмечает, что «плотские помышления суть вражда против Бога».

Кроме того, все попытки таких любителей датировать документы совершенно антинаучны. Документ может быть составным и включать более древние элементы. Мы можем попытаться датировать роман Марка Твена «Янки при дворе короля Артура», уверяя, что автор демонстрирует столь глубокое знания личной жизни короля, что наверняка является его современником или, самое меньшее, опирается на рассказы очевидцев. Можно найти пять десятков всевозможных ошибок в любых документах подобного рода, и мистер Шоу игнорирует их всех с упорством, достойным удивления.

Единственным достоверным методом датировки книги может считаться наличие датированного списка с неё. Если среди (или даже превыше) моих сокровищ есть «Листы журнала нашей жизни в горной Шотландии» и на этом экземпляре наличествует достоверная подпись короля Эдуарда VII, проверенная сопоставлением с той же подписью в государственных архивах, — это одно может послужить основанием для утверждения, что перед нами подлинник. Обычная дата на титульном листе не доказывает ровным счётом ничего. Содержимое может быть нелегальной копией, сделанной много лет спустя, и эта редакция книги может пестрить всякого рода вольностями.

Каждому, кто хоть немного знаком с библиографической работой, хорошо известно, что это не только возможно, но и вполне вероятно. Свидетельство тому — приключения «Тысячи и одной ночи» в переводе Бёртона. У нас есть кодекс с Евангелием от Матфея, который, без сомнения, относится к третьему или четвёртому столетию, но нет достоверных свидетельств того, что список этот есть производное какого-либо предшествующего кодекса. Не исключено, что рукопись впервые появлялась именно в этом виде.

Классовый типаж матфеевского Иисуса

Следует обратить внимание ещё на одно обстоятельство, имеющее место у Матфея.

Несмотря на то, что он начинает свой рассказ напоминанием о том, что Иисус принадлежал к привилегированным классам, позднее он упоминает, что, когда тот пытался проповедовать в своём отечестве и не возымел там успеха, люди говорили: «Не плотников ли Он сын?» Но манеры Иисуса — манеры аристократа или, самое меньшее, сына богатого буржуа, но никоим образом не человека малообразованного. Вероятно, наиболее верно будет рассматривать Иосифа не как нынешнего пролетарского плотника, трудящегося за еженедельную зарплату, но как старшего мастера царского происхождения. Иоанн Креститель, возможно, и был Кейром Хард ; но иисус Матфея — кем-то класса Рёскина- Морриса .

Эта надменная характеристика обозначена столь явственно, что, не будь у нас иных свидетельств об Иисусе, кроме Евангелия от Матфея, мы бы не чувствовали в отношении него того, что чувствуем. Мы сказали бы без особого отвращения: «Был тут один мужчина, который был нормальным, пока Пётр не назвал его христом, но потом свихнулся». Мы должны были бы отметить, что его заблуждение — вполне обычная для сумасшедших навязчивая идея, и что в рамки подобного умопомешательства вполне укладывается та изощрённость и проникновенность аргументации, каковую явил Иисус в Иерусалиме, когда идея эта поглотила его целиком. Мы точно так же почувствовали бы ужас от бичевания, и насмешек, и распятия, как если бы Рёскина, когда он тоже сошёл с ума, подвергли подобной экзекуции вместо того, чтобы отнестись к нему как к инвалиду. И у нас не было бы чёткого понимания того особого значения, которое он вкладывал, называя Сына Божьего Сыном Человеческим. Мы должны обратить внимание на то, что он был коммунистом; что он считал большую часть того, что мы зовём законом и порядком, аппаратом для ограбления бедных на законных основаниях; что он относился к семейным узам как к силкам для души; что он был согласен с выражением «чем ближе к церкви, тем дальше от Бога»; что ему казалось совершенно очевидным, что хозяевами общества должны быть слуги, а не угнетатели и нахлебники; и что он, тем не менее, заповедовал нам не бороться с нашими врагами, он учил нас любить их и предрекал, что они, взявшие меч, мечом и погибнут. Всё это показывает великую силу, проглядывающую сквозь пошлые иллюзии, и возможность для более высокой нравственности, чем до сих пор существовавшая в любом цивилизованном обществе; но это не ставит Иисуса выше Конфуция или Платона, не говоря уж о более современных философах и моралистах.

Большинство позиций, высказанных в этом разделе, отмечались и в некоторых местах прежде, однако мы должны обратить ваше внимание на последнее предположение мистера Шоу. «Всё это показывает великую силу, проглядывающую сквозь пошлые иллюзии, и возможность для более высокой нравственности, чем до сих пор существовавшая в любом цивилизованном обществе; но это не ставит Иисуса выше Конфуция или Платона, не говоря уж о более современных философах и моралистах». «Всё это», как было показано ранее, совершенно недопустимо. Но нам придётся подождать дальнейших откровений в одном из оставшихся евангелий, которые поставят-таки Иисуса выше Конфуция и Платона. Мы ещё увидим, действительно ли оправдаются наши ожидания или все доказательства окажутся того же сорта, что и относительно Второго Пришествия. Обратим же теперь наши взоры к Евангелию от Марка.

МАРК: Женщины-ученицы и Вознесение

Давайте рассмотрим, найдём ли мы что-то большее у Марка, евангелие от которого, между прочим, считается более древним, чем от Матфея. Марк краток; и нетрудно заметить, что не он добавляет к Матфею ничего, кроме окончания истории вознесением Христа на небо, и новости, что в Иерусалим с Иисусом пришли многие женщины, включая Марию Магдалину, из которой он изгнал семь бесов. С другой стороны, Марк не говорит ничего о рождении Иисуса и не рассматривает его карьеру до крещения Иоанном в зрелости. По всей видимости, он считает Иисуса коренным назарянином, как Иоанн, а не уроженцем Вифлеема, как Матфей и

Лука, Вифлеем — город Давида, от которого, по словам Матфея и Луки, Иисус происходит. Он описывает учение Иоанна как «крещение покаяния для прощения грехов»; то есть, как разновидность сальвационизма. Он сообщает нам, что Иисус входил в синагоги и учил не как книжники, но как власть имеющий: исходя из этого, мы можем сделать вывод, что он проповедует собственную доктрину как сторонник оригинальной морали взамен приевшейся, о которой говорится в книгах. Он описывает чудесное деяние Иисуса, который добирается до лодки, идя по морю, но ни словом не обмолвливается о Петре, попытавшемся сделать то же самое. Марк полагает, Иисус реагирует живее, чем у Матфея, и отмечает малозначительные детали, помогающие более отчётливо донести события до читателя. Например, он рассказывает, что, идя по волнам к лодке, Иисус хочет пройти мимо, когда ученики начинают взывать к нему. Он как будто чувствует, что исцеление Иисусом женщины-хананеянки требует некоторых извинений, и потому сообщает, что она была гречанкой из рода сирофиникиян, что, по всей видимости, извиняло в глазах Марка всякую неучтивость к ней. Он описывает отца отрока, исцелённого Иисусом от эпилепсии, который перед своим обращением заявил: «Верую, Господи! помоги моему неверию». Он приводит историю о лепте вдовы, опущенную Матфеем. Он объясняет, что Варавва был «был в узах... со своими сообщниками, которые во время мятежа сделали убийство». Иосифа Аримафейского, похоронившего Иисуса в своей могиле и названного у Матфея учеником,

Марк описывает как «того, кто и сам ожидал Царствия Божия», что даёт основание полагать, чтобы искателем он был независимым.

Марк заслуживает нашей признательности тем, что не даёт никаких ссылок на древних пророков и тем самым не только экономит наше время, но и избегает нелепого вывода, будто бы Христос просто собирался подобно часам благодаря преопределённому ритуалу, а не был человеком из плоти и крови. Наконец, Марк рассказывает, как после своего воскресения Христос говорит, что тот, кто будет веровать в него, спасётся, а кто нет — будет осуждён; но невозможно представить, будто бы он считал проклятие воздаянием за ошибки. Палеографы относятся к этому отрывку как к дописке, сделанной последующими переписчиками. В целом же Марк оставил современным читателям то же, что и Матфей.