Евангельская история. Книга III

Фарисеи, услышав, что Господь привел саддукеев в молчание, собрались вместе и решились воспользоваться этим случаем, чтобы загладить в глазах народа испытанное ими самими унижение и показать свое преимущество перед ненавистными противниками. с этою целью они поручили одному из среды своей, опытнейшему знатоку закона, опять искусить Иисуса Христа, т. е. привести в замешательство и смущение трудным, по их мнению, вопросом. Этот книжник, как видно, не вполне разделявший злобные намерения своих товарищей, взялся исполнить поручение их тем с большею охотою, что ответ господа саддукеям ему весьма понравился. вопрос, предложенный им, был в то время ходячим между фарисеями, которые, при своей привязанности к обрядовой стороне закона, не знали, какую заповедь считать главною и первою. они измыслили разделение заповедей на большие и малые, и между большими одни ставили на первом месте заповедь о субботе, другие – об обрезании, иные – о жертвах и очищениях, и только немногие – нравственную заповедь о любви к Богу и ближнему (Лк. 10, 27). Может быть, фарисеи догадывались, что Божественный Учитель отдаст предпочтение последней заповеди, и выжидали, «не прибавит ли он чего-либо к этой заповеди в виде исправления закона, назвав, например, себя самого Богом» (свт. Иоанн Златоуст). в таком случае искушение вполне достигло бы своей цели. Законник подошел и спросил господа: Учителю, кая есть первая всех заповедий и больши в законе? – Первейши всех заповедий, – отвечал ему Иисус Христос, – есть следующая: слыши, Израилю, Господь Бог ваш, Господь един есть, и – возлюбиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем умом твоим, и всею крепостию твоею: – сия есть первая и большая заповедь. Эта заповедь о любви к единому истинному Богу преподана народу израильскому еще Моисеем (Втор. 6, 4–5), но с течением времени приведена в забвение мелочными правилами фарисеев; Господь восстановляет ее во всей силе и во всем объеме, указанием на единство Божие предупреждая клевету иудеев, будто он проповедью о себе как сыне Божием вводит двоебожие. Вторая, подобна ей, следующая: возлюбиши ближняго своего, яко сам себе. Большая сих ина заповедь несть – в сию обою заповедию весь закон и пророцы висят. и эта заповедь о любви к ближнему также была известна народу из закона Моисеева (Лев. 19, 18). спаситель называет ее подобною первой, потому что она «пролагает путь к первой и взаимно поддерживается оною» (свт. Иоанн Златоуст): «кто любит ближнего, тот исполняет все заповеди, исполняющий заповеди любит Бога, так что эти две заповеди взаимно связываются, одна другою поддерживаются и обнимают собою все прочие заповеди» (блж. Феофилакт). слова спасителя произвели глубокое впечатление на совопросника. Законник-фарисей, подступив к Иисусу Христу с целью искусить Его, в конце беседы, пораженный глубокою истиною ответа Его, не мог удержаться от восторженной похвалы: добре Учителю, воистинну рекл ecu, яко един есть Бог, и несть ин разве Его, и еже любити Его всем сердцем, и всем разумом, и всею душею, и всею крепостию, и еже любити ближняго, яко себе, боле есть всех всесожжений и жертв. Господь неоднократно учил, что дела любви выше дел наружного благочестия (Мф. 5, 23, 24; 12, 7). слыша разумную речь законника, который как бы отрекался от учения фарисейского о преимущественном значении обрядовой стороны закона, сердцеведец зрел, что она проистекает из доброго чувства, есть отклик внезапно пробудившейся совести, и замечает ему: недалече ecu от Царствия Божия, – царства благодатного, духовного, куда входят только покаянием и где имеют цену не дела внешней праведности, а то, что составляет существо закона (Мф. 23, 23). слова господа, по замечанию святителя Иоанна Златоуста, означают то, что законнику еще чего-то недостает, что он не достиг совершенства, и сказаны с тем намерением, чтобы он искал, чего ему недостает.

После этих опытов премудрости господа никто уже не смел спрашивать Его. враги Его убедились, что довольно одного светлого луча Божественной истины для того, чтобы рассеять туманную мглу их хитросплетений. и тогда как все молчали, одни от стыда поражения, а другие от удивления перед тем, чему были свидетелями, Господь продолжал учить в храме, и когда собрались фарисеи, обратился к ним с вопросом о предмете чрезвычайной важности. Желая исправить ложные понятия о Мессии и предостеречь народ от увлечения заблуждениями их, он спросил: како глаголют книжницы, яко Христос Сын есть Давидов? Что вам мнится о Христе: чий есть Сын? «не сказал: как вы думаете о Мне, но о Христе, дабы, по замечанию святителя Иоанна Златоуста, им не показалось противным учение о Божестве Его». на этот вопрос фарисеи отвечали без замедления, согласно установившемуся между ними понятию: Давидов. они знали, что, по обетованию Божию (2 Цар. 7, 16; 1 Пар. 17, 14; Пс. 88, 4–5, 36–38), Мессия должен был произойти из рода Царя-Пророка Давида (Ин. 7, 42; Деян. 13, 23). в этом смысле ответ их имел свое основание; но ограничиться указанием только на человеческое происхождение Мессии от племени Давидова и умолчать о Божественном достоинстве Его – значило не решить вопрос правильно. видя, что мысль собеседников коснеет в неверии и не идет далее и выше земного сыновства, спаситель возразил: како убо Давид духом Господа Его нарицает? Сам бо Давид – Духом Святым – глаголет в книге псаломстей: рече Господь Господеви моему: седи одесную Мене, дондеже положу враги Твоя подножие ног Твоих. Эти слова взяты из пророчественного псалма 109 (ст. 1), в котором величественными чертами изображается вечная слава Христова. седение одесную Бога означает равночестие, а повержение врагов к подножию – господство над всем миром видимым и невидимым (1 кор. 15, 25; Евр. 10, 13) (свт. Иоанн Златоуст). Эти два обстоятельства должны были бы вразумить фарисеев и книжников, что Мессия, происходя по плоти от Давида, неизмеримо выше Давида по Божеству, почему Иисус Христос и заключил свою речь новым вопросом: аще убо сам Давид нарицает Его Господа, како сын ему есть? никто не отвечал Ему ни слова. Упорные враги Его не хотели сознаться в неведении Писания и молчали, скрывая злобу в сердцах своих, а народ, чувствовавший, на чьей стороне истина, слушал господа с услаждением. словами псалма, приведенными здесь Иисусом Христом, впоследствии пользовались святые апостолы Петр (Деян.

2, 34–35) и Павел (Евр. 1, 13) также для доказательства Божества Его.

Этим окончились прения с противниками истины. Ученые и многознающие представители иудейских сект в самом средоточии мудрости – Иерусалиме, перед лицом народа и любопытных слушателей из всех стран мира, стекшихся в храм на праздник пасхи, состязались с мнимым сыном тектона (Мф. 13, 55), – и какими жалкими они оказались пред самосущею ипостасною Премудростью Божиею! Если ли бы не огрубело сердце их, и ушами они слышали, и очей своих не сомкнули (Мф. 13, 15), то могли бы еще воспользоваться этими последними предостережениями и вразумлениями спасителя.

Обличительная речь против книжников и фарисеев Мф. 23, 1–39; Мк. 12, 38–40; Лк. 20, 45–47

Окончив беседу с фарисеями и заградив им уста, сердцеведец ясно зрел, что враги Его страждут неисцельным недугом. Ему были ведомы тайные мысли и намерения лицемерных завистников, а посему, приближаясь к концу земной жизни, он произнес речь, в которой обличил пороки книжников и фарисеев, прикрываемые наружным благочестием. то грозное: горе, которое уже слышали от него эти слепотствующие вожди народа (Лк. 11, 42–44, 47–51; 13, 34, 35), он повторил теперь с новою силою, не рассчитывая более на раскаяние ожесточенных, но желая «предохранить народ, дабы и он не впал в такие пороки, как они» (свт. Иоанн Златоуст). Зная, как лицемерие заразительно действует на простые души, спаситель посредством знакомых народу выразительных образов выяснил истинный дух и направление тех, которые выдавали себя за примерных исполнителей и непогрешимых толкователей закона. в словах, исполненных праведного негодования, самосущая и ипостасная истина произнесла свой суд над самым наглым и святотатственным проявлением притворства и лицемерия, какое когда-либо совершалось между людьми, и навеки запечатлела позором не только древних книжников и фарисеев, но и всех подражателей их.

Когда весь народ слушал господа, он сказал ученикам своим: внемлите себе от книжник, хотящих ходити в одеждах длинных и любящих целования на торжищах, и председания на сонмищах, и преждевозлежания на вечерях, иже снедают домы вдовиц и лицемерно надолзе молятся: cии приимут лишшее осуждение. Потом еще начал говорить народу и ученикам: на Моисеове седалищи седоша киижницы и фарисее, т. е. усвоили себе исключительное право толкования закона, – вся убо, елика аще, оставаясь верными Моисееву закону, рекут вам блюсти, соблюдайте и творите, по делом же их не творите, глаголют бо и не творят. Если спаситель здесь повелевает своим слушателям руководствоваться не законом благодати, а законом Моисеевым, то, как замечает святитель Иоанн Златоуст, потому что «еще не время было говорить об этом ясно, прежде креста».

Устраняя всякий повод к соблазну и нареканию на самый закон, Господь, по толкованию святого отца, «предписывает оказывать такое уважение к закону, что велит держаться оного, несмотря на развращение учителей закона, и даже у этих развращенных учителей не отнимает должного уважения, и таким образом подвергает их большему осуждению, а у слушающих Его учение отнимает всякий предлог к преслушанию». развращение книжников и фарисеев ясно выражалось в разладе между словами и делами их. обрядовый закон сам по себе был игом неудобоносимым (Деян. 15, 10), но это иго еще более было отягчено множеством преданий, измышленных иудейскими учителями и переходивших от одного поколения к другому. Мелочные или даже просто нелепые изобретения раввинской мудрости опутывали всю жизнь иудея: положение тем более безотрадное, что преданиям старец книжники и фарисеи усвояли такую же или еще большую обязательную силу, как и заповедям Богоданного закона (Мк. 7, 3–13). но, налагая на других непосильную, тяжелую ношу, они сами не хотели «даже и приблизиться, даже и прикоснуться к ней» (свт. Иоанн Златоуст): строгие и взыскательные к ближним, они учили их только словами и не считали себя обязанными подтверждать учение примером своей жизни. Связуют бо, – говорил Господь, – бремена тяжка и бедне носима, и возлагают на плеща человеческа, перстом же своим не хотят двинути их, ибо «когда учащий не только учит, но и делает, то он вместе с учащимся несет бремя и вместе с ним трудится» (блж. Феофилакт).

Если же книжники и фарисеи, увольняя себя от выполнения тех обязанностей, которые возлагали на вверившихся духовному руководству их, делали что-либо, то только для того, чтобы казаться исполнителями закона. При этом главное внимание их было обращено на внешние, бросающиеся в глаза отличия людей благочестивых, которые они старались делать как можно заметнее. Вся же дела своя, – продолжал нелицеприятный обличитель, – творят, ди видими будут человеки, расширяют же хранилища своя и величают воскрилия риз своих. обычай носить хранилища основанный на буквальном понимании слов Моисея (Исх. 13, 9; Втор. 6, 8; 11, 18), соблюдается иудеями до сего времени. Это – кожаные мешочки с вложенными в них выписками из закона, которые иудеи при молитве обыкновенно прикрепляют к головной повязке и к одежде на левой руке. воскрилия были ясно предписаны законом Моисеевым и состояли из четырех кисточек, украшенных шерстяными нитями голубого цвета (Чис. 15, 38–40; Втор. 22, 12): эти кисточки пришиваются к четырем углам верхнего покрывала, которое евреи налагают на себя во время молитвы. и те, и другие принадлежности своей одежды, предписанные законом или введенные обычаем с нравственною целью напоминания о Заповедях Божиих, древние лицемеры обратили в пищу своему тщеславию, выставляя напоказ народу расширенные более надлежащего хранилища и увеличенные воскрилия. как обыкновенно бывает с людьми тщеславными, фарисеи от всех требовали себе всевозможных знаков почтения: любят преждевозлегания на вечерях, и преждеседания на сонмищах, и целования на торжищах, и зватися от человек: учителю, учителю.

По восточному обыкновению, во время пиршеств иудеи возлежали около стола на подостланных подушках или циновках; первые места, которых так домогались фарисеи, были в середине, а в синагогах, где устроены были седалища, – подле ящика, в котором хранился свиток священного Писания. Почетный титул учителя (рав, равви или высшая степень – равван) принадлежал всем искусным и сведущим толкователям закона: так называли святого Иоанна Предтечу ученики его (Ин. 3, 26), а в особенности самого Иисуса Христа – и ученики (Мф. 26, 25, 49; Мк. 9, 5; 11, 21; Ин. 1, 38; 4, 31; 6, 25; 9, 2), и простой народ (Мк. 10, 51; ин. 20, 16). Фарисеи, не соответствуя своими делами этому высокому достоинству, тем не менее требовали знаков всенародного уважения к себе на улицах и площадях. «там, где особенно нужно было учить других смиренномудрию, фарисеи сами являлись людьми испорченными, потому что все делали для славы и, поступая так, не стыдились, но еще хотели того, чтобы им говорили: “учитель, учитель!”» (блж. Феофилакт). но т. к. истинная добродетель смиренна и избегает суетной славы, то Господь, предостерегая учеников от пагубного примера, обратился к ним с таким внушением: вы же не нарицайтеся учители: един бо есть ваш Учитель – Христос, вcu же вы братия есте; отца не зовите себе на земли, един бо Отец ваш, Иже на небесех; ниже нарицайтеся наставницы, един бо есть Наставник ваш – Христос. самое имя невинно, если оно употребляется по праву, без хвастовства и в известных пределах, но преступно и достойно отвращения тщеславие, которым фарисеи порочили и унижали самые почтенные названия. По толкованию блаженного Феофилакта, «Христос не запрещает называться учителями, но запрещает страстно желать этого названия, всеми способами стараться о приобретении его: и словами – отца не зовите себе на земли, не возбраняет почтения к родителям, но возводит нас к познанию истинного отца, т. е. Бога», или, как выражает мысль господа святитель Иоанн Златоуст, «один Бог есть виновник всех учителей и отцев». Повелев ученикам своим удаляться тщеславного самопревозношения, спаситель указал им основное правило христианского преуспеяния в смирении: болий же в вас да будет вам слуга, иже бо вознесется, смирится и смиряяйся вознесется.

Зная, что эта беседа в присутствии народа есть уже последняя во время общественного служения, спаситель возвестил порочным лицемерам ясно и определенно ожидающее их горе, возвестил с тем, чтобы предохранить народ от обольщения их льстивыми словами и от подражания пагубному примеру.

Как прежде в Евангельских блаженствах он указал спасительный путь к достижению оправдания перед Богом, вещая с кротостью небесного Учителя (Мф. 5, 3–11), так и теперь, в конце своего служения, он дал видеть тот погибельный путь, которым следуют нераскаянные и ожесточенные враги Его, и при этом – гласом Судии всей земли (Быт. 18, 25), гласом в крепости и в великолепии, сокрушающим кедры, кедры ливанския (Пс. 28, 4–5), произнес в научение одних и конечное осуждение других восьмикратное страшное горе.

Первое горе – за ложное понимание и толкование Закона Божия, служившее препятствием к достижению Царства небесного как для самих лицемеров, так и для народа, слушавшего их. извратив дух закона прибавлением множества измышленных преданий, не веруя во Христа и отвращая от него народ богохульным изъяснением чудес Его (Мф. 9, 34; 12, 24; Мк. 3, 22; Лк. 11, 15), книжники и фарисеи, выражаясь образно, сами не входили в Царство Божие и хотевших пойти не допускали. а посему Господь рек: горе вам, книжицы и фарисее, лицемери, яко затворяете Царствие Небесное пред человеки: вы бо не входите, ни входящих оставляете внити.

Второе горе – за ненасытное корыстолюбие, прикрываемое лицемерною набожностью. Для удовлетворения своей страсти любостяжания они не щадили даже бедных вдов и сирот; вкрадываясь в доверие простодушных людей своими долгими напоказ молитвами, делались распорядителями совести и имущества их и без всякого стыда лишали их последнего достояния: горе вам, книжницы и фарисее, лицемери, яко снедаете домы вдовиц и лицемерно надолзе молитвы творите, – сего ради лишшее приимете осуждение. возвещено им тягчайшее осуждение, по толкованию блаженного Феофилакта, за крайнее жестокосердие к людям, достойным всякого сострадания, которым «следовало бы вспомоществовать в их бедности», а также и за то, что «под видом доброго дела – молитвы – делали зло, ибо тот, кто под видом добра делает зло, достоин большого осуждения».