Евгений, Джек, Женечка
Шрифт:
Наконец Джек протянул руку, и я вложила в его ладонь свои мокрые дрожащие пальцы — он сжал их крепко-крепко, но не подарил спокойствия: я содрогнулась от макушки до кончиков пальцев. Уже даже не спрашиваю, как быть подле тебя спокойной — научи хотя бы такой казаться.
— Прибавим шагу или побежим?
— Я не умею бегать… Только висеть вниз башкой, как летучая мышь.
Хотелось шутить, да не шутилось. А ведь учили всякие коучи: улыбайся и счастье войдет в душу. Не вошло, хотя деловая улыбка приклеилась ко мне на долгие годы. Помог личный тренинг на рабочем месте от господина Матвеева. Не знал тогда
— Все ты умеешь!
О чем он подумал? О тех километрах, которые мы в болевом шоке преодолели после аварии, чтобы найти помощь? И не нашли… Только добили себя окончательно. Но давала ли нам судьба выбор? Или наказывала просто так, ни за что… За то, что посмели полюбить сердцем в те жуткие времена, когда власть предержащие с экранов учили молодёжь любовью просто заниматься…
— Ну… — я усилила рукопожатие ещё больше. — Тогда побежали!
Это было тяжело — в горку, под горку, непросто вновь почувствовать себя юными с бурлящей кровью. После стольких лет, когда в обоих бурлила совсем другая субстантивация. Мы коснулись капота Рав-4 одновременно: палочка за себя. Мы теперь не вместе, а каждый за себя и ещё за людей, которые по нашему допущению появились на свет.
А котёнок на свет не вышел — выглядывал из дырки между аккумулятором и монтажным блоком. В глазах страх — человеческий. Крошечного человечка. Так страшно детям, у которых родители рушат привычный им мир… Моим детям. И его сыну.
— А я знаю этого котёнка! — воскликнула я против воли. — Правда, заочно. Ты ж у пруда стоял. Через дорогу дом тети Нади! Алиса сказала, что кошка, которую тетя Надя подкармливает, недавно окотилась. Я и объявление видела на доске у правления — с просьбой забрать котят.
— Я не могу. Он слишком маленький. Да я и не готов к новой ответственности пока…
Джек не смотрел на меня, упираясь в капот руками и даже бутылкой. На что намёк — на то, что с моими детьми готов только играть? Или я накручиваю себя, и весь этот разговор только о котёнке.
— Доставай. Я отнесу его обратно к кошке… Утром. Ночь пересидит в коробке. У меня их много! Если от страха не умер, не умрет и от голода. Давай вынимай!
— Да если б я знал как! Полить водой?
— Зверь! — прорычала я. — Живодер!
— Вынимай сама тогда!
— Зачем полотенце?
— Прочитал в сети, что можно положить его, и котёнок сам по нему выберется. Типа, по металлу и пластику когти скользят.
Я сунула полотенце в дырку — оказавшись накрытым с головой, бедняга ещё пуще разорался. Тогда я сложила полотенце вдвое и бросила под капот.
— Давай отойдём? — обернулась я к Джеку. — Дадим ему время сообразить, что к чему… У тебя есть что-то в машине? Ветровка? Худи? Свитер? Тебя уже зажрали… Или садись в машину… Хватит комарьё кормить…
Но он решил накормить меня — поцелуями. Без предупреждения. Или чтобы снова заткнуть. Я все сказала и в кляпе не нуждалась, нуждалась в другом. И он мне это дал или я взяла сама. Его — в свои руки, в сильные — натренированные в позе летучей мыши.
Они удерживали меня на весь и сейчас в безвоздушном пространстве его объятий.Поцелуи Джека становились все настойчивее, руки грубее. Плевать на футболку — растянет, выкину… Он спасал лицо от комаров на моей груди, и сердце окончательно остановилось. Что я делаю? Что позволяю делать? И чем все это мне грозит?
— Джек!
Будь ворот пошире, он бы вынырнул в него и поймал уже мои губы, но пришлось спустить к втянутому пупку и опуститься на колени. Ему. Он стиснул мою талию до размера осиной и прижался шершавой щекой к горячей коже живота. Вот и все, да?
— Я снова, Ясь, не знаю, что с тобой делать…
Я обхватила его голову руками, чтобы он не думал отстраняться от моего живота. Не нужно видеть сейчас моих глаз, чтобы понять, что я чувствую…
— Не знаешь? Двадцать два года назад тебя это не остановило.
— Потом мне было жутко стыдно за свою неуклюжесть и тормознутость.
— А мне больно.
— Но я верил, что потом тебе будет со мной хорошо. Сейчас, прости, не верю, что боль пройдёт.
Он вырвался из моих рук, запрокинул голову, и я в страхе прикрыла глаза — не хочу гадать, что он думает и чувствует сейчас на самом деле. Хочу просто чувствовать его тело — вдруг мне больше ничего от него и не надо?
Я снова опустила руки, но уже не на голову, а ему на плечи, но придавить к земле не получилось — Джек вырос и снова возвышался надо мной. Не поднять головы не получилось — его пальцы отыскали мой подбородок.
— Зачем ты это делаешь? Ради мести мужу?
Я рискнула раскрыть рот — и у меня это получилось.
— А просто так хотеть тебя нельзя?
— Насколько? На день? На этот год? Пока к мужу не вернёшься? Встречаться тайком? Все, как обычно? Только тогда это имело смысл… У нас были планы на совместную жизнь. А сейчас что? Просто секс?
— А разве этого мало?
— Хочешь проверить меня? Как отвечу? Да как бы ни ответил, — усмехнулся он горько, усиливая хватку на моем подбородке. — Все равно буду козлом… Верно?
— Зачем тогда целуешься со мной?
— Потому что не могу удержаться… Но ширинку могу не расстёгивать. Понимаешь? Ты же не посторонняя мне баба… Разве можно вот просто так… Потому что стоит…
— С чего-то нужно начинать… Или давай забирай гитару и вали!
Я уперлась ему в грудь — попыталась оттолкнуть! Скала! Сейчас скрутит руки и профессионально засунет в машину. Но ведь именно этого я и хочу… Не его в своей жизни — а тепло его тела для себя. Живу-то я давно не для себя. У меня дети и собака, которая меня не любит. А дети? Любят ли…
Джек не отступил, наоборот сильнее прижал меня к железу, разомкнул ногой колени, чтобы мне легче было удерживать равновесие, но даже на ширине плеч мои ноги не находили опоры. По кочкам, по кочкам… До ровненькой дорожки я так и не доберусь. Не с Джеком уж точно.
— Проверяешь, насколько я мужик, да?
Дыхание обжигает, а я и так уже вся мокрая. До трусов.
— А что для тебя быть мужиком?
37. Мужик
— Быть мужиком — это не трахать бабу, а любить и заботиться о ней. Но сейчас это делает другой мужик… И я обязан уважать его права на тебя.