Сажают прямо против Тани,И, утренней луны бледнейИ трепетней гонимой лани,Она темнеющих очейНе подымает: пышет бурноВ ней страстный жар; ей душно, дурно;Она приветствий двух друзейНе слышит, слезы из очейХотят уж капать; уж готоваБедняжка в обморок упасть;Но воля и рассудка властьПревозмогли. Она два словаСквозь зубы молвила тишкомИ усидела за столом.
XXXI
Траги-нервических
явлений,Девичьих обмороков, слезДавно терпеть не мог Евгений:Довольно их он перенес.Чудак, попав на пир огромный,Уж был сердит. Но, девы томнойЗаметя трепетный порыв,С досады взоры опустив,Надулся он и, негодуя,Поклялся Ленского взбеситьИ уж порядком отомстить.Теперь, заране торжествуя,Он стал чертить в душе своейКарикатуры всех гостей.
XXXII
Конечно, не один ЕвгенийСмятенье Тани видеть мог;Но целью взоров и сужденийВ то время жирный был пирог(К несчастию, пересоленный);Да вот в бутылке засмоленной,Между жарким и блан-манже,Цимлянское несут уже;За ним строй рюмок узких, длинных,Подобно талии твоей,Зизи, кристалл души моей,Предмет стихов моих невинных,Любви приманчивый фиал,Ты, от кого я пьян бывал!
XXXIII
Освободясь от пробки влажной,Бутылка хлопнула; виноШипит; и вот с осанкой важной,Куплетом мучимый давно,Трике встает; пред ним собраньеХранит глубокое молчанье.Татьяна чуть жива; Трике,К ней обратясь с листком в руке,Запел, фальшивя. Плески, кликиЕго приветствуют. ОнаПевцу присесть принуждена;Поэт же скромный, хоть великий,Ее здоровье первый пьетИ ей куплет передает.
XXXIV
Пошли приветы, поздравленья:Татьяна всех благодарит.Когда же дело до ЕвгеньяДошло, то девы томный вид,Ее смущение, усталостьВ его душе родили жалость:Он молча поклонился ей;Но как-то взор его очейБыл чудно нежен. Оттого ли,Что он и вправду тронут был,Иль он, кокетствуя, шалил,Невольно ль, иль из доброй воли,Но взор сей нежность изъявил:Он сердце Тани оживил.
XXXV
Гремят отдвинутые стулья;Толпа в гостиную валит:Так пчел из лакомого ульяНа ниву шумный рой летит.Довольный праздничным обедомСосед сопит перед соседом;Подсели дамы к камельку;Девицы шепчут в уголку;Столы зеленые раскрыты:Зовут задорных игроковБостон и ломбер
стариков,И вист, доныне знаменитый,Однообразная семья,Все жадной скуки сыновья.
XXXVI
Уж восемь робертов сыгралиГерои виста; восемь разОни места переменяли;И чай несут. Люблю я часОпределять обедом, чаемИ ужином. Мы время знаемВ деревне без больших сует:Желудок – верный наш брегет;И кстати я замечу в скобках,Что речь веду в моих строфахЯ столь же часто о пирах,О разных кушаньях и пробках,Как ты, божественный Омир,Ты, тридцати веков кумир!
XXXVII. XXXVIII. XXXIX
Но чай несут: девицы чинноЕдва за блюдечки взялись,Вдруг из-за двери в зале длиннойФагот и флейта раздались.Обрадован музыки громом,Оставя чашку чаю с ромом,Парис окружных городков,Подходит к Ольге Петушков,К Татьяне Ленский; Харликову,Невесту переспелых лет,Берет тамбовский мой поэт,Умчал Буянов Пустякову,И в залу высыпали все,И бал блестит во всей красе.
XL
В начале моего романа(Смотрите первую тетрадь)Хотелось вроде мне АльбанаБал петербургский описать;Но, развлечен пустым мечтаньем,Я занялся воспоминаньемО ножках мне знакомых дам.По вашим узеньким следам,О ножки, полно заблуждаться!С изменой юности моейПора мне сделаться умней,В делах и в слоге поправляться,И эту пятую тетрадьОт отступлений очищать.
XLI
Однообразный и безумный,Как вихорь жизни молодой,Кружится вальса вихорь шумный;Чета мелькает за четой.К минуте мщенья приближаясь,Онегин, втайне усмехаясь,Подходит к Ольге. Быстро с нейВертится около гостей,Потом на стул ее сажает,Заводит речь о том, о сем;Спустя минуты две потомВновь с нею вальс он продолжает;Все в изумленье. Ленский самНе верит собственным глазам.
XLII
Мазурка раздалась. Бывало,Когда гремел мазурки гром,В огромной зале всё дрожало,Паркет трещал под каблуком,Тряслися, дребезжали рамы;Теперь не то: и мы, как дамы,Скользим по лаковым доскам.Но в городах, по деревнямЕще мазурка сохранилаПервоначальные красы:Припрыжки, каблуки, усыВсё те же; их не изменилаЛихая мода, наш тиран,Недуг новейших россиян.