Евгения, или Тайны французского двора. Том 1

Во всяком случае, предприятие, задуманное Валентино, было довольно опасным и при нынешних обстоятельствах даже безрассудным, но Валентино решился наконец добиться положительных результатов в поисках сеньориты Долорес. Может случиться, что он опять попадет в руки мнимого герцога. Поэтому-то невольный страх и охватил Валентино, но он поборол его в себе и смело пошел вперед. Ему хотелось услужить своему господину и отомстить герцогу и Джону за свое заключение. Он преднамеренно не стал расспрашивать ничего у швейцара внизу, потому что такое любопытство могло бы возбудить подозрение.

Валентино пришла мысль спастись в случае нужды бегством: задний ход, по которому он вошел сюда, был для этого как нельзя более удобным. Он открыл дверь передней. Она была совершенно пуста. Валентино ясно услышал разговор, происходивший в одной из соседних комнат, в которую вела правая дверь передней; он даже ясно различил три голоса: мнимого герцога, генерала Персиньи и доктора. Зачем с ними был доктор? Долорес больна? Необходимо все узнать.

Он начал прислушиваться; что, если бы в эту минуту в комнате появился Джон? Это было очень опасным положением для Валентино, но он зашел уже так далеко, что не мог уйти, не доведя дело до конца.

В салоне говорили о самых обыденных вещах: о театрах, о прелестных танцовщицах и о принце-президенте. Вдруг слуга Олимпио услышал, что Персиньи стал прощаться; герцог вызвался проводить его в переднюю, очевидно, намеревался сказать ему что-то такое, что не следовало бы слышать доктору.

Валентино должен был где-нибудь спрятаться. С быстротой молнии окинул он взглядом переднюю, но в ней не было ни занавески, ни портьеры, где бы можно было укрыться. Шаги уже приближались к двери, ведущей из салона в переднюю, а Валентино все еще стоял в нерешительности. В эту минуту взгляд Валентино упал на дверь, ведущую в кабинет герцога, который прилегал к залу, где ожидал доктор и где должен был происходить разговор после ухода Персиньи.

Валентино в несколько прыжков достиг этой двери, быстро ее открыл, а затем захлопнул за собой в то самое мгновение, как отворилась другая дверь. Минута решила все: он избежал опасности быть увиденным. В освещенной лампой матовой комнате, в которую он вошел, к счастью, не было никого.

Валентино самодовольно улыбнулся — лучшей засады невозможно было найти. Стоявшие на камине золотые часы только что пробили восемь. В этой комнате было одно окно, закрытое двойной тяжелой занавеской. Направо от него стояли дорогой резной письменный стол, диван, несколько мягких кресел и маленький стол. Зеркало в золотой раме и довольно большое количество картин, написанных маслом, украшали эту комнату, похожую на будуар.

Еще роскошнее была спальня мнимого герцога, в которую Валентино бросил беглый взгляд. Около одной из ее стен стояла небесного цвета кровать с шелковыми подушками, задрапированная полуотдернутыми занавесками. Возле нее находилась золоченая колонна, у подножья которой примостился мраморный столик, а наверху помещалась лампа, излучавшая нежный красноватый свет. Множество оттоманок, маленьких столов, заставленных вазами с фруктами и бутылками вина, превосходное зеркало и прекрасные мраморные статуи — все демонстрировало комфорт и княжескую роскошь.

Валентино слышал, как герцог обменялся в передней с Персиньи несколькими фразами; с лихорадочным нетерпением он ожидал возвращения герцога в зал, отделявшийся от кабинета портьерой, закрывавшей дверь.

Слуга Олимпио занял место между дверью и портьерой — таким образом он мог хорошо слышать все, о чем будут говорить в зале, и, кроме того, был в очень выгодном положении: его не могли заметить в том случае, если бы кто-нибудь вошел в кабинет — он был закрыт занавеской. При всем этом Валентино очень сильно рисковал, ибо за такой сумасбродный поступок Олимпио его бы не одобрил. Да и другой слуга, менее привязанный к своему господину, никогда бы не решился.

Герцог возвратился в салон, послышался его голос.

— Теперь мы одни, доктор, — сказал он, протягивая посетителю руки. — Вы ко мне с хорошими вестями?..

— Насчет больной сеньориты, господин герцог. Я вторично посетил бедняжку и постарался тщательнее исследовать состояние ее здоровья для того, чтобы, подражая вам, ее благородному рыцарю, ее врагу, вылечить ее от сумасшествия.

— Благодарю вас за усердие, какие результаты можете вы мне сообщить?

— Неблагоприятные, ваша светлость. С сеньоритой происходит то же, что случается с большей частью лиц, одержимых помешательством, — она не расстается со своими мыслями! Но не бойтесь ничего, болезнь еще не укоренилась и может быть вылечена!

— Но я прошу вас устроить так, чтобы при моем следующем посещении она была бы полностью покорной. Вы меня понимаете?

— К этому я прилагаю все мои старания, господин герцог! Будьте уверены, я не упущу ни малейшего средства для того, чтобы усмирить и вылечить от бредовых идей больную, видимо, начавшую поправляться. Следует также признаться, что с каждым днем она становится все красивее и красивее. Я пригрозил ей принудительными средствами в случае, если она снова будет упрямиться при вашем ближайшем визите; но не мог же я сделать этого сам, не спросив предварительно вашего разрешения на этот счет. Вы видите, что я действую с величайшей осторожностью, желая доставить вам удовольствие. Однако, судя по высказываниям и ее поведению (все это я занес на бумагу, для того чтобы вы могли ознакомиться с ходом болезни), я считаю невозможным успокоить сеньориту без применения принудительных средств.

— В чем они состоят, доктор?

— О, вы можете не бояться, они не причинят ей особенных страданий, я за это вам ручаюсь как врач, который лечит вашу бедную больную. Эти средства вовсе не вредны и могут быть употреблены только в том случае, если вы намерены добиться от моей пациентки желаемого… При своих визитах я обхожусь без них. Я не забыл отдать приказание сиделкам, чтобы они держали сеньориту в покое. При вашем появлении она будет находиться в постели и ей не будет позволено покидать своего места.

— Проклятые мошенники, — пробормотал Валентино. — Пресвятая Дева, окажи сострадание! Бедная сеньорита скована по рукам и ногам и без этих принудительных средств. Мои руки дрожат от ярости! Они сделали бедняжку сумасшедшей!

— Если больная принуждает нас к этому и если вы мне скажете, что эти меры предосторожности не будут вредны, вы имеете право, доктор…

— Без всякого сомнения, господин герцог, я даю вам свое докторское слово! Все произойдет с самой нежнейшей заботливостью, и вы будете иметь возможность достигнуть столь же заслуженного, сколь и понятного желания говорить с сеньоритой.

— Хвала святым! Она, стало быть, все еще в состоянии защищаться от него, — пробормотал добрый Валентино.

— В таком случае, доктор, делайте, что вы найдете нужным, — сказал Эндемо, — так что в случае, если вас не будет на месте, прикажите, чтобы все было сделано по вашей воле. Кстати, вы говорили о бумагах?..

— Точно так, я пришел сюда, чтобы передать для просмотра вашей светлости эти отчеты о состоянии здоровья больной, подписанные мною. Из этих бумаг вам сразу станет очевидным как сумасшествие сеньориты, так и возможность его исцеления.