Эвмесвиль

Творчество Шмидта и Юнгера остается во многих отношениях плюсквамперфектом, оно заперто в прошлом, главным образом в эпохе Второй империи. Двух этих «традиционалистов=модернистов» (Alt=Modernen, так Шмидт называл себя) позволительно отнести к модернизму лишь постольку, поскольку оба они были наследниками романтизма: их повествования базируются на субъективности восприятия и на мифе.

Традиционной=модернистской является и рассматриваемая ими тема взаимоотношения интеллектуалов с властью.

Впрочем, Дитц уловил очень существенную особенность книг Юнгера, когда отметил, что речь в них идет об «эпифаниях… благодаря которым миф становится зримым в повседневности».

В статье 1998 г. «Взгляд Эрнста Юнгера на XXI столетие» [491] (опубликована в Интернете) Арне Шиммер удачно обобщает суть претензий Эрнста Юнгера в отношении современной цивилизации, его теорию титанизма:

По каким признакам распознают титанизм? Под этим ключевым словом можно понимать, например, изменение биоса и материи под воздействием генных и ядерных технологий, замену войны терроризмом, процессы омассовления и разрушения государственности, концентрацию власти маленьких бюрократических элит, ослабление всего патриархального в пользу матриархального и, прежде всего, энергетический голод, из-за которого жертвуют всем, включая мораль. <…> Вся наша цивилизация, согласно Юнгеру, носит теллурический характер и для своего сохранения должна воспламенять вещества, которые человек добывает из земли…<…> Определяющая черта титанов из греческих мифов — отцеубийство; применительно к нашему времени это означает разрыв со всем, что донесла до нас традиция, со всем унаследованным. <…> Федеративную республику, на которую Юнгер почти неприкрыто ссылается в утопическом романе «Эвмесвиль», он описывает как «феллахское общество, которое демагоги периодически доводят своим морализаторством до переутомления», как «большую свалку» отживших идей и исторических руин, для которой характерна бесконечная либеральная болтовня различных политических партий и связанных общими интересами групп.

491

Arne Schimmer. Emst J"ungers Ausblick ins 21. Jahrhundert. Выдел. мной. — Т.Б.

Клаус Гюнтер Юст в статье «Назад в глубину времени» [492] (1975) обращает внимание на еще один чрезвычайно важный момент — на роль воспоминания в концепции Юнгера:

Воспоминание — зеркало; тот путь, о котором здесь идет речь, ведет в глубину этого зеркала. Меланхоличный взгляд назад, на времена счастья, одновременно есть упрямое конструирование противомира (Gegenwelt). Противовесом для Грядущего, Угрожающего, Совсем Другого становится воспоминание с его специфической, уравновешивающей действительность тяжестью. Такой зеркальный литературный прием Юнгер использует прежде всего в своих поднятых до уровня фикции автобиографических сочинениях. И чем старше он становится, тем более ранние слои собственной экзистенции вскрывает.

492

Klaus G"unther Just. Zur"uck in die Tiefe der Zeit. FAZ 29.03.1975.

Взгляд в зеркало — лейтмотив романа «Эвмесвиль», и мы к этому еще вернемся.

Но в целом можно сказать, что роман до сих пор рассматривался либо в общих рамках анализа философии Юнгера, либо в связи с какой-то конкретной проблемой (как в диссертации Вайлмайера). А между тем Крон предупреждал еще десять лет назад, что «философское содержание „Эвмесвиля“ раскроется лишь читателю, который будет учитывать интертекстуальные связи романа» [493] . Поскольку мне, как одному из составителей комментариев к «Эвмесвилю», пришлось эти связи прослеживать, я постараюсь вкратце наметить новый возможный подход к трактовке содержания романа.

493

Kr"on, Seismographie der Moderne. S. 186.

* * *

Начну с того, что, как показывают послевоенные философские эссе Юнгера, именно проблема анарха(а не критика современного общества сама по себе) — центральная для его мировоззрения. В эссе «Через линию» [494] (1950) он пишет:

Государство становится ничтожно пустым не только в лице своих руководителей, но прежде всего в своих анонимных слоях. Индивид, оказавшийся во власти своего нигилистического настроения, сдается. Поэтому очень важно исследовать, какое поведение ему посоветовать в этом смятении. Ведь внутренний мир индивида есть подлинный форум внешнего мира, и его решение важнее решений диктатора и властителя. Оно есть их предпосылка.

494

Судьба нигилизма. Эрнст Юнгер. Мартин Хайдеггер. Дитмар Кампер. Гюнтер Фигаль / Перевод Г. Хайдаровой. СПб., 2006. С. 16.

Мировидение Юнгера вовсе не безысходно; он объясняет (там же, с. 49):

Эти три фактора: метафизическое беспокойство масс, выход отдельных наук из коперникианского пространства и возникновение теологических тем в мировой литературе, — positiva высокого ранга, которые по праву можно противопоставить чисто пессимистической или упаднической оценке ситуации. Сюда же надо добавить энтузиазм, своего рода готовность, одновременно более трезвую и более сильную, чем после 1918 г. Ее можно встретить как раз там, где было больше всего боли, она отличает немецкую молодежь.

И далее он называет три спасительные силы (там же, с. 56—58). (1) «Любое трансцендирующее учение, в котором таится наивысшая опасность [для государства=Левиафана. — Т.Б.]: бесстрашие человека»; (2) «эрос» («когда два человека любят друг друга, они ускользают из сфер Левиафана, создают неподконтрольное ему пространство»). И наконец, (3) «мусическая жизнь» (там же, с. 60):

Ведь зона господства Левиафана характеризуется не только плохим стилем, но в ней мусический человек с необходимостью должен быть причислен к самым значительным противникам. <…> Поэзия стала интеллектуальной настолько, что превосходит все прежние попытки осмысления. Ее образы проникают до сплетения мечты и мифа.

Еще более подробно та же тема обсуждается в эссе «Лесной путь» [495] (1951):

Единственный сегодня точно также суверенен, как и на любом другом отрезке истории, — а может, он даже стал сильнее. Ибо в той мере, в какой коллективные силы расширяют свои пространства, Единственный высвобождается из разросшихся союзов и приучается рассчитывать только на себя. Он становится теперь противником Левиафана, более того — его победителем, покорителем. <…> Такой человек не представляет собой исключения, не является частью элиты. Он скрывается в каждом, и различия зависят лишь от того, в какой мере Единственный сумел осуществить предоставленную ему свободу. В этом кто-то должен ему помочь — как Думающий, как Знающий, как Друг, как Любящий.

495

Emst J"unger. Der Waldgang. Frankfurt am Main, 1951. S. 50—52.

Сосредоточимся сейчас лишь на одном аспекте эссе «Лесной путь» — на его пространственно-временном континууме. Дело в том, что в эссе встречаются те же пространственные понятия, что и в романе «Эвмесвиль», — «пустыня», «лес». Что касается пустыни, то в эссе идет речь о «пустыне рационалистических и материалистических систем» (с. 96), а о «лесе» там говорится (с. 53, 58, 111):

Воображение и вместе с ним песнопения относятся к лесному пути. <…> Этот корабль[«Титаник», символизирующий в эссе титаническую цивилизацию. — Т.Б.] обозначает временное, лес же — надвременное бытие. <…> Что же касается его местоположения, то лес — повсюду. Лес — и в пустынях, и в городах, где лесной путник живет в укрытии или под маской той или иной профессиональной деятельности. Лес — и на родине, и на любой другой земле, где можно вести сопротивление. Лес, прежде всего, — в тылу самого врага.

Это двойное пространство парадоксальным образом увязывается с временным континуумом, тоже двойным (с. 54, 138–140; выделено мной. — Т.Б.):

Миф — никакая не предыстория; это — вневременная реальность, повторяющая себя в истории. <…> И сегодня тоже, как было всегда, могучие силы выводят человека далеко в море, далеко в пустыню с ее миром масок. Но такое путешествие потеряет свой опасный характер, когда человеквспомнит о присущей ему божественной силе . <…> Слова движутся вместе с упомянутым кораблем, Слово же пребывает в Лесу. <…>К событиям первого ранга относится поворот философии от познания к изучению языка ; она приводит дух в тесное соприкосновение с неким прафеноменом (Urph"anomen). <…> Слово — материя Духа, и из него можно строить самые невероятные мосты; одновременно оно есть наивысшее средство осуществления власти. <…>Да, можно сказать, что существует два рода истории: одна — в мире вещей, другая — в мире языка; и эта вторая не только позволяет взглянуть на происходящее с большей высоты, но и обладает более действенной силой.

Эта мысль непосредственно подводит нас к самой загадочной в юнгеровском романе, несколько раз повторяющейся фразе «Прообраз — это образ и его отражение». Очевидно, фразу надо понимать так, что мифический прообраз многократно повторяется в реальном мире, который есть одновременно так называемая объективная реальность и реальность воображения, реальность языка.

Итак, пространство романа «Эвмесвиль» состоит из воображаемых (символических) пространств — таких, как пустыня, лес, и пространств вроде бы реальных — моря, города Эвмесвиль, касбы. Два наблюдения по поводу этих последних.