Евпраксия
Шрифт:
«Антипапа» воскликнул:
— Постарайтесь забыть!
— Не могу, не получится. Жуткие видения «Пиршества Идиотов» то и дело всплывают перед глазами. Если бы не «Пиршество», Лёвушка родился бы вовремя. И ничто не угрожало бы его самочувствию. А теперь он в могиле...
— Ваше величество, не терзайте себя. Что произошло, то произошло. Надо отрешиться и простить Генриха по-христиански.
Ксюша не сдавалась:
— ...А его поступок двухлетней давности? Накануне похорон сына совершил надо мной насилие. Грубо, цинично, мерзко.
— Он исправится, мы наставим императора на
— ...Держит взаперти, словно узницу. Не желает видеть... Впрочем, я теперь, наверное, тоже.
— Не хотите видеть? А ведь он прибудет в Верону в нынешний четверг.
Адельгейда вздрогнула:
— Послезавтра?!
— Он приедет сюда за нами. Покидая Италию, император вознамерился возвратиться в Германию вместе — все втроём и отправимся.
Государыня продолжала сидеть в оцепенении. А потом с трудом пошевелила губами:
— Было бы неплохо... Нет, не знаю. У меня внутри какая-то пустота.
— Император своей любовью вновь пробудит в вас забытые чувства. Надо примириться. Станьте милосердной.
— Попытаюсь, отче...
Генрих прискакал в замок к вечеру 23 декабря. Накануне шёл снег с дождём, и его величество, ехавший в седле, оказался в мокрой одежде, весь окоченевший и хмурый. Долго согревался в горячей ванне, ел жаркое из оленины, запивая граппой. Отоспавшись, он беседовал с «антипапой» и, повеселев от возможности заслужить расположение Евпраксии, вознамерился с ней поговорить по душам, попросить прощения и восстановить разрушенную семью. Но внезапно в зале появился шамбеллан дон Винченцо и сказал дребезжащим, старческим голосом:
— Ваше величество! Я принёс вам дурную весть. Рад не огорчать перед праздником, но мой долг сообщить вам правду.
— Говори откровенно, — разрешил монарх.
— У меня исчезли ключи от донжона. В том числе и от подземного хода.
Император похолодел. Неужели императрица снова захотела бежать? Но тогда ни о каком примирении речи быть не может!
Генрих произнёс:
— Кто из приближённых её величества посещал тебя в последние дни?
Ключник удивился и покраснел:
— Ваше величество, разве это связано?..
— Признавайся, олух!
Тот замешкался, но ответил честно:
— Синьорина Лотта. Больше никого не было.
— Вызвать её сюда!
Перепуганную фон Берсвордт привели минут через десять. Низко поклонившись, дама посмотрела на государя, и внутри неё всё оборвалось: тот кипел от ярости и в такие мгновения был готов на любую глупость.
— Где ключи, гадюка? — вырвалось у кесаря.
— Господи, какие ключи? — округлила глаза каммерфрау.
— Не пытайся лгать! Ты украла их из комнаты шамбеллана, чтобы Адельгейда убежала из замка!
Женщина упала перед ним на колени и молитвенно заломила руки:
— Я клянусь! Памятью родителей! Всем святым на свете! Никогда ничего не делала, что могло бы повредить вашему величеству. А наоборот, всячески блюла...
— Герр Винченцо! — оборвал её самодержец. — Приходила ли эта врунья в вашу комнату на текущей неделе?
Ключник поклонился:
— Точно так, в понедельник вечером. Даже без уговору: мы обычно встречались по воскресеньям...
— Нет! — вскричала она. — В понедельник
у него не была. Призываю Небо в свидетели!— Герр Винченцо?
— В понедельник вечером. И могу признаться, ваше величество, что вела себя в любовных утехах с необыкновенной самоотдачей.
— Негодяй! — возмутилась немка. — Подлый итальяшка! Как ты смеешь обманывать императора? Возводить на меня напраслину? — И, вскочив с колен, бросилась к любовнику с кулаками. Вызванная государем охрана разняла дерущихся с превеликим трудом.
Генрих, успокоившись, вынес приговор:
— Берсвордт отправляется в подземелье для допросов с пристрастием. С применением всех наличных пыточных средств. Чтоб во всём призналась. И сказала точно: на какое время назначался побег... Ну а ты, Винченцо, обыщи дворец, комнату каммерфрау, каждый закуток и каждую щель. Но ключи найди! А иначе вздёрну тебя на башне. — Помолчав, добавил: — В замке охрану удвоить. Нет, утроить. Никого не впускать и не выпускать. Я пойду объясняться с императрицей сам!
— Ваше величество, ваше величество, — билась Лотта, обливаясь слезами. — Пощадите! Не убивайте! Я умру на дыбе!..
Но монарх проследовал мимо, даже не взглянув на неё.
Евпраксия ждала супруга в некотором ознобе, мучалась, судила, беспрестанно ломая пальцы: согласиться на примирение или нет? Да, с одной стороны, государь — негодяй, эгоист, истерик, не заслуживающий прощения. Но с другой — муж её пред Богом. Тот единственный мужчина, от которого она теряет рассудок. И которого обожает. И которому готова целовать губы, руки, ступни, лишь бы он не бросил её и любил, как когда-то...
Что ж, пожалуй, она уступит ему. При одном условии: если он раскается. И произнесёт главные слова: «Я тебя люблю», «Я себя осуждаю», «Я готов начать всё сначала».
И тогда всё у них наладится. И она родит ему нового ребёнка. И у них в семье воцарится мир.
Дверь открылась. Адельгейда посмотрела на Генриха, на его точёное бледное лицо, чёрные волосы до плеч, плотно сжатые губы и презрительно сощуренные глаза, — и мгновенно поняла: примирения не будет. Он чужой и бешеный. Счастье невозможно.
— Что уставились? — бросил император с издёвкой. — Думаете, я, по совету Папы, стану падать к вашим ногам? — Государь дёрнул правым усом. — Слишком много чести. Для такой, как вы, дряни.
— Дряни? — потрясённо проговорила Ксюша.
— Ну а кто задумал новый побег? Кто науськал Берсвордт на шамбеллана, чтоб украсть ключи? Уж небось и камушки спрятали где-нибудь в чулках?
Евпраксия совсем растерялась. Хлопая ресницами, прошептала только:
— Я не помышляла... а тем более — с Берсвордт...
— Ах, оставьте, не бормочите! — Он махнул рукой. — Ложь, одна только ложь. Вы мне отвратительны. Хуже гусеницы, забравшейся в яблоко. Как я мог любить вас — просто удивительно! — Подошёл к окну и потрогал раму. — Надо будет здесь повесить решётку, чтобы вы действительно не сбежали.
Еле превозмогая слёзы, Евпраксия спросила:
— Вы намерены заточить меня до конца моих дней?
Генрих ответил:
— У меня желание только одно: бросить вас в Италии и уехать в Германию, чтобы никогда больше не встречаться.