Евпраксия

Вслед за озером Комо горы сделались очень высокими, с ослепительным снегом на вершинах. Паводок в реке Инн был немал и высок, и стремительное течение размывало дорогу, иногда затопляя её, доходя лошадям до голеней, а повозкам — под самое днище. Неожиданно поломалась задняя ось — та, что подпиливала Берсвордт, но, по счастью, никто не пострадал. Привели мастеров из маленькой горной деревушки, и за три часа всё было починено. В остальном же отряд де Бульона-младшего следовал без задержек, молодой Бодуэн вёл себя по отношению к дамам более чем галантно и решительно пресекал каждую попытку своих пажей пококетничать с ними.

Отдыхая в крепости Инсбрук, за стаканом грога, юный герцог сказал о брате:

— Он излишне сентиментален. Зря пошёл на мир с греками: надо было брать Константинополь.

— Вы немилосердны, мой друг, — упрекала его Евпраксия. — Греки — такие же христиане. А Христос учил: нет ни иудея, ни эллина, есть творенье Божье по имени человек — по Его образу и подобию.

— Но иначе раскол церквей не преодолеть: греки не хотят подчиняться Папе.

— И не надо. Пусть у каждого будет свой обычай молиться.

Молодой человек хмурил брови:

— Вы опасная еретичка. Видно, николаиты повлияли на вас очень сильно.

— Ах, оставьте, при чём тут николаиты? Я сама по себе считаю, что нельзя веру насаждать огнём и мечом. Христиане против насилия.

— Вы противоречите Папе Римскому: он благословил христиан на поход.

— Если Папа противоречит заповедям Иисуса...

— A-а, так вы против Папы! Вот оно, влияние Генриха!

— Хорошо, не станем толковать дальше, а не то поссоримся.

Возле крепости Хоэнзальцбург их уже поджидало пополнение, шедшее из Баварии, Лотарингии и Швабии. Впереди были Австрия и Венгрия. Как-то встретит приезд племянницы тётя Анастасия? Да жива ли она вообще?

Десять лет спустя, Русь, 1107 год, осень

От игумена Феоктиста прибежали за сестрой Варварой: приглашают к его высокопреподобию. Та явилась. Настоятель Печерской обители сказал: прискакал гонец от князя Святополка, ждут её во дворце.

— Что-нибудь стряслося? — испугалась женщина.

— У него посол от германского императора. И желают поговорить, дочь моя.

— Да зачем же? Я не хочу.

— Неудобно отказывать, не упрямься, пожалуй. Человек приехал издалека, по таким-то погодам.

Евпраксия, помявшись, кое-как согласилась. Дали ей возок, лошадь и возницу, и она отправилась.

Во дворце поднялась в залу для пиров — гридницу. И не сразу узнала в поседевшем, полысевшем мужчине Кёльнского архиепископа Германа — порученца Генриха IV, приезжавшего за ней в Штирию и Венгрию. А теперь, получается, служит новому самодержцу — Генриху V?

Герман встал, поклонился и сказал по-немецки:

— Рад, что вижу вас в полном здравии, Адельгейда.

— Милостью Божьей ещё жива. Только я не Адельгейда уже, а сестра Варвара.

— Понимаю, да.

Сели. Помолчали. Евпраксия спросила:

— Что вас привело в Киев?

— Приказание его императорского величества Генриха Пятого. Он взывает к вашей милости — просит помощи в деле похорон своего отца.

У монахини по лицу пробежала нервная дрожь:

— Как, простите? В деле похорон? Я не понимаю. Ведь насколько мне известно, бывший мой супруг умер год назад!

Немец согласился:

— Совершенно верно. Но лежит до сих пор непогребённый, так как церковь, что подвластна Папе, не даёт согласия на захоронение по чину императора, ибо был отлучён и предан анафеме.

— Страсть какая! Это ж грех великий — тело не предавать земле. Где же он лежит?

— В маленькой, неосвященной Шпейерской часовне. Тамошний епископ, давний враг усопшего, продолжает упорствовать. А поскольку вы были в хороших отношениях с Урбаном Вторым, то могли бы повлиять на епископа, чтобы он выдал тело. Генрих Пятый просит вас отправиться в Шпейер.

Евпраксия похолодела:

— Ехать снова в Германию? Это невозможно.

— Отчего? Три недели пути — и мы на месте. К Рождеству возвратитесь на родину.

— Нет, и не просите. Я давно отрешилась от мирских дел.

Герман покачал головой:

— Разве похороны его величества лишь мирское дело? Долг не только гражданский, но и духовный. Вы любили покойного и имели от него сына. Генрих Четвёртый в завещательном предсмертном письме, продиктованном мне лично, всех простил: Конрада и Генриха-младшего, Урбана и вас. Неужели вам, человеку Божьему, трудно простить его в свою очередь и помочь с погребением?

Женщина замялась:

— Я давно простила его... Тоже написала примирительное письмо и передавала с купцами, но оно, к сожалению, опоздало... Я должна подумать. Посоветоваться с родными... Завтра дам ответ.

— Превосходно, я жду.

Вся в смятенных чувствах, Ксюша помчалась в Вышгород к матери. Та была в обычном расслабленном состоянии и невозмутимо сказала:

— Почему не поехать, тэвочки моя? Что плёхой между вами был, всё уже забыл, всё быльём зарос — после драка кулаками нельзя махать. А помочь надо.

— Маменька, голубушка, это тяжело! — на каком-то надрыве выкрикнула дочка.

— А земной жизнь есть вообще тяжёл. Ничего, ничего, ты такая сильный. Оставлять тело без могил — тяжелей ещё. Ты сама себе места не найти, если не поехать.

На обратном пути Евпраксия завернула в Андреевскую обитель — повидаться с Ваской, Катей и Серафимой. Васка уже поправилась и ходила в школу, а сестра никак не могла решить, оставаться ей в Янчином монастыре или перебраться в Печерский. Весть о том, что Опракса до конца года может пропутешествовать в Германии, вроде даже обрадовала её:

— Вот и хорошо, я пока останусь. А потом видно будет.

— И тебя не страшит наше расставание?

— Безусловно, милая, но я верю, что за расставанием будет встреча. Ты должна поехать. А иначе не простишь себе никогда.

Девочка поддакнула:

— Да, поехать надо, только не одной.

— С кем ещё?

— Так со мною.

Евпраксия снисходительно рассмеялась:

— Вот ещё придумала!

— Маменька, пожалуйста, ну поедем вместе!

— Даже не проси! Я сама умираю от страха, как подумаю, что опять отправлюсь за тридевять земель, а ещё за тебя бояться! Нет, останешься дома. Бережёного Бог бережёт. — Посмотрела на Серафиму: — Ну а ты что мне присоветуешь?