Евпраксия
Шрифт:
Женщина безжалостно цыкнула:
— Тихо! Замолчи! Слышишь?
— Что? — не понял слуга. — Ни единого шороха.
— Затаи дыхание... Кто-то пилит, нет?
Неудавшийся жених по-гусиному вытянул шею:
— Да, возможно... Вроде звук пилы. Но откуда? В такое время?
— Вроде бы с конюшни. Что пилить на конюшне в полночь?
— Да, действительно? Непонятно.
— Надо посмотреть, — заявила Шпис.
— Ой, а стоит ли? Разве наше дело — за чужими подглядывать?
— Вероятно, не наше. А вдруг наше? Я, пока не уеду из этого замка, не могу быть ни в чём уверена!
Осторожно, на цыпочках, вынырнули
— Что ты видишь? — прошептал Филиппо.
— Ни черта не вижу. Но ведь пилят — явно!
— Явно пилят, да.
— Я зайду. Жди меня снаружи. Позову — приходи на помощь.
— Береги себя.
— Да уж постараюсь...— И она приоткрыла створку дверей.
В темноте освоилась быстро. Увидала, как в дальнем углу полыхает свечка. И как раз оттуда шёл звук пилы.
Аккуратно ступая, подобралась. Выглянула из-за столба, подпиравшего крышу. Разглядела возок — тот, что Конрад выделил Адельгейде, — и фигуру в чёрном, возле задней оси... Человек подпиливал ось!
— Ах, скотина! — не сдержалась немка и, схватив висевшие вожжи, от души протянула незнакомца поперёк спины. — Что ж ты делаешь, пакостник такой?
Тот отпрянул, выронил пилу, обернулся.
Паулина узнала Лотту фон Берсвордт.
Обе женщины стояли друг против друга несколько мгновений. Первой пришла в себя служанка:
— Ну, паскуда, гадюка... Наконец-то Провидение нас свело. Ты сейчас ответишь за свои гнусные делишки.
Наклонившись и взяв пилу, каммерфрау ответила:
— Ну, достань, попробуй. Я сейчас покончу с тобой, а потом доберусь и до хозяйки.
— Не дотянешься. Руки коротки, — заявила служанка.
— Мы сейчас посмотрим...
Медленно ходили вокруг столба, и никто не решался броситься вперёд первой. Просто оскорбляли друг друга.
— Жаль, что Генрих не повесил тебя в Вероне, — говорила простолюдинка. — Мне приходится выполнять чужую работу.
Но дворянка парировала достойно:
— Я в Вероне оказалась на дыбе по твоей милости. И опять же по твоей милости Генрих вздёрнул несчастного дона Винченцо... Ты сейчас заплатишь за это.
— Что ж ты медлишь, фройляйн? Или трусишь, уважаемая белая косточка? Опасаешься моей, чёрной?
— Просто думаю, что тебе отпилить раньше: голову или зад?
— Фу, какие мы грубые! Каммерфрау её величества не должна употреблять такие слова.
— Поучи ещё меня хорошим манерам, быдло!
— Да приходится учить, если вы ругаетесь, как последний конюх! — И, не выдержав, Паулина стеганула её вожжами по лицу.
Берсвордт поскользнулась, но в падении подсекла ей ногу, и служанка упала на спину, в кучу соломы. Лотта воспользовалась этим и набросилась на неё с пилой. Паулина отпихивала от себя железные зубья, а Лотта давила что есть мочи, и металл почти что касался обнажённой шеи противницы. Вот ещё мгновение — и вопьётся в горло... Паулина чувствовала его холод... И, напрягшись, саданула дворянке коленом ниже живота. Благородная дама взвыла от боли и скатилась на бок. А соперница отшвырнула ногой пилу и, насев на дворянку, стукнула её кулаком по лицу.
Берсвордт уклонилась от второго удара и ударила ей подошвой в пах.
Отлетев, Паулина врезалась затылком в деревянный столб и сползла по нему, теряя сознание.
—
Вот и всё, — тяжело дыша, прохрипела Лотта. — Дело сделано. Остаётся только отворить дверцу для её души... Пусть летит на волю! — Подняла пилу, встала перед Шпис на колени и с оттяжкой занесла руку, чтобы полоснуть лезвием по горлу.И свалилась тоже, запрокинувшись на спину.
Это подоспевший Филиппо вырубил её подвернувшимся под руку хомутом. И второй раз огрел, для верности, чтоб не поднялась.
Бросился к служанке, начал приводить в чувство. А когда она открыла глаза, сразу упрекнул:
— Почему на помощь не позвала, как договорились?
Шпис, кряхтя и морщась от боли, села. Простонала жалобно:
— Про тебя забыла... Ой, как плохо мне! Ты в глазах двоишься... Ха-ха-ха, два Филиппа! Если выйду за тебя, могут обвинить в многомужестве...
— А пойдёшь, пойдёшь? — загорелся он.
— Ах, отстань... Мне не до того...
— В благодарность за спасённую жизнь?
— Хвастунишка... Я подумаю до утра... Где проклятая Лотта?
— Я её успокоил... — Наклонившись, итальянец сказал: — Кажется, совсем...
Паулина ответила:
— Вот и правильно. Так ей, злой колдунье, и надо.
— Да, теперь меня за убийство повесят.
— Кто ж узнает? Если спросят, то я отвечу, что всю ночь был в моей постели...
— Я в твоей постели?
— Ну конечно. Разве ты не хочешь?
— Значит, можно?
— Глупый ты, Филипп! Я твоя должница. А долги надо отдавать.
Он помог ей подняться, и они, обнявшись, вышли из конюшни.
А наутро только несколько человек провожали де Бульона с компанией: сенешаль замка, капеллан и немного слуг, в том числе и Филиппо. Перед самым отъездом появился Конрад: он поцеловал Адельгейде руку, обнял и растроганно пожелал счастливого путешествия. Сообщил:
— Нынче ночью кто-то раскроил череп Берсвордт. Тело её было обнаружено на конюшне.
— Боже правый! — ахнула Опракса. — Кто же это сделал?
— Неизвестно. По-христиански жаль её, но вообще-то я Лотту не любил.
— Да, я тоже.
Вместе с Паулиной Адельгейда села в повозку, и отряд Бодуэна поскакал к воротам. Шпис молчала о подпиленной оси, чтоб не выдать ни себя, ни смотрителя зверинца; оба свежеиспечённых любовника лишь раскланялись на прощание, не сказав друг другу ни слова. И какие могут быть слова, если расстаёшься навеки?
Выехав из Павии рано утром, вскоре миновали Милан и заночевали в Бергамо. Двигаться по достаточно узким альпийским дорогам было сложно, а особенно в марте, по весенней распутице, но никто из конников, слава Всевышнему, в пропасть не сорвался. Бывшая государыня, сидя в экипаже, полной грудью вдыхала чудодейственный горный воздух, закрывала глаза от яркого солнца, говорила сама себе: «Господи, свобода! Наконец-то свобода! Может, мне ещё улыбнётся счастье?» — но при этом, разумеется, понимала, что в Италию больше никогда не вернётся. И какая-то смертельная тоска холодила сердце: так и не успела хоть в малой степени насладиться дарами этого чудесного края — морем, уникальной природой, безмятежно поваляться на солнышке, поплясать на простом деревенском празднике... Позади — обиды, позор, скорбные могилы Груни Горбатки и сына... Бедный Лёвушка! Не сердись на свою бездольную мамочку, не сумевшую прийти, чтобы попрощаться; ты ведь знаешь: если бы могла, то пришла бы...