Евразия

В бреду я видел Евразию.

* * *

Мусташ лежал на том же повороте, где я его покинул. На нем был "фригийский колпак". Хорошо же.

* * *

Дорога привела меня к ущелью и, извиваясь, исчезла в нем. Я поднялся в гору и лежу теперь на высоком пике. Прохладно. По этой дороге должно быть большое движение. Сосчитал снаряды: две гранаты, восемь банок с сикритом, пироксилиновая шашка. Нарезал шнур.

Буду ждать.

Вы идете, эллины. Вы идете в касках, но без поножей, в ваших руках не мечи, а нагайки... Вы тащитесь по каменистой дороге, как слабые, пыльные, маленькие насекомые. И это не сами вы пришли сюда. Вас прислали ваши хозяева, британцы.

Я пришел сам. Я кондотьер.

Но мне надоело быть кондотьером. Я ухожу домой.

Из ряда заряженных банок беру одну и зажигаю слабо тлеющим трутом. Вот мой первый, прощальный поцелуй! Это - от Фригии.

– Бу-уххх!
– столб черного дыма встает там, внизу, на дороге. Насекомые слабо поползли в стороны. Не уйдете! Здесь хороший, английский, английский сикрит.

А, вы привыкли играть во фригийские колпаки! А я двадцать раз держал в зубах - в образе капсюлей - страшную, мучительную смерть.

Вот вам второй подарок. Это за Смирну, от Пафлагонии.

– Бу-ухх, - веселое эхо заплясало в утесах. Сыграем, сыграем в грозные, гремучие игрушки, да погромче, эллины.

Я слаб, болен, я устал, но я потрясаю этой банкой - хоть шипит, шипит бикфорд на поларшина от моей головы! Она за Мусташа.

За Киликию! За Галатию!

А граната, французская ручная граната - за мою несчастную родину, которую вы пытаетесь загрызть нечистыми зубами - - - - - - - - - - - - - - - -

За Евразию, за Евразию!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Новые ворота.

1.

Карболку, гной, аммиак, смешав в пронзительном слитном запахе так и отшвыривало от телефонной: туда складывались отработавшие за день носилки; но завкладу, он же стармог, - ничего; повис на трубке:

– Да что я вам сдался - смеяться, что ли? Куды копать, куды копать, туды вашу корень? Да мне главное ли дело, что бандиты? Ну, и везите за склады, значит, за афанасьевские. Да куды копать, - в черепа копать, в кости копать? И так все улицы... чего?.. и так все улицы на десять верст кругом... чего?.. да нет у меня людей, могли с утра сказать, с утра надо было говорить... чего? Откуда я могу вам взять людей, когда я ворота запер? Чего? С ума спятить, ночью народ сгонять? Чего? Товарищ Пчелка? Да пошлите вы его к чорту, значит, когда у меня людей нет! А? Чего? Барышня, мы говорим. Да не кончили, соедините сорок один! Занят? Тьфу!

И вместе со струей карболового гноя распахнул завклад в коридор:

– Срочная боевая задача - взрыть могилу на десять человек; ночью, знычит, привезут расстрелочных.

Копач Афанасий встал, почесал живот и, сказав "спать охота", вывалил наружу, визгнув дверным блоком. Завклад рванул лампу в конторе, фукнул в стекло и, сердито ковыляя, вышел за копачом в лиловую темь.

Ночные жучьи глаза двух фонарей оглядели, поворачиваясь, белый фартук завклада и ленивая темнота заговорила, брякая:

– Непорядок ночью копать.

– Фик ли задерживал.

– Копай сам.

Разговаривать хуже, завклад схватил было заступ и тронулся-было в лиловость, да ударил в самое ухо колокольчик и длинно задиньдринел, заливаясь, чепуху.

– Еще кого там черрти... Эй, кого надо?

Жуки глазасто повернулись и бледно зашарили по новым, некрашенным воротам.

– Бубнов... здесь живет?

– Чего? Какой, к чертям, Бубнов?..

– Бубнов, Андрей Алексеич. Из Харькова приезжий.

– Буб-нов? Ребята, кто здесь Бубнов? Нету здесь Бубновых, проходи.

Ворота бледно качнулись и скрипнули отчаянно, почти безнадежно.

– А мне сказали, он здесь? Будьте добры...

– Да это, никаи, поп, - вывалил Афанасьев голос.

– Какой поп?

– Да новый. Отец Андрей. Упырь.

– А и вправду, Бубнов фамилия, - завклад отпер ворота, и жуки слабо проехались по глянцу потертой кожаной куртки и чемоданчику.

– Где ж он живет?

– Афанасий, проводи. Извиняюсь, сразу не распознаешь, - почти с нежностью в голосе.
– Ну да, к попу. Он тут, за поворотом.

Круги жучьих глаз, качаясь, поплыли за кожаной спиной и чемоданом. Гладкая песчаная дорожка чуть сыровато глушила шаги.

– Во-от, за конторой. Здеся.

– Спасибо.

– В окно стучитя. Не спит ишшо.

Там-донн!
– в желтый глаз окна - там-донн!
– без ответа. Жуки плавно проплясали в лиловый бескрайный провал. Хоть знаешь, знаешь, никого нет, а кажется всегда на кладбище ночью: вот, кто-то глядит на тебя пустыми глазами, наблюдает, невидно наслаждаясь и злорадствуя. И серые листья березовые под желтым взглядом окна недвижно молчат - молчат, подтверждая.

– Кто?
– из-за двери.

– Я.

– Кто я-то, госсподи?

– Андрей Алексеич, вы?

– Ктой-то, госсподи?.. стой, сейчас отопру, госсс...

И навстречу щелком английского замка - жареным маслом, - бензином уборной - в ноздри - и к тому же памятному старому мягкому пузу - в об'ятья

– ну и ну! Ну и удивил! А мы думали, здох, ей-богу, думали, здох а-а-а, ты сделай милость, чтоб всем шутьям взлететь на воздух - да не спотыкнись, здесь порог - во-от сюда-сюда - ну и похудел, ну и пожелтел - это уж в гостиной - ну и поугрел!

Гостиная как гостиная; рояль: резкий абажур желто бьет в глаза, уставшие, об'евшиеся темью; жирные рукавицы кактуса понурились пыльно; как где угодно, как двадцать лет назад, - да не так.

– И вправду - поп. Думал - ошибка.

Гость устало-согнутой спиной в'ехал в диван, и чемоданчик поставил на колени.

– Да ты чего ж не раздеваешься-то? Ну и суетни, суетни теперь будет чемоданчик дай - а, чаю, чаю?
– да чего-сь там чаю, а-а-а, ты сделай милость, як хохлы говорять: самы кошки забрешуть, як узнают!
– тельца, тельца, тельца блудному сыну, а не чаю!

– И - давно - в попах?

– Ну, и есть же чем интересоваться с дороги - что за экстренность такая!
– всего два года. Не-ет, ты о себе-то, о себе-то расскажи, а-а-а, ты сделай милость, чтоб всем шутьям взлететь на воздух, - вот не ожидал, а? Ну, випий, випий румочку сивушки, это ж только так, для начала, а там будеть получше, ей-богу ж, будеть получше, - да брось ты свой чемоданчик, - а сивушка для бодрости, потому нам еще пройтиться придеться, здесь невдобно, места нет, там же и ночевать будешь - ты покойников не боишься?