Евразия
Шрифт:
– Это куда?
– устало спросил гость, вглядываясь в серый пузатый подрясник хозяина.
– В мертвецкую, что ли?
– Зачем в мертвецкую?
– ну, чудак какой, зачем в мертвецкую, точно и без мертвецкой нельзя обойтиться? А ты випий - випий - випий еще сивушки, - оно правда, румочка з наперсток, ну, да ничего, не беда, и я же с тобой одну випью.
– Почему его там - у ворот - упырем обозвали?
– Что ты - на волосы глядишь? Оно и нельзя без волос, служитель культа называюсь, ого, не как-нибудь! Да ты чего-сь чемоданчик держишь, брось его в угол, он же тебе мешает, а ты его
– А - она - здесь?
– Хто? Валюська? Валюська здесь, где ж ей быть, чудак, як не здесь, только она сейчас у клубе, до восьми в них занятия, з вин-тов-ка-мы занятия, а с восьми у клубе... ну, выходи, выходи, она запреть, ты, Афимья, як запрешь, ложись спать, баришня ключ звой имееть, ну идем, а-а-ах, ты, сделай милость, ну и удивил...
И на серый песок дорожки неслышно и внезапно лег ровный круг электрического фонарика, а тьма свернулась и неприветливо стала кругом.
– Вот сюда, во-от сюда, на памятник не наткнись, ушибешься, ну и памятники здесь, брат, на удивление, все бур-жуи строили звоим упокойникам, а чем я тебе угощу сейчас, небось вас за границей таким не кормили, стой!
– Ну, - по могылкам, як мотылек, за мной, у-у, шут, - подрясник приходится подбирать, як бабе подол, вот сюда, во-от сюда, стой, стоп. Здесь. Пришли.
И круг упал на небольшую, толсто-застекленную дверцу с крестом - венцами - сиянием.
– Да вы, Андрей Алексеич... Ведь, это - могила?
– Яка могыла, яка могыла, а еще в ниверсете учывся, як хохлы говорять, не могыла, а склеп, ну заходи, заходи, шоб не видели, то мой кабинэт, не стукнись, стой, я наперед зайду
– и мягким пузом прижал гостя к мокроватой черной стене прохода
– а-а-а, не бойся, ты ж солдат, от увидишь, хорошо ли будет, во-от увидишь, оно склеп называеться, склеп сэмэйства Грохольских, сходи по ступенькам, не оскользнись, тут не глыбко, а-а-а, еще фалить будешь, гарно сюбэкт придумал, скажешь, во-от, сейчас осветиться, лампу зажгу, а при буржуях лектричество було, не как-нибудь, а-а-а, то мой тайный кабинэт.
Вперед - вытянув руку, чтоб не удариться, шаг за шагом - за кругом фонарика - что за ерунда?
– как во сне, - снова низкая дверь, - в могилу? в могилу, в могилу - свет фонарика мигнул - заколебался - пропал, озаренный ярким светом лампы
Комната, обитая резным коричневым деревом - мягкий диван, кресла, стол с грязноватой скатертью,
и торжествующее пузо в подряснике:
– От. То склеп сэмэйства Грохольских.
2.
Шоколадом - капустой - сырой паутиной - пахло чем угодно в склепе, только не покойником. Гость осмотрелся, сел и снова на колени поставил свой чемоданчик.
– Ну ж, чем тебя угощать - а-а-а, сделай милость, вот удивил, ей-богу, як сыну, сыну родному обрадовался, - давай, давай звой чемоданчик, ты не бойся, я ж осторожно, вот сюда, во-от сюда, ему тут будеть покойно... чем тебя угощать?
Бутылками и битым стеклом был забит угол комнаты; одна за другой заскакали бутылки из другого угла, из-под стола, из шкафчика; за ними коробка шпротов; яблоки на ущербленной тарелке; лимон с зажухлым обрезом.
–
Вот и не сивушка, тепер располагайся, як дома, на диване и лягишь, а пока - випьем. Зубровки? Малиновки? Рому?Потолок давил - землей - камнем - надгробием; сбоку, вместо стены, угрожала тяжелая портьера: там, конечно, покойники; да не портьера, а деревянная резьба; или чугунная? под ногой хрустнуло: поднял - раздавленный листик фарфора.
– То от венка - тут ба-гацько раньше венков було, все убрать велел Хванасу, Хванас, это такой сюбэкт, - шоб не ботались под ногами... Да ты шо ж не пьешь? Ты пей... от, гляди, - запас... Ну, по третьей, гоп!
Зубровка засвербела в горле щекоткой, в глазах стало ясней, хоть и до безумия хотелось спать, неуютное чувство близости мертвецов затуманилось и поплыло куда-то кверху. Но - все-таки - непонятно:
– Почему его упырем зовут?
Ясно, впрочем - толстый и могилы оскверняет.
– Андрей Алексеич, а вы не вампир?
А привыкшие к свету глаза различили напротив - доску:
Здесь похоронены:
Иван Антипьевич Грохольский, 69 лет от роду;
Супруга его Матрона Прокопиевна, 56 лет от роду;
дети их: Евстигней, 23 лет; Алексей, 23 лет;
Младенец - Прокопий, 3 лет,
и Олимпиада, 23 лет,
а также
Онуфрий Онуфриевич Дыло.
Господи, приими их дух с миром.
Почему - Дыло? Откуда - Дыло? И почему Евстигнею, Алексею, Олимпиаде, всем по двадцать три года? Разве так бывает? Близнецы они, что ли? А должно быть, умирали постепенно, дойдя до двадцатитрехлетнего возраста. Но все-таки: при чем Дыло?
Тогда, словно в ответ, сквозь неутомимую трескотню из пузатого подрясника, доска приветливо поднялась кверху, - эх, если б не так слипались глаза, - и нарастая, вздымаясь, громоздясь один на другой, раскачиваясь, смеясь, подмаргивая,
черепа, черепа, черепа, - а за ними
сам Онуфрий Онуфриевич Дыло, выше потолка, без головы, без рук, один подрясник - схватил потолок, да как тряха-нет, - только известка посыпалась, и чего он его трясет - неизвестно - -
– Стучат.
Гость схватился с места.
– Кто?
– Хванас, ли Валюська. Я чичас, я чичас, ты тут посиди.
И в тесный проход, в щель темную, как немыслимая вздувшаяся гробовая мышь - и из щели:
– А шо? Кого?
– и в ответ хриплое громыханье:
– Заведующий зоветь, расстрелошные попа просють.
– Я чичас, я чичас, кажи, шоб подождали.
Гость встал - и навстречу пузу:
– Я здесь сидеть один не буду.
– А-а-а, ну, погоди-погоди, вот Хванас с тобой посидит. Хванас, ты посиди, без тебе зароют, ты тут посиди, випий вот с ими, а я чичас, я чичас - -
И, мотнув невидимым хвостом, исполинской мышью - в щель. А из щели в глине, в земле, - вывалил новый Дыло, обвязанный веретьем, с вежливым хрипом:
– Не помешаю, господин?
– Не помешаешь, садись.
Дыло деликатно - поодаль на гробницу - откуда она явилась - каменная, плоская, кто лежит под ней?
– Выпей.
Рюмка метнулась в пасть - как не провалится без естатка.
– И давно здесь Андрей Алексеич... отец Андрей свой кабинет устроил.
– Аны давно здеся пьють. С самого почитая.