Евреи России. Времена и события. История евреев Российской империи

6

В марте 1846 года в Петербург приехал из Англии Мозес (Моше) Монтефиоре‚ баронет‚ верховный судья Лондона‚ знаменитый на весь мир защитник угнетенных евреев. Незадолго до этого он сумел спасти от казни евреев Дамаска‚ снять с них обвинение в ритуальном убийстве‚ и теперь приехал в Россию‚ обеспокоенный положением единоверцев. У него было рекомендательное письмо от английской королевы‚ и в Петербурге Монтефиоре приняли с исключительными почестями. Он беседовал с министрами и с Николаем I, а затем сообщил в Лондон‚ что император «принял меня очень благосклонно, терпеливо выслушал все мои доводы».

Николай I посоветовал Монтефиоре объехать край с еврейским населением и представить затем свои замечания и предложения. Монтефиоре пробыл в Петербурге две недели‚ молился с солдатами-евреями в маленькой солдатской молельне‚ а затем отправился в обратный путь. Он посетил Вильно‚ Варшаву, другие города черты оседлости‚ и повсюду евреи оказывали ему восторженный прием. Его называли «Божьим посланником»; раввины и самые уважаемые люди выходили ему навстречу; отпечатали во множестве портреты Монтефиоре и сопровождавшей его жены‚ которые десятки лет висели затем в домах у евреев.

П. Венгерова, из «Воспоминаний бабушки»:

Монтефиоре въехал в Вильно «среди целого моря человеческих голов‚ над которым высилась коляска… – толпа‚ казалось‚ вносила дорогих гостей на своих плечах. Полиция не могла остановить стихийного движения. В городе все улицы были запружены народом‚ скопившимся даже на крышах. Торговые люди забыли про дела‚ ремесленники покинули мастерские… Монтефиоре осаждали толпы просителей‚ и он раздал бедным за несколько дней своего пребывания огромные суммы денег… Приходили к нему из окрестностей Вильно и бедные евреи‚ которым грозило выселение из деревень. Они плакали‚ рассказывая о надвигающихся бедствиях‚ и Монтефиоре отнесся к ним с глубоким сочувствием‚ разделяя их горе‚ обещая употребить все силы‚ чтобы предотвратить несчастье…

Монтефиоре с женой отправились в собственной коляске‚ украшенной гербом с надписью «Иерусалим»‚ на званый банкет к генерал-губернатору. В мощной и видной фигуре сэра Мозеса Монтефиоре‚ одетого в красный‚ расшитый золотом мундир английского шерифа‚ со шпагой‚ украшенной брильянтами‚ в шляпе со страусовыми перьями‚ трудно было узнать скромного благочестивого старого господина в простом черном сюртуке‚ который так ревностно молился накануне в синагоге…

Монтефиоре и его жену обступили густой толпой‚ так что генерал-губернатору пришлось сдерживать приглашенных и потребовать от них более почтительного отношения к иностранному гостю. «Помните‚ – объяснял он‚ – что этот господин пользуется расположением английского двора и имеет влияние даже в политике». Некий польский граф обратил внимание общества на драгоценности‚ которые носила леди Монтефиоре‚ и утверждал‚ что каждая из ее серег стоит дороже‚ чем все поместья присутствующих на банкете магнатов. Были в обществе и люди‚ раздосадованные вниманием‚ которое выказывали «приезжему еврею»‚ они не скрывали своего неудовольствия».

Из Лондона Монтефиоре прислал в Петербург записки о положении российских евреев и способах оказания им необходимой помощи. Не евреи должны добиваться равных прав своим «добрым поведением»‚ писал он‚ но власти обязаны предоставить им эти права‚ без которых никакой народ не сможет достичь преуспеяния. Только от равноправного гражданина можно требовать исполнения обязанностей‚ налагаемых обществом‚ и потому Монтефиоре просил предоставить евреям «равноправие со всеми прочими подданными».

Николай I прочитал эти записки и просил передать «сиру Монтефиоре‚ что доколе в нравах евреев не произойдет желаемого преобразования‚ нельзя вдруг уничтожить поставленных противу евреев остережений и изъятий…» Император признал‚ что в этих записках «есть замечания справедливые… Но когда Монтефиоре говорит о попытке сравнения прав евреев с христианами‚ то это допустить не можно‚ и я на свой век этого не допущу».

7

В Большой Старой синагоге города Вильно служил Ицеле-псаломщик‚ небольшой‚ тщедушный‚ истощенный вечным недоеданием человек с выразительными печальными глазами. Целый день‚ до позднего вечера‚ Ицеле громко распевал псалмы‚ и его называли «пильщиком псалмов»‚ потому что голос напоминал скрип тупой пилы. Перед наступлением субботы Ицеле бегал по огромной синагоге‚ зажигал свечи в многочисленных висячих подсвечниках‚ и его безбородое лицо сияло от счастья – ведь он делал святое дело‚ встречая огнями «царицу-субботу». Однажды он даже поссорился с раввином‚ который вместо него хотел зажечь свечи. Это была его работа‚ и ее он не доверял никому.

Когда Моше Монтефиоре приехал в Вильно‚ он зашел и в Большую Старую синагогу. Был поздний вечер, никого кроме Ицеле там не оказалось. Монтефиоре осмотрел синагогу и обратил внимание на декоративные окна‚ на которых было нарисовано небо‚ залитое солнцем‚ и золотистые облака. «Кто расписывал эти окна?» – спросил Монтефиоре. – «Кто расписывал? – ответил Ицеле. – Конечно же‚ еврей». – «Хорошо нарисовано»‚ – сказал Монтефиоре. – «Еще бы! – ответил Ицеле. – Ведь это угодная Богу работа». – «Немало денег‚ наверно‚ стоили эти окна»‚ – сказал Монтефиоре. – «Ого! – ответил Ицеле. – Нам бы с вами иметь половину этих денег!» Монтефиоре улыбнулся и дал Ицеле серебряную монету‚ которую тот сразу же опустил в кружку с надписью «На свечи для синагоги».

А через год из Лондона пришел денежный перевод на имя Ицеле. В сопроводительном письме Монтефиоре писал: «Я узнал‚ что синагогальные окна обошлись в восемнадцать фунтов. Посылаю Ицеле-псаломщику эту сумму‚ причем от своей половины отказываюсь в его пользу. М. Монтефиоре» (восемнадцать – символическая цифра‚ соответствует в числовом значении слову «хай»‚ что на иврите означает «живой»). Получив такую огромную сумму‚ Ицеле-псаломщик купил себе холст на «тахрихим» – погребальный саван‚ заплатил за место на кладбище‚ а оставшиеся деньги раздал псаломщикам других синагог.

Моше Монтефиоре побывал в России и в 1872 году, по случаю двухсотлетнего юбилея со дня рождения Петра I; по приказу царя для почетного гостя был приготовлен специальный поезд. В день смерти Монтефиоре было сто один год‚ в этом же возрасте умер в Вильно Ицеле-псаломщик. К тому времени решили провести в Большой Старой синагоге электрическое освещение‚ но Ицеле этого не знал и продолжал зажигать свечи в честь «царицы-субботы». Однажды он подошел к подсвечнику‚ чтобы зажечь свечу‚ но синагога неожиданно озарилась ярким электрическим светом. Ицеле выронил из рук свечу‚ крикнул «Шма‚ Исроэл!» – «Слушай‚ Израиль!» и упал замертво на каменный пол.

В 1843 году министр внутренних дел выпустил циркуляр «О невыдачи евреям билетов на отъезд в Москву и другие города Империи». В нем было указано: «Некоторые евреи, получив в местах постоянного жительства от медицинских начальств свидетельства о болезни, детей своих привозят в Москву и ходатайствуют о принятии в больницу и о дозволении им самим находиться при них для надзора и приготовления им еврейской пищи… Прошу… принять меры, чтобы по этой надобности не было выдаваемо евреям билетов в Москву и в другие города Империи, где им нельзя жить».

В 1846 году Яаков Ицхак Алтарас, еврей-купец из Марселя, предложил переселить в Алжир‚ завоеванный Францией‚ 40 000 еврейских семейств из России – для занятия там земледелием. Он приехал в Петербург с рекомендательными письмами; из них следовало‚ что французское правительство готово предоставить евреям в Алжире землю и гражданские права. Николай I решил‚ что «полезно было бы переселить за границу некоторую часть» евреев, а его правительство согласилось выпускать из Царства Польского бедные еврейские семьи‚ кроме мужчин призывного возраста. По неизвестным причинам на этом всё закончилось: Алтарас уехал из России‚ и никого в Алжир не переселили.

В 1853 году «божественная актриса» Рашель приехала из Парижа в Петербург. Это были последние годы правления Николая I, и для российских евреев не проглядывала надежда получить равноправие даже в отдаленном будущем. Рашель сообщала из Петербурга:

«Вчера я приглашена была на большой банкет в императорском дворце, в честь дочери бедных евреев!.. И вот я в роскошном зале, где все присутствующие бросаются ко мне навстречу. Великий князь, брат императора, предлагает мне руку, чтобы вести к столу, за которым всего тридцать приглашенных, – но зато какой выбор! Императорская фамилия, великие князья – всё это высокое собрание пожирает меня глазами, старается уловить малейшее мое движение, мое слово, улыбку. Не подумайте, однако, что я испытывала какое-либо замешательство, нисколько!..

Раздаются оглушительные крики «Браво!», меня просят сказать что-нибудь. Я поднялась и начала большую сцену из «Федры». Наступила мертвая тишина; можно было бы услышать, как летает муха, если бы муха там была. Все слушали с благоговением, наклонившись в мою сторону, выражая свое удивление жестами и сдавленным шепотом. Когда я закончила, раздался взрыв криков «Браво!», стук стаканов, новые тосты в мою честь… Я была признана величайшей трагической актрисой в мире, величайшей в прошлом и будущем… и всё это за какие-нибудь четверть часа».