Европа в эпоху империализма 1871-1919 гг.

На этой экономической и идеологической почве вопрос о приобретении колоний неминуемо должен был подвергнуться очень значительному пересмотру. Еще в середине 80-х годов в партии господствовало воззрение, что колониальная политика есть политика разбоя, захвата и угнетения цветных рас. В 90-х годах стали говорить об экономическом использовании колоний.

С конца же 90-х годов ревизионистское крыло германской социал-демократии все решительнее и отчетливее переходило на точку зрения необходимости политического, а не только экономического завоевания новых колоний. Фольмар менее резко, Ротер более категорично говорили о необходимости при известных условиях поддерживать на высоте германский флот и заботиться об округлении колониальной империи. Конечно, слишком категорически защищать все это еще считалось ересью, руководящие верхи партии (правда, очень вяло) полемизировали с Ротером, но подобные воззрения с каждым пятилетием все ширились и крепли. Серьезным толчком к дальнейшему углублению этого течения послужили мароккские осложнения, начавшиеся в 1905 г. На сцену выступил Рихард Кальвер, уже и раньше один из заметных публицистов ревизионистского крыла партии.

Нужно сказать, что вообще мароккское дело поставило социал-демократию в трудное положение. С одной стороны, Жорес ежедневно говорит, что французские капиталисты ведут в Марокко чисто разбойничью, аннексионистскую политику, что германское правительство совершенно справедливо домогается «открытых дверей» в Марокко и что оно имеет все основания и логическую правоту в затеянной дипломатической борьбе. А с другой стороны, германская социал-демократия порицает активную политику своего правительства в мароккском вопросе. Кто же прав?

Рихард Кальвер и его единомышленники стали на ту точку зрения, что права Германия, а главное, что германский рабочий класс, помимо всего, существенно заинтересован в том, чтобы Марокко не перешло в монопольное владение французского капитала. Но вообще Кальвер и его единомышленники еще считали возможным со временем франко-германское экономическое сотрудничество. Что же касается Англии, то они думали, что, во-первых, неизменный, экономически и политически обусловленный интерес Англии не позволит ей никогда быть длительно в дружбе с какой бы то ни было европейской великой державой, а, во-вторых, часть английского рабочего класса непосредственно и существенно заинтересована в продолжении традиционной эксплуатации английским капиталом всех британских колоний и что английские рабочие в своей массе не могут и не хотят изменить английскую политику. Вывод Рихарда Кальвера (руководящего публициста «Sozialistische Monatshefte» в 1905–1907 и в следующие годы) заключался в требовании образования континентального союза держав, — нужно договорить: против Англии.

Как видим, если отбросить оговорки и недомолвки, внешнеполитический идеал в эти годы у Рихарда Кальвера и у официальных представителей и руководителей германской дипломатии был практически один и тот же. Ближайшим практическим выводом являлось требование, предъявляемое членам партии, — поддерживать усиление германского флота: «большие военные флоты, конечно, неутешительное явление культурного развития человечества, но они — налицо», а поэтому и Германия должна иметь сильный флот. Рихард Кальвер защищает и судостроительную политику фон Тирпица: Англия вовсе не потому враждует против Германии, что Германия пугает ее развитием своего флота, и даже не будь в Германии флота, все равно Англия не простила бы ей ее промышленных и торговых успехов. Англия — главный враг, и скрывать от себя этот факт бесполезно.

За Кальвером выступил Карл Лейтнер, редактор иностранного отдела венской «Arbeiter Zeitung» и тоже деятельный сотрудник «Sozialistische Monatshefto» в 1909 и в следующие годы. Лейтнер пошел еще дальше Кальвера. Он прямо склонен приравнивать слишком энергичную борьбу социал-демократов против внешней политики правительства к измене интересам пролетариата, ибо «русские панслависты и английские джинго» пользуются этими нападками для своих целой. На самом деле такая борьба социал-демократической партией вовсе в эти годы и не велась, и Лейтнер ломился в открытую дверь. Чем дальше, тем больше он усваивал себе не только мысли, но и ходячую фразеологию рядового патриотического германского публициста: у нас, немцев, нет достаточно сильного национального чувства, как у англичан и французов; мы, немцы, должны бороться против русских попыток захватить гегемонию; мы не хотим ослаблять свое правительство в его борьбе с врагами и т. д.; все, даже итальянцы, воюют и завоевывают (например, Триполитанию); только одним немцам ничего не перепадает, а их обвиняют в воинственности и т. д. Лейтнер решительно отвергает все попытки английского правительства достигнуть ограничения морских вооружений как Англии, так и Германии по взаимному соглашению. Нет, это значило бы, что Англия навсегда будет сильнее, чем Германия. Словом, и тут, в этом опасном и чреватом последствиями отказе Германии от соглашения, Лейтнер нисколько не отклоняется от воззрений Бюлова, Тирпица, Бетман-Гольвега, Вильгельма II.

Ничуть не уступая Лейтнеру в энергии, почти одновременно с ним, самыми щекотливыми и сложными проблемами партийной внешней политики занялись Людвиг Квессель и Гергард Гильдебранд. Оба — решительные сторонники широко поставленной колониальной деятельности; оба протестуют против обвинения Германии в империализме, так как экономическое использование внеевропейских земель вовсе еще не есть империализм, по их мнению. Квессель при этом оптимист или, может быть, по тактическим соображениям хочет казаться оптимистом. Он верит в возможность полюбовного размежевания сфер влияния между Англией и Германией вне Европы. Квессель подчеркивает, что и чисто политическим обладанием пренебрегать не следует, ибо оно имеет самые реальные экономические последствия, и что, фактически или юридически, но государство, владеющее колонией, всегда сумеет создать для своего ввоза (в эту колонию) монопольное положение. Гильдебранд смелее Квесселя: он не очень, по-видимому, верит в возможность мирным путем разрешить и примирить заострившиеся противоречия капиталистического мира и, по видимому, вряд ли имеет что-либо против войны. Он прямо признает, что существующее распределение внеевропейских земель крайне несправедливо, что Германия в этом распределении обижена, что Россия и Франция злоупотребляют своей силой на суше, Англия злоупотребляет своим могуществом на море, а мы, «немцы», «обязаны перед нашими детьми» обеспечить себе колониальное будущее. Гильдебранд писал уже перед самой войной, и, вспоминая, например, агадирский инцидент [19] , он с укоризной ставил на вид товарищам по партии, что не посмели бы Англия и Франция оказать тогда такое сопротивление, если бы они не полагались на враждебное отношение германской социал-демократии к колониальным предприятиям германского правительства. Гильдебранд предвидит наступление (и довольно близкое) периода обостренной борьбы за рынки, ибо «крестьянские земли», в том числе Россия, земли, от которых тесно зависят промышленные страны, обзаведутся окончательно собственной промышленностью и перестанут служить для «западной» промышленности рынком сбыта и, что еще важнее, рынком сырья. Гильдебранду мерещится экономически-политический союз континентальной Европы против Британской империи, с одной стороны, и «русского колосса» — с другой.

19

В апреле 1911 г. французские войска, воспользовавшись восстанием племен в районе столицы Марокко городе Фес, оккупировали город. Французская дипломатия в июне 1911 предложила Германии часть своих колониальных владений в Конго в обмен за отказ от притязаний на Марокко. Стремясь получить большую компенсацию, германское правительство 1 июля 1911 направило в атлантический порт Марокко Агадир канонерскую лодку «Пантера» (так называемый «прыжок «Пантеры»»). Возник острый международный конфликт — так называемый Агадирский кризис, который вновь привел франко-германские отношения на грань войны. Великобритания в целях укрепления Антанты поддержала Францию. Германия была вынуждена согласиться на подписание франко-германского соглашения, признававшего преимущественные права на Марокко в обмен за передачу половины французской колонии Конго. [БСЭ, Марокканские кризисы] — Andreyka:)

Таков был круг идей, разделяемых перед войной некоторыми весьма влиятельными элементами партии [20] .

Что же делало левое крыло? Левое крыло не переставало бороться с ревизионизмом, с колониальными вожделениями, с патриотической агрессивностью, которая стала все заметнее выходить наружу. Но тут необходимо сделать одно замечание.

Неудивительно после всего, сказанного выше, что ревизионизм все усиливался среди германской социал-демократии, и вплоть до самой войны, и в первые 1 ¹/₂ года войны это направление было безусловно господствующим на верхах партии и очень, сильным в некоторых категориях рабочих масс. Но за этим бьющим в глаза и действительно преобладающим фактом обыкновенно забывается другое, в высшей степени характерное явление, которого я и коснусь.

20

Ср. также интересную статью: Ривлин К. «Борьба течений в герм, с. — д». «Под знаменем марксизма», 1926, № 11, стр. 142–171.

Дело в том, что приблизительно с середины первого десятилетия XX в. как в германской, так и в австрийской социал-демократии вдруг начинает очень слышно звучать голос революционного меньшинства, так слышно, как не звучал ни разу с самого начала победного шествия ревизионизма. Казалось бы, это явление парадоксальное. Если революционное настроение среди части рабочих масс Германии уже в 90-х годах XIX в. шло на убыль, параллельно с усилившимся подъемом промышленности, то уж подавно в 1905–1914 гг. это настроение должно было почти вовсе замереть, потому что, как только что сказано, расцвет промышленности в XX в. далеко оставил за собой все, чего можно было ждать, судя по прошлому.

А между тем факт налицо. Раньше чем обратиться к объяснению этого факта, вглядимся в некоторые характерные его особенности. Группа Розы Люксембург, Карла Либкнехта (т. е. группа революционно настроенных социал-демократов) теоретически стояла на той же почве революционного марксизма, как и предшествующие поколения их единомышленников. Но практически у революционеров эпохи, предшествующей мировой войне, была одна задача, один основной мотив пропаганды, одна непосредственная платформа; они говорили на митингах, на партейтагах, писали в немногих газетах, которыми могли располагать, главным образом об одном и том же: о необходимости революционного протеста масс в случае войны. Далеко не все они и далеко не всегда утверждали, что это выступление кончится водворением социалистического строя, и вообще они избегали в эти годы часто развивать темы, касавшиеся социального переворота. Для этого они благоприятной почвы в те годы под собой не ощущали. Но о необходимости как можно скорее и как можно положительное связать себя и французских и английских товарищей по Интернационалу революционными обязательствами в случае объявления мобилизации, — об этом они неустанно говорили. И для этого почва у них была очень прочная; к этому лозунгу прислушивались и те слои рабочей массы, которые, казалось, вполне охвачены были во всех других отношениях ревизионистскими настроениями.

Объяснение этому факту мы найдем на ближайших страницах. Очень поздно, только за несколько лет до войны (а больше всего с конца 1908 г., со времени знаменитой беседы Вильгельма с сотрудником «Daily Telegraph» и вызванной этим страшной бури в Германии), рабочие массы и верхи партии начали с серьезным беспокойством убеждаться в том, что их жизнью и смертью играет неуравновешенный и ограниченный человек, что так называемые «ответственные» руководители германской политики весьма мало перед кем бы то ни было ответственны, словом, даже те, кто мечтал о колониях и умышленно закрывал глаза на очевидный факт близящейся войны, стали понимать, что добиться войны еще не значит добиться колоний, что хотеть колоний мало, — нужно уметь их взять, и что при том положении вещей, какое образовалось внутри и вне государства, лучше бы Германии повременить с решительными выступлениями. Другими словами: к Розе Люксембург, Карлу Либкнехту, Лео Иогихесу и их товарищам стали несколько больше прислушиваться не потому, что убедились в несоответствии войны и захвата колоний с принципами социализма, но потому, что кое-кто со страхом начал понимать, что при подобных Вильгельму руководителях имперской политики Германская империя может потерпеть поражение. Конечно, нечего много распространяться о том, что левое течение имело и иные корни и что далеко не весь германский рабочий класс был «рабочей аристократией» по положению. Низкая в некоторых отраслях заработная плата, тиски нужды, неуверенность в завтрашнем дне, давление налогового пресса, постоянные раздражающие известия о грубейшем обращении с отбывающими воинскую повинность — все это само по себе было почвой, питавшей левые настроения в обширных слоях рабочей массы. Но я тут хочу отметить, что именно внешняя политика стала все более раздражать и беспокоить также нерабочую аристократию» перед войной 1914 г.

Мы теперь подошли к теме, которой трудно было касаться без только что сделанных предварительных пояснений. В первом параграфе этой главы мы рассмотрели ближайшие требования германского финансового капитала в конце XIX в. и подчеркнули, что создание колониальной империи было основным из этих ближайших требований. Во втором параграфе мы напомнили, что единственный громадный и могущественный класс, который еще в момент вступления Вильгельма II на престол, т. е. в 1888 г., стоял на принципиально революционной точке зрения, пережил с тех пор довольно быструю эволюцию, круто изменившую настроения довольно значительной его части; мы видели, что это изменение, в частности, привело к усвоению некоторыми более или менее «положительного» или «смягченного» взгляда на расширение политическими средствами арены действий финансового капитала, на колониальную политику, на необходимость экономического использования и, если нужно, политического захвата новых земель. Теперь мы должны рассмотреть, как воспользовалось фактически германское правительство этими широкими возможностями, таким положением, когда наиболее влиятельные слои капиталистической буржуазии его прямо толкали на активную внешнюю политику, а наиболее влиятельные и многочисленные слои рабочего класса ему в этом не очень препятствовали.