Европа в эпоху империализма 1871-1919 гг.
Шрифт:
«Страшные физические страдания, тяжелое моральное давление, безграничное переутомление (eine grenzenlose Uebermudung) сделались с течением времени невыносимыми. Во всей армии слышался один вопль: «Лучше пойти на самое трудное наступление, лишь бы, наконец, выйти из окопов и воронок!» — вот как рисуют (перед следственной комиссией Национального собрания) генерал фон Куль настроение войск перед весенним немецким наступлением 1918 г. [151]
151
Ursachen des Zusammenbruchs. Показание фоп Куля, Berlin, 1923, стр. 216.
На рассвете 21 марта немцы открыли ураганный огонь против неприятельских позиций от Камбре до
9 апреля началось новое наступление германских армий, уже не на Сомме, а во Фландрии, при Лисе (Lys). Бои длились до 19 апреля и — после передышки в 5 дней — с 24 до 29 апреля. По-прежнему у немцев были успехи, были взяты пленные и орудия, было достигнуто некоторое продвижение. Но и тут решающих стратегических успехов не было. Тем не менее было ясно, что за первыми двумя ударами последует третий.
На майском военном совете союзников, собравшемся в Версале, была выработана телеграмма Вильсону, подписанная тремя союзными премьерами: Клемансо, Ллойд-Джорджем и Орландо. В телеграмме говорилось о крайней серьезности положения, о том, что на фронте 162 союзные дивизии должны сдерживать напор 200 германских и что без американских подкреплений, минимум по 300 тысяч ежемесячно, нельзя надеяться на победу; мало того, есть непосредственная опасность.
Немедленно Вильсон пустил в ход всю свою фактически в тот момент неограниченную власть. Ежемесячно по 300 тысяч человек высаживалось на берегу Франции и отправлялось на фронт. С ранней осени их прибывало уже по 330 тысяч в месяц.
27 мая началось третье наступление германских армий — между Реймсом и Воксайоном. В первые дни победа немцев казалась еще более серьезной, чем в предшествующих наступлениях. И англичане и французы потерпели страшный урон.
Были французские дивизии, от которых уже на второй день боя оставалось по 500, по 700 человек. По показанию врагов, немцы сражались с поразительным пылом и одушевлением. Немецкие войска сражались с таким же, если не большим, героизмом, как и в марте и в апреле. Можно было подумать, что от Людендорфа до рядового все понимают, что это уж последний возможный порыв, последняя надежда на победу, что если и на этот раз не удастся прорваться к Парижу, то возможно будет продолжать сражаться, продолжать умирать, но о победе уже нечего будет и думать и все жертвы, принесенные за четыре года войны, окажутся совершенно напрасными. Шмен-де-Дам, Фим, Суассон, Мон-Тьерри были заняты немцами в первые же дни. Кавалерия подошла к Марне, двадцать километров по северному берегу Марны оказались в руках германской армии. «Толчок был громаден, — заявил Клемансо в палате, — мы боремся, мы сопротивляемся, мы победим. Дело не кончено, есть хорошие признаки. Выше сердца!»
Людендорф признается, что в эти дни блистательных побед, каждый вечер он бросался к газетам: нет ли признаков упадка духа среди правителей Антанты? Нет ли признаков желания начать переговоры? Но ничего этого он не находил. Приходилось усиливать наступление, вливать новые и новые части, даже как следует не отдохнувшие от предшествующих боев. 2 июня был занят немцами Шато-Тьерри. Но тут наступление остановилось: продолжать дальше не было ни физических, ни моральных сил. Необходим был отдых. 9 июня наступление возобновилось и снова остановилось. 13 июня. Сопротивление и контратаки французов сделали невозможными новые попытки в ближайшие дни.
Битвы эти, начавшиеся 21 марта, приостанавливавшиеся и вновь возгоравшиеся вплоть до 13 июня на разных участках гигантского фронта, дали немцам за 3 месяца ряд побед, несколько сот тысяч пленных, 2446 вражеских орудий. Но ни в Кале, ни в Париж они не прорвались. Ни одна из этих главных целей достигнута не была, несмотря на несметные жертвы и колоссальные усилия.
Людендорф, со своим знанием
немецкой армии, с точными сведениями о ее страшной усталости, недоедании, недосыпании, об отсутствии резервов, учел все значение того, что одно за другим четыре отчаянных наступления после первых блестящих успехов неизменно обрывались и останавливались и что ни разу ни одна цель этих наступлений ни в марте, ни в апреле, ни в мае, ни в июне не была достигнута. На что было надеяться? Людендорф именно в это время сказал принцу Рупрехту Баварскому, на что, по его мнению, следует возложить надежды: на революцию в Париже или в Лондоне.Но и признаков близкого революционного движения пи в Париже, ни в Лондоне он пока не улавливал. Значит, надо было снова идти в наступление.
На этот раз отдых (сравнительный, конечно) длился около месяца. Но для немецких солдат он не был настоящим отдыхом. Гинденбург говорит в своих воспоминаниях, что нельзя было уводить солдат достаточно глубоко в тыл, чтобы они могли предаться долгому и спокойному сну, не слыша грохота орудий. Не было достаточных резервов, нужно было не отдохнувших, не оправившихся от битвы людей гнать в новую битву.
В первом часу ночи на 15 июля 1918 г. начался ураганный огонь с немецких позиций между Реймсом и Шато-Тьерри, длившийся с неслыханной силой четыре часа кряду, а в начале пятого часа утра немецкая армия вышла из окопов и пошла на штурм французских траншей. Первая линия заблаговременно была очищена французами, узнавшими с вечера от пленных и перебежчиков о готовящемся наступлении. На второй линии атакующие натолкнулись на упорное сопротивление. Семь раз, уже не считая своих потерь, они брали вторую линию, и семь раз их отбрасывали от уже взятых позиций. Наконец, левое крыло наступающей немецкой армии с боем перешло через Марну и пошло дальше, к югу, на 15 километров от берега в глубь страны, клином в 5 километров в ширину.
Когда первые телеграммы о переходе через Марну и о движении к Парижу пришли в Германию, страну охватило неописуемое волнение. Наблюдатели говорят, что радость, чувство избавления от опасности, уверенность в близкой победе были так сильны, что заглушили даже привычное в последнее время недоверие. Конец четырехлетних мучений вдруг стал близок, награда за все неимоверные жертвы и долгие страдания была налицо. Может быть, нигде в тылу эти чувства не были так обострены в дни «второй Марны», как они были обострены в армии. Там помнили роковую первую Марну, поражение в сентябре 1914 г., опрокинувшее весь план Шлиффена, и на вторую Марну теперь, 15–17 июля 1918 г., смотрели как на «поднятую нить, оброненную в сентябре 1914 г.».
5. Поражение германской армии между Анкром и Авром 8 августа и перелом в мировой войне
Но этот болезненно-сильный подъем духа, взрыв надежд продолжался всего два дня. Уже на третий день по Берлину и другим центрам пошли смутные слухи о внезапном и крутом повороте событий, о переходе Фоша в наступление, о засаде, куда будто бы попали части, переправившиеся через Марну. Прошло еще несколько дней, и скрывать то, что уже с вечера 18 июля потрясало весь земной шар, неподчиненный германской военной цензуре, становилось нелепым; Германия и Австрия, наконец, узнали, что из леса Виллер-Котре и от Компьена внезапно вышли резервы Фоша, что немецкие войска отброшены обратно на северный берег Марны и с тяжкими боями продолжают отступление, теснимые французами…
Это и было началом перелома в истории великой войны. После этого и начался (и все прогрессировал) тот упадок духа в измученном войске и голодающем народе, то постепенно возраставшее настроение безнадежности, которое, может быть, не было бы так жгуче и непреодолимо, если бы не этот непосредственно предшествовавший порыв геройского самоотвержения и радостных надежд. Этот упадок духа и был, с точки зрения военного командования, опаснее и непоправимее всего. Причины его понятны. Наступало время подведения итогов. Бурные натиски германских армий 21 марта в направления Нуайона, 9 апреля во Фландрии, 27 мая на Шмен-де-Дам, 9 июня на Компьен, 15 июля на юг от Марны — всякий раз начинались блестящим успехом, тысячами пленных, смятением в неприятельских первых линиях, отступлением французов и англичан и всякий раз кончались через несколько дней остановкой, обозначался шаг на месте, и ни разу ни одна основная цель не была достигнута. «Все застопорилось» (Wir sind festgefahren), — сказал кронпринц Вильгельму, посетив его 18 июля в его вагоне (во многих километрах, конечно, позади линии огня, — быть ближе к фронту Вильгельм никогда не отваживался).