Эйнштейн

– Очень приятно, с вами встретиться. И познакомиться лично. – Стал спешно отряхиваться и вытирать об пиджак свою ладонь, прежде чем протянуть ее такому легендарному ученому, открывшему строение атома.

Резерфорд поднял его за ладонь, и не спеша стал вести к выходу, под уже беспорядочные выкрики с разных сторон, некоторые на них презрительно оглядывались, мол нашел себе такого же чокнутого друга.

– Не обращайте на них внимание, это не ученые, многим из них титулы и награды подарили их родители. – Стал успокаивать Эйнштейна его новый друг, придерживая того за локоть. Он старался поспевать своими маленькими шажками за широким размахом ног Резерфорда. – Когда я был молод, помню они меня так же встречали. Они завидуют и высмеивают всех, кто может быть умнее или в чем-то лучше их.

Эйнштейн шел молча, не веря такой встрече, его кумир молодости, так близко с ним. Он разглядывал каждую черточку на его лице, каждую складку на его пиджаке, и пытался понять из чего состоят гении.

– Я знаком с вашей работой о свето-эффекте, которая меня поразила до глубины души, и чем-то сразу мне напомнила мой подход, сначала общее, а потом частное. Установив один факт, нужно им объяснить что-то общее, а потом несколько частных явлений, чем просто одно из частных явлений. Вы меня удивили.

– Спасибо. Я учился по вашим работам. Раньше я знал их буквально наизусть. – Тихо сказал Эйнштейн.

Они вышли из душной ратуши, и гул автомобилей накрыл их уши, больше они не могли общаться. Молодой ученый уже шел без поддержки, слегка хромая на одну ногу и едва поспевая за великаном, который на него постоянно оглядывался. Они перебежали улицу и зашли пустое кафе с красной нарядной крышей, помещение было пустое, но как только дверь за ними захлопнулась в подсобке послышались шаги. Они заняли столик у окна, сев друг напротив друга, ожидая прихода официанта.

– Ну что же, давайте знакомиться. Про меня вы наверное все знаете, уже много книг было написано без моего ведома о моем творческом пути из Австралии в Европу. Думаю, вы их тоже читали. – Он широко улыбнулся, потом добавил. – А если не читали, ничего страшного, это даже к лучшему, потому что наврано там больше половины. Эти биографы цепляются не за факты, а за домыслы, которые фактами не являются. Им главное продавать сенсацию, на основе своего воображения, за это я к ним так лоялен.

Эйнштейн со вниманием слушал гремучий голос великана, заглядывая ему в глаза, пытаясь разглядеть масштаб его мысли и научных предположений, которые он ценил в людях больше всего.

– Так что обо мне всем все известно, даже более того. А вот о вас мне ничего не известно. Расскажите что-нибудь, пока нам несут кофе и булочки. Эти шведы так медленно все делают, так что время у нас есть.

Эйнштейн застеснялся, что такой именитый ученый хочет знать историю его жизни, и сначала застеснялся, но потом переборол себя и стал медленно раскручиваться, как старое помятое на кочках колесо.

– Родом я из Швейцарии, страны молочного сыра и вечного нейтралитета. – Он улыбнулся. – В свое время из-за необходимости изучения иностранных языков без их понимания, я бросил школу, и так ее и не закончив, и отправился в Милан к родителям, которые туда перебрались уже несколько лет назад. Мой отец был промышленником и довольно успешным. Да, я так и не окончил школу, потому, что не нашел там применение своему воображению. Это было просто школа по развитию памяти, и не более. Конечно, я не лучший пример для подражания, учится нужно всегда и в любом возрасте. Но учится нужно с пониманием и интересом, а не просто для галочки. Иначе все ваши знания будут равны вашей памяти, а не интеллекту. Да, и запоминая только старое, ничего нового никогда не придумаешь. Все что мне тогда объясняли, я старался всегда перевернуть, исказить, переименовать так, чтобы оно для меня имело какой-то смысл. Помню, учитель мне тогда сказал при всем классе «Эйнштейн, ты такой бестолковый. Ты никогда ничего не достигнешь в жизни». Мое воображение работало в то время постоянно: я разбирал все, что видел на составные части, я скрещивал их с другими вещами, растягивал, подкидывал, менял форму и так далее.

Эйнштейн склонив спину к чашке, тихо засмеялся, пряча свои довольные глаза от собственного рассказа. Ему было и стыдно и одновременно приятно, что впервые в жизни им кто-то заинтересовался, да еще и не кто-то там, а сам великим Резерфорд. В этот момент он был так окрылен и счастлив, наверное как никогда на этой пыльной Земле, что готов был рассказать своему новому знакомому все о себе, раскрыть все свои сокровенные тайны, а так же все научные догадки и предположения, которые вполне возможно могут стать очень скоро новыми фундаментальными законами мироздания. Но в этом он был пока не уверен.

Резерфорд слушал его, развалившись на спинке стула, как на диване, вроде как внимательно, но все равно как-то свысока, давая понять собеседнику, что он все таки уже признанный и всемирно известный ученый, а тот еще только восходящий талант. Слова Эйнштейн вроде и долетали до ушей его учителя, но тут же отражались как солнечные лучи от стекла. Резерфорд не мог никого воспринимать настолько серьезно и научно, как он воспринимал сейчас только самого себя. Он просто не верил, что кто-то может шагнуть в чертоги науки намного дальше, чем уже смог сделать он. Этот молодой ученый забавен, но уж точно не гений, и его премия скорее случайное обстоятельство, чем заслуга его способностей. Всем своим видом, Резерфорд давал понять своему собеседнику, что среди них только один гений, и это безусловно он сам.

– Я помню ваши знаменитые эксперименты с фольгой, помню когда я их первый раз читал, у меня даже дрожали руки, настолько они мне тогда казались удивительными и волшебными. – С подобострастием произнес тихо Эйнштейн все еще боясь надолго задерживать свой взгляд на своем кумире. Руки и ноги его постоянно дергались под столом, глаза бегали по поверхности столов, окон, люстр, за каждый звуком.

– Да славное время было! – Вздохнул самодовольно Резерфорд. – Время удивительная вещь, оно всегда приукрашивает прошлое, и всегда притемняет будущее. Но это не физическая проблема. – И он махнул рукой, откинув голову назад, и придавшись воспоминаниям, он словно вдыхал их носом.

– Напротив господин, Резерфорд. Я считаю, что пространство и время – это не просто философские суждения, а самое что ни на есть основа всех физических явлений. И поняв их мы сможем понять все вокруг. Даже такое субъективное явление, как память зиждется на законах пространства и времени.

– Ну вы смешной, господин, как вас я уже забыл.. – Резерфорд посмотрел на собеседника с высоты трехэтажного дома. Настолько ничтожными ему показались высказывания его Эйнштейна.

– Позвольте, я все объясню. Многие не правильно понимают феномен человеческой памяти. На самом деле, это не какой не феномен, это такая же мысль, как эта. – Он постучал пальцем по своему лбу и скромно улыбнулся. – Только из прошлого. Мы запоминаем все, что видим и чувствуем здесь и сейчас. – Он обвел пальцем все вокруг. – Все, на чем сконцентрировано наше внимание, даже не в полную силу. Поэтому не так сложно учиться запоминать, как сложно это вспомнить. Мысль – это субстанция, которая живет в пространстве и времени, и не может существовать одна без другого.

– То есть вы клоните к тому, что наши мысли тоже живут в пространстве и времени. – Едва сдерживая смех переспросил Резерфорд. – Честно говоря, я впервые слышу о такой чу… – Едва не захлебнулся от хохота.

– Подождите. – Глаза Эйзенштейна загорелись азартом, его никто никогда не понимал, и вот великий Резерфорд, по трудам которого он учился, должен его точно понять. – Поясню: вспоминая что-то, мы пытаемся вспомнить мысль только по шкале времени (когда это было?), игнорируя ее расположение по шкале пространства (где это было?). Мысли, которые потерялись в пространстве, теряются и во времени, мы их уже не вспомним никогда. Хорошая память – это всего лишь соединение плоскости пространства и времени в одной точке. – Тараторил запинаясь от волнения Эйнштейн, радостный и признательный за то, что его хоть кто-то стал так внимательно слушать. – Поэтому, если хотите, что-то запомнить наверняка и надолго, отмечайте эту мысль на обоих шкалах: пространства и времени, по этим координатам вам будет легче ее потом вытащить из своего подсознания. – Он с детской надеждой посмотрел на Резерфорда, ища в его глазах солидарность и понимание, но встретил лишь хмурое выражение лица и поджатый нос, будто пахло чем-то несъедобным. – Ну, вот например, почему люди забывают? Потому, что они упрощают запоминаемую информацию, удаляя пространственные ориентиры, – думая, что так им легче будет запомнить. Запомнить им так будет конечно легче, а вот вспомнить труднее. – Эйнштейн буквально вцепился взглядом в собеседника, ловя хоть малейший признак на кивок. – То же самое происходит и с проектированием будущего, ведь мы мечтаем без оси координат, мысли оторваны от пространства (где это будет?) и времени (когда это будет?). Мысли, не имеющие координат – не сбываются, они теряются в глубинах нашего подсознания, как миллионы подобных, которые внезапно появляются в нашей голове, и так же внезапно исчезают. Сбываются лишь те мечты, которые имеют точные координаты.

Эйнштейн закончил задыхаясь от волнения, барабаня тонкими пальцами по столу, не отпуская из виду выдающегося собеседника, который все это время только молчал и недоверчиво хмурился.

– Да, надо сказать, что все это довольно любопытно. – Проговорил Резерфорд, словно вытаскивал изо рта какие-то крючкообразный ветки. – Как вы собираетесь это доказать. Это абсолютно не научно! Это лишь ваши фантазии! – И снова та же презрительная улыбка, к которой привык он с детства. – Я не знаю даже.. – После чего он поморщился будто бы только что съел лимон целиком и еще не прожевал его до конца.