Эжени флиртовала… Женщины времен Июльской монархии

После чего, обессиленные и изможденные, они заводили разговор о будущем монархии…

– Она сделает его министром, – сказал однажды Луи-Филипп своему премьеру Гизо.

– Этого вульгарного коротышку? Никогда!

– Вот увидите… Народу нравятся фривольные паяцы…

И король расхохотался… От альковных историй короля на некоторое время отвлек разразившийся в Париже скандал.

Глава 2 Принц Конде становится жертвой эротических развлечений

Погоня за сладострастием доставляет порой много неприятностей…

Жан Шоке

Ранним утром 27 августа 1830 года в замке Сен-Ле, служившем летней резиденцией Его Высочества герцога Бурбона, последнего представителя этого рода, стояла тишина.

Хозяин замка еще не дал знать челяди о своем августейшем пробуждении. Его любовница баронесса де Фешер спала, а некий жандармский унтер-офицер, чьими услугами эта дама тайно пользовалась по ночам, уже отправился к себе в деревню, проведя в замке ночь, которая была «очень насыщенной», по мнению слуг, знавших всю подноготную жизни своих хозяев…

В восемь часов утра камердинер принца Лекомт постучал в дверь спальни хозяина замка. Не имея никаких честолюбивых устремлений, он просто хотел войти в комнату, а получилось так, что он вошел в историю…

Не услышав ответа, Лекомт подумал, что госпожа де Фешер сильно утомила Его Высочество, которому было уже семьдесят три года. И камердинер удалился.

В девять часов он снова был у двери и снова постучал. Результат был таким же, как и в первый раз. Это его заинтриговало, и он осторожно повернул ручку двери, но та не поддавалась, поскольку дверь была заперта изнутри.

На сей раз Лекомт встревожился, ибо герцог Бурбон не имел привычки запираться в своей спальне. Камердинер обернулся к подошедшему доктору Бонни, явившемуся как всегда, чтобы провести утренний осмотр старого принца.

– Что вы на это скажете?

Врач не стал скрывать своего беспокойства:

– Опасаюсь самого худшего, – сказал он. – Надо немедленно предупредить мадам де Фешер.

И мужчины поспешили на первый этаж, где находились покои баронессы. Она была еще в постели, поэтому камердинеру и врачу пришлось объяснять причины своего беспокойства через дверь.

– Я немедленно поднимусь к нему, – крикнула она в ответ. – Когда он услышит мой голос, то немедленно отзовется!

Она вышла из комнаты не совсем одетой. Поднимаясь по лестнице, она добавила:

– Если принц не ответит, нам придется взломать дверь. У него мог случиться приступ… Но ничего, кровопускание быстро поставит его на ноги!

Подойдя к двери любовника, она крикнула:

– Монсеньор!.. Откройте, монсеньор!.. Отоприте же!.. Это я, монсеньор!..

Поскольку никто не отвечал, она обратилась к Лекомту:

– Скорее позовите кого-нибудь! Надо взломать дверь! Пошлите за Манобу и скажите ему, чтобы захватил с собой необходимый инструмент, что-нибудь вроде тарана…

Через несколько секунд начальник стражи замка высадил тяжелым молотом одну из створок двери…

Баронесса и трое мужчин вошли в комнату. При свете свечи, догоравшей рядом с пустой кроватью, они увидели герцога, прислонившегося к внутренним ставням. Он был неподвижен и стоял в позе человека, который к чему-то прислушивается. Доктор Бонни бросился к нему и вскрикнул: герцог Бурбон, отец герцога Энгиенского, последний из рода Конде, висел на двух связанных носовых платках, прикрепленных к шпингалету…

Убийство или самоубийство?

Все говорило в пользу второй версии: и запертая изнутри дверь, и порядок в комнате, и отсутствие на теле принца каких бы то ни было следов насилия…

Однако доктор Бонни не верил в самоубийство по многим причинам. «Чтобы повеситься, – гласит поговорка, – надо надеть на шею петлю». А этого-то герцог сделать как раз и не мог, поскольку перелом ключицы не позволял ему поднять левую руку. Кроме того, со времен битвы при Бернштайне, то есть с 1795 года, когда он потерял три пальца, принц с трудом владел и правой рукой. Как же он смог сделать такой мудреный узел, которым были связаны платки?

И потом, герцог Бурбон всегда считал самоубийство не только большим грехом, но и преступлением. За двенадцать дней до смерти он сказал своему дантисту Оштайну:

– Только трус может убить самого себя!

Что же из всего этого следовало?

Пока доктор Бонни размышлял над этим, госпожа де Фешер, упав в кресло и стараясь соблюсти все условности, стала картинно заламывать руки и испускать горестные стоны. Вдруг, издав самый душераздирающий стон, она произнесла:

– О, как хорошо, что принц умер такой смертью! Если бы он умер в своей постели, всенепременно подумали бы, что это я его отравила…

Доктора сильно удивили эти слова. Однако он промолчал, продолжая осмотр тела Его Высочества, все еще висевшего у окна. Его поразила одна любопытная деталь: ноги повешенного не были оторваны от пола, а касались ковра…

Странное самоубийство! [11]

К одиннадцати часам утра о печальном открытии доктора Бонни и Лекомта доложили королю. Взволнованный монарх направил в Сен-Ле председателя палаты пэров барона Паскье.

Во второй половине того же дня, лично проведя расследование, Паскье направил королю официальную записку. Вот ее содержание:

11

Да и сам самоубийца был тоже странным. Как отметил аббат Пелье де Лакруа, духовник Его Высочества, который был в комнате принца утром 27 августа 1830 года: «Сразу после того, как принц коснулся бы ногами пола вследствие растяжения связок и в этом положении вес тела стал бы опираться на ноги, петля, ослабнув, оказалась бы бесполезной (поскольку удавки, как таковой, не было) и странгуляция не могла бы иметь место». Следовательно, для того, чтобы удавиться, принцу надо было проявить сверхчеловеческую волю и налечь всем телом на петлю, чтобы добиться полного удушения…

«Обстоятельства смерти настолько необычны, что требуют проведения очень глубокого расследования, и я полагаю, что Его Величеству было бы нелишне немедленно прислать сюда двух врачей, а именно доктора Марка и доктора Маржолена, имеющих опыт проведения осмотров, который требуется в данном несчастном случае».

Что же касается полковника Рюминьи, начальника личной охраны, не перестававшего напоминать об увечьях покойного, 7 сентября президиумом суда города Понтуаза было вынесено следующее постановление:

«Из собранной информации становится совершенно очевидно, что смерть принца Конде была добровольной и явилась следствием самоубийства. При этих условиях правосудие не испытывает необходимости в сборе дополнительных сведений, равно как и в судебном преследовании кого бы то ни было. Посему суд постановляет: признать расследование исчерпывающим и считать дело закрытым».

Выводы, сделанные судом, повергли в недоумение всех здравомыслящих людей. Стал распространяться слух о том, что «кое-кого хотят спасти от наказания»… Имени не назвали, но всем было ясно, что речь идет о госпоже де Фешер.