Ф. М. Достоевский: писатель, мыслитель, провидец. Сборник статей

Эгоизм порождает эгоизм же. Вследствие сокрытого в нем эгоистического начала позитивистский рационализм видит в окружающей жизни и человеке лишь корыстные побуждения и расчеты. Потому-то, по мнению Достоевского, «разумные научные теории не изменяют лика мира сего», ибо они основаны на эгоизме. Усложняя и утончая его, утверждают господство материального интереса и отъединения людей друг от друга.

Было бы наивно, недальновидно и вообще неверно полагать, что Достоевский был оголтелым противником денег или рынка, материального благополучия или правовых отношений, науки или прогресса. Совсем наоборот. Он считал все это нужным прожиточным минимумом социально-интеллектуальной жизни, который тем не менее из-за явно недостаточной духовно-нравственной содержательности и слитости с «темной основой нашей природы» нельзя поднимать на котурны и возводить в превосходную степень.

По убеждению Достоевского, при отсутствии «даров Божиих» – свободного духа и чистого сердца – ценности цивилизации не только не вырабатывают положительных сил добра и света, но и создают условия для понижения психического строя, иссушают и примитивизируют душу, выводят из активной жизни ее «высшую половину», разрушают нравственные основания деятельности. Весь мир, заключает старец Зосима, вышел на дорогу «сущей лжи», принимая ее за правду и обольщаясь мнимой свободой, оборачивающейся зависимостью от гордости, эгоизма и чувственности. На такой темной и злой основе своекорыстия политика, идеология и общественная жизнь всегда управляются борьбой и соперничеством, порождают явные или скрытые формы ущемления, угнетения и насилия, разделенности и противопоставленности людей. И любые попытки преодолеть это положение вещей на внехристианских принципах, в какие бы человеколюбивые идеи, прогрессивные установления и передовые учреждения ни облачались, неизбежно заканчиваются в истории лишь перераспределением власти, очередным прорывом в измененных формах фундаментальных установок нравственно холодного и низменного сознания, господства и подчинения, взаимного обвинения и непонимания людей, их неспособности пробиться сквозь крепкие решетки эгоистической тюрьмы к душе ближнего.

По Достоевскому, при таком положении вещей неизбежен апокалиптический финал (дело лишь в сроках). В подаренном писателю женами декабристов Евангелии отмечены слова из «Откровения Иоанна Богослова» о звере с семью головами и десятью рогами, на котором восседала облаченная в порфиру и багряницу жена «с золотой чашей в руке своей, наполненной мерзостями и нечистотою блудодейства ее». На теле же жены написано имя: «Тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным». Отметив слово «тайна» двумя чертами и пытаясь далее разгадать ее, Достоевский пишет на полях слово «цивилизация». В подготовительных материалах к «Бесам» имеется толкование этого места Апокалипсиса, где он сравнивает зверя с миром, оставившим веру и опирающимся на свои собственные «гуманистические» силы.

…Говоря о «Дон Кихоте», по его мнению самой грустной из книг, писатель указывал на выраженную в ней «глубочайшую и роковую тайну человека и человечества», на историческое бессилие действенной любви: «…всем этим благороднейшим и богатейшим дарам, которыми даже часто бывает награжден человек, недоставало одного только последнего дара – именно: гения,чтоб управить всем богатством этих даров и всем могуществом их, – управить и направить все это могущество на правдивый, а не на фантастический и сумасшедший путь деятельности, во благо человечества!» [12]

12

Собр. соч.: В 15 т. Т. 26. С. 25.

По убеждению Достоевского, языческий выбор в любом («демократическом» или «тоталитарном», благообразном или неприглядном) варианте лишает человека положительных сил добра и света, выдвигает на передний план «недоделанных» и «недосиженных» людей, господство которых направляет мир по сумасшедшему пути духовного эгоизма, взаимной злобы, конкурентной борьбы и приближает его к неминуемому краху.

По заключению писателя, только абсолютный идеал, его духовная высота, нравственная глубина и смыслополагающая сила стирают в душе все остальные идеалы и идолы и позволяют людям не довольствоваться собственной греховной природой, а стремиться к ее преображению, очищают корыстолюбиво-разрушительные побуждения натуры и переводят их в созидательно-человеческую плоскость. Таким идеалом, создающим непосредственность и непобедимость ощущения высшей красоты и подлинной духовной гармонии, делающим благодатный отказ от «натуральных» движений собственной воли «самовольным» и естественным, была для писателя личность Христа, Богочеловека с Его совершенной любовью, которая является выражением предельной свободы и одновременно величайшим самостеснением, жертвой, победой над созданной Адамом «натурой». По его убеждению, только христоподобная любовь (и большая или меньшая способность вместить ее в чистом сердце), которая не завидует, не гордится, не превозносится и «не ищет своего», ибо не отождествляется ни с каким частным интересом или естественными склонностями, дающая, а не берущая любовь, которая долготерпит и все переносит, способна преобразить «темную основу нашей природы», возвысить и облагородить приниженную душу человека, восстановить в нем «образ человеческий», изменить и восполнить «укороченное» эгоцентризмом его сознание. Одна из самых главных и заветных мыслей Достоевского, доверенная его герою, звучит так: «Наземлеже воистину мы как бы блуждаем, и не было бы драгоценного Христова образа пред нами, то погибли бы мы и заблудились совсем, как род человеческий пред потопом» [13] . Потому-то и так важно, заключал писатель, беречь «Знамя Христово», что оно сохраняет твердую почву в различении добра и зла, не позволяет слепоотсутствующему уму увлекаться ложными идеями и ценностями, оживляет в сердце подлинную любовь. Ту любовь и те силы подлинного благородства и высокой человечности, которые угасают за невостребованностью, но без которых нельзя одолеть нигилистический дух великого инквизитора, принимающий в истории разные обличил и дышащий везде, где заботы о довольстве, пользе или выгоде человека опираются на «темную основу» его природы и где земля обустраивается без небес, счастье без свободы, жизнь без смысла.

13

Собр. соч.: В 15 т. Т. 14. С. 290.

«Образ мира, в Слове явленный» (К характеристике «реализма в высшем смысле») К. А. Степанян, д-р филос. наук

В моем докладе речь пойдет о том, как и какими путями герои Достоевского, встретившись со Христом (Словом, Логосом), прозревают в этом Образе истинное устройство мира, свое место в нем и обретают собственную личность – через приятие этого Образа в себя, вернее, восстановление его в себе. В строке из всем известного пастернаковского стихотворения «Август» я позволил себе поднять букву в слове «слово», на что меня натолкнула статья О. Седаковой «Символ и сила. Гетевская мысль в “Докторе Живаго”» [14] . Но в принципе исследования многих российских коллег-достоевистов сегодня ориентированы в этом направлении. Как пишет В. Захаров, «на протяжении последних десяти веков у нас была не столько литература, сколько христианская словесность»; Достоевский же особенно выделяется здесь, ибо «его “реализм в высшем смысле” – это реализм, в котором жив Бог, зримо присутствие Христа, явлено откровение Слова» [15] . Ябы хотел обратить внимание на один из аспектов этой темы.

14

Седакова О.А.Символ и сила. Гетевская мысль в «Докторе Живаго» // Континент. 2009. №. 139. С. 371–434.

15

Захаров В.Н.Русская литература и христианство // Евангельский текст в русской литературе XVIII–XX веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр: Сб. научных трудов. Петрозаводск: Изд-во Петрозаводского ун-та, 1994. С. 6; см. также: Захаров В.Н.Фантастические страницы Достоевского // Евангельский текст в русской литературе XVIII–XX веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр: Сб. научных трудов. Вып. 5. Петрозаводск: Петрозаводский гос. ун-т, 2008. С. 397; Касаткина Т.А.О творящей природе слова: Онтологичность слова как основа «реализма в высшем смысле». М.: ИМЛИ РАН, 2004. Здесь и далее курсивом во всех цитатах выделены слова, подчеркнутые автором цитаты, полужирным курсивом – подчеркнутые мною.

Запись Достоевского из Подготовительных материалов к «Братьям Карамазовым» – «Человек есть воплощенное Слово. Он явился, чтобы сознать и сказать» [16] – была для меня долгое время загадкой. Загадка в том, что слова Достоевского, судя по всему, относятся к каждому человеку, в то время как «Он явился» и «воплощенное Слово» (с большой буквы) привычно относятся нами ко Христу. Но, как это всегда и бывает с текстами Достоевского, если что-то в них тебе кажется неправильным, значит, сам чего-то еще недопонял. В данном случае то, что первый человек, Адам, не только был воплощен, вызван из небытия – как и все остальное творение – Словом (Логосом) Божиим («И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию» – Быт 1. 26), но и был в полной мере образом Божиим и подобием, явился, чтобы осознать Божию истину о мире и сказать ее всей остальной твари. Потому и сравнивают часто Адама со Христом, «вторым Адамом». Первый Адам не выполнил свою миссию, но явление «второго Адама», Христа, дает отныне каждому человеку возможность восстановитьпервого Адама в себе и выполнить поставленную задачу – «сознать и сказать». В конце жизни, характеризуя себя как «реалиста в высшем смысле», Достоевский определял главную черту такого реализма: изобразить все глубины души человеческой и «найти человека в человеке» (27; 65). Этого «человека в человеке» можно понимать и как обретение первого, еще «догрехопадного» Адама. «На зиждительное Слово человек должен отозваться. Бог ждет этого ответа человеческого. Человек потому и ответствен, что ему как словесному и разумному существу надлежит ответить Богу, ответить всем своим бытием, всей полнотой своей человечности» [17] .

16

ПСС. Т. 15. С. 205. В дальнейшем все цитаты из произведений Достоевского приводятся по этому изданию, с указанием в скобках соответствующего тома и, через точку с запятой, страницы. Заглавные буквы в именах Бога, Богородицы, других святых имен и понятий, вынужденно пониженные в этом издании по требованиям советской цензуры, восстанавливаются.

17

Киприан (Керн), архим.Антропология св. Григория Паламы. М.: Паломник, 1996. С. 427.

Я здесь ограничусь рассмотрением только трех первых великих романов Достоевского – «Преступления и наказания», «Идиота» и «Бесов». Центральные герои во всех этих романах начинают с прямо противоположного тому, что делает, появляясь в них, Христос: Христос воскрешает Лазаря – Раскольников убивает Алену Ивановну и сестру ее Лизавету; Мышкин пытается воскресить Настасью Филипповну, Аглаю и других – Христос умирает (на картине Гольбейна); Христос изгоняет бесов – Ставрогин впускает их в мир. Но и эти герои, и все остальные персонажи живут и действуют в романах Достоевского, как писал Федор Тарасов, «пред лицом Христа» [18] , а я бы сказал: под взглядом Христа – тем взглядом, которым Христос посмотрел на Петра, после того как пропел петух (после этого Петр «вспомнил слово Господа» – Лк 22. 61–62). Как писал Достоевский в другом месте, «все это сверху видит Христос» (25; 91) (в последнем его романе это впрямую воплотилось в поэме «Великий инквизитор»). Все, в ком еще в том или ином виде сохранилась совесть (а совесть, писал Достоевский, – это «судящий во мне Бог» – 24; 109), получают возможность увидеть или услышать Христа и все понять. Но возможность еще не есть осуществление: можно заплакать и обновиться, как апостол Петр, можно остаться «в прежней идее» (14; 239), как Великий инквизитор, можно впасть в отчаяние и повеситься, как Иуда. Как все это происходит у Достоевского, я и попытался рассмотреть.

18

Тарасов Ф.Б.Роль Евангелия в творчестве Ф.М. Достоевского // Евангельский текст в русской литературе XVIII–XX веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр: Сб. научных трудов. Вып. 4. Петрозаводск: Петрозаводский гос. ун-т, 2005. С. 308–309.

Еще древние греки понимали, что космический Логос, как и подобает слову, «окликает» людей, но они, даже услышав Его, в большинстве своем неспособны постичь этот зов. В христианстве это было переосмыслено как Слово личного и Живого Бога, звучавшее при создании мира и человека и продолжающее звучать поныне. Христос принес людям откровение и Сам был этим откровением, самораскрытием Бога Незримого [19] . «Во Христе и только в Нем» заключается «вся полнота ведения» [20] . С этими словами ев. Григория Паламы перекликаются слова самого Достоевского: «…образ Христа, из которого исходит всякое учение» (11; 192). Достоевский даже писал, что все православие – это «один Христов образ» (24; 264). Увидевший Бога человек все понимает: «…в тот день вы не спросите Меня ни о чем», как говорил Своим ученикам Христос о том времени, когда Он явится к ним после Воскресения (Ин 16. 23). Тогда исчезают пространство и время (между Богом и человеком и человеком и другими людьми) – они уже не мешают подлинному общению.

19

См.: Аверинцев С.С.София – Логос: Словарь. Киев: Дух i Лггера, 2001. С. 117.

20

Цит. по: Мейендорф Иоанн, протопр.Иисус Христос в восточном православном богословии. М.: Изд-во Свято-Тихоновского Богословского института, 2000. С. 225.

Как писал замечательный русский философ В. Эрн, «восточное умозрение признает истину – бытиемв Логосе, то есть бытием в Истине, каковое бытие возможно лишь через становлениеЛогосом, через благодать существенногоусвоения Слова». Из этого, кстати, Эрн выводит онтологичность и логизмвосточной культуры, в отличие от рационализма западной [21] , а я бы добавил сюда глубочайшую логичностьтворчества Достоевского, в произведениях которого нет ни одного лишнего слова или детали.

21

См.: Эрн В.Ф.Борьба за Логос. Опыты философские и критические // Соч. М.: Изд-во «Правда», 1991. С. 79–80.

При. Максим Исповедник пишет, что Единый Логос содержит в себе множество логосов тварного бытия и все эти логосы потенциально находятся в состоянии всеобщего возвращения к Нему: поскольку подлинное движение твари есть движение к своему логосу, то в конечном счете это движение к Богу, возведение к единству с Ним. Поскольку, далее, зло – это неведение своей Причины, то, если полагать цель не в Боге, а в себе, прекращается посвященная Богу деятельность, к которой был призван человек. Деятельность человека, сообразная с его логосом, переменяется на деятельность против своего логоса. Вместе с тем она не может производиться иначе как на его основе. Поэтому деятельность падшего человека является самопротиворечивой, посвящается ложным богам либо ориентирована на себя до полного забвения другого. (Но, добавлю от себя, самопротиворечивость, двойственность, расколотость невыносимы для человека и потому напоминание о Причине нередко вызывает у героев Достоевского первоначально бунт, они как бы ощущают себя вынужденными (рабски) заявить своеволие.)Непосредственным следствием греха явилась атомизация человеческой природы, которая была сотворена единой, постоянное противопоставление людей друг другу во взглядах и мнениях. Восстание против Бога повлекло за собой незнание Бога, незнание в свою очередь стало причиной себялюбия – это привело к тому, что основой человеческих отношений вместо любви стала ненависть. Первый Адам был призван осуществить в себе соединение полов, соединить весь мир с раем, соединить землю и Небо, чувственное и умопостигаемое, тварное и нетварное и, наконец, мир и Бога. Он не сумел сделать этого – это сделал Христос, и после Его появления на земле, воплощения Слова, это имеет возможность сделать, приобщившись к Христу, каждый человек [22] .

22

См.: Совершенствование. Начала познания вещей божественных и человеческих: [Труды при. Максима Исповедника]. М.: Православное братство святых Бориса и Глеба, 2002. С. 1162–1178, 254.

Может возникнуть вопрос: на каком основании мы, исследуя художественный мир и авторскую концепцию Достоевского, опираемся на труды византийского богослова VI–VII вв., ни одного упоминания о котором нет во всем корпусе произведений писателя, в его записных тетрадях и письмах? Но, во-первых, нельзя утверждать, что о трудах при. Максима Достоевский ничего не знал: далеко не каждый автор или книга, о которых человек узнает, удостаиваются письменной фиксации (даже если человек этот – писатель). Во-вторых и в-главных: св. отцы ничего не «сочиняли от себя» – они лишь систематизировали, упорядочивали, переводили в строгую иерархию положений и догматов живое православное учение. Учение это оставалось неизменным и в VII и в XIX вв., и коль скоро мы пытаемся изучать христианскую основу творчества Достоевского, обращение к трудам при. Максима, одного из столпов христианского богословия, представляется оправданным.