Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1

12

Социалисты-утописты стремились показать преимущества организации

общественной и хозяйственной жизни на основах разума - на коллективных

отношениях людей. При этом они не были свободны от мелочной регламентации, делали попытки умозрительно предопределить весь порядок жизни будущего

общества, детали труда и быта. Это, разумеется, свидетельствовало о слабости, а

не о силе их. Научный социализм, опираясь на анализ тенденций общественного

развития, отрицательно относится к такой регламентации. Опыт истории

позволяет предвидеть основные черты отношений людей в обществе будущего.

Но научный социализм никогда не предписывал деталей устройства этого

общества. В грядущем общественном строе, где восторжествует социальная

справедливость и человек, освобожденный от экономических, политических и

духовных оков, будет хозяином всей жизни, он сам сумеет достойно определить

рамки своей деятельности, своего быта.

Достоевский не сумел исторически подойти к трудам утопистов-

социалистов. Его сознание воспротивилось тому, что некоторые утописты

ставили человека будущего общества в какие-то узкие регламентированные

рамки.

Спорил Достоевский с Белинским и петрашевцами о боге, о религии.

Белинский, как вспоминал Федор Михайлович, прямо начал с ним с атеизма.

Достоевский с детства был религиозным человеком; но он писал позднее в одном

из писем, что всю жизнь сознательно и бессознательно мучился вопросом о

существовании божьем {Ф. М. Достоевский, Письма, т. II, М.-Л. 1930, стр. 263.}.

Достоевский поддавался в чем-то под натиском страстной аргументации

Белинского, мучился сомнениями, отстаивал Христа, спорил о бессмертии души.

Мистико-фантастические ноты в "Двойнике", и особенно в "Хозяйке", свидетельствовали, что от принятия идей Белинского Достоевский переходил к

чуждым реализму и материализму мистическим тенденциям.

Большое значение имело расхождение с Белинским, как писал Федор

Михайлович, "из-за идей о литературе и направлении литературы" {Н. Ф.

Бельчиков, Достоевский в процессе петрашевцев, М. 1936, стр. 85.}. Белинский

осуждал попытки Достоевского толковать народность в мистико-фантастическом

духе. Он выступал за литературу высокоидейную, сознательную в отношении к

действительности, несущую свет истины народу. Достоевский, как он сам писал

тогда, считал обременительными эти "служебные", как он их называл, обязанности искусства.

Таким образом, круг разногласий между Достоевским и Белинским, а

затем петрашевцами был достаточно широк.

Бесполезно предполагать, как развивались бы эти противоречия, -

развитие творчества писателя было прервано насильственной рукой почти на

целых десять лет.

* * *

13

Воспоминания о пребывании Достоевского на каторге и в ссылке,

естественно, не богаты. Но мемуары П. Мартьянова, Д. Врангеля и других дают

представление о том, какие физические и нравственные лишения и муки вынес и

преодолел писатель. Воспоминания эти показывают, что Достоевский на каторге

и в ссылке сохранил энергию характера, силу личности, не потерял веру в себя.

Самым ярким свидетельством остаются "Записки из Мертвого дома" - эта

страшная летопись странствия по кругам ада русской каторги. Наиболее

тягостным испытанием была не непосильная работа, не ужасные условия жизни, а

жестокое и безжалостное унижение человека, попрание его достоинства и чести, надругательство над его личностью.

Чего стоит казенный "список государственных и политических

преступников", находящихся в Омской крепости, в котором под номером

седьмым значится Федор Достоевский, двадцати восьми лет. В графе: "Какое

знает мастерство и умеет ли грамоте", здесь написано: "чернорабочий, грамоте

знает" {К. Николаевский, Товарищи Достоевского по каторге.
– "Исторический

вестник", 1898, N 1.}.

Трудно спокойно читать рассказ П. Мартьянова о том, как ослабевшего от

болезни Достоевского, которого плац-майор Кривцов застал лежащим на нарах, этот самодур приказал отвести в кордегардию и наказать розгами - только

вмешательство коменданта крепости спасло от этого садистского истязания...

Достоевский писал в 1862 году о картине Якоби "Привал арестантов":

"Арестанты в кандалах, один даже натер себе рану в них, и все без

надкандальников. Будьте уверены, что не только несколько тысяч, но даже одной

версты нельзя пройти без кожаных надкандальников, чтобы не стереть себе ногу.

А на расстоянии одного этапа и без них можно натереть тело до костей. Между

тем их нет. Вы, конечно, их забыли, а может быть, и не справились совершенно с

действительностью". Какой пережитой опыт раскрывается в частном замечании о

картине на выставке! {Ф. М. Достоевский, Собр. соч., т. XIII, М. 1930, стр. 531. В

т. XIII Собр. соч. Достоевского эта статья о выставке в Академии художеств

включена в раздел "приписываемых". Нам кажется, что по стилю, а главное, по

знанию кандальной "действительности" можно считать обоснованным мнение о

принадлежности этой статьи Достоевскому.}

Годы каторги и ссылки были для Достоевского годами перелома, все

значение которого раскрылось лишь впоследствии. В этот период усилились

религиозные тенденции в сознании Достоевского, укрепилась идея смирения

перед лицом зла, он перестал верить в революцию. Он стал идеализировать

покорность, смирение, рассматривая их как особенности русского национального

характера. В конце концов, Достоевский пришел, как писал сам, к измене своим

прежним убеждениям {Ф. М. Достоевский, Письма, т. II, М.-Л. 1930, стр. 30.}.

Достоевский говорил в 1874 году Вс. Соловьеву о значении каторги для