Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования
Шрифт:
суждено ему недаром
Ходить с большою головой [908] .
Совершенно неумышленно раза два в жизнь мою я оскорбил самолюбие Григорьева — и этого он никогда мне простить не мог…
Глядя на все в жизни — на литературные же произведения в особенности — то в увеличительные, то в уменьшительные стекла, — он не только на меня, он и на Гоголя в последнее время стал глядеть в уменьшительное стеклышко, — и не заметил, что последствие Гоголя — вовсе не Гончаров и не Писемский [909] — а скорей Островский. — Будь жив Гоголь, он пришел бы в умиление от Кузьмы Минина Островского — увидел бы в нем плоть от плоти своей — а что значит этот самый Минин для Гончарова и для Писемского?.. В Гоголе были те же веянья, какие и в Григорьеве, — и этого он не заметил! Вообще Григорьев менее всего способен был иногда угадывать тех, которые были по духу, стремлению и складу своей натуры — родня ему.
908
12 августа Григорьев писая по поводу "Свежего преданья" Полонского:
"Место о Тургеневе просто непристойно, — кроме того уж, что фигура Тургенева, если бы она попала в рапсодию о Камкове, убила бы эту несчастную фигуру…"
Камков — герой поэмы Полонского "Свежее преданье".
909
Из письма Григорьева, датированного 19 октября 1861 г.:
"Не многого (кроме разъяснения) жду я и от новооткрытых сочинений Гоголя <…> Ведь прямое, хоть несколько грубое последствие Гоголя — Писемский, а косвенное — Гончаров".
К приговору друга
Интрига эта ему удалась — так же, как и у Кушелева [911] … Вы не могли не поверить великому критику…
На его замечания или приговор я отвечаю вам следующее:
910
"Роман Полонского, — писал Григорьев 12 августа 1861 г., — произвел на меня приятное впечатление, — но только приятное, и это скверно. Во-первых, это не роман, а рассказ, повесть <…> Ни в герое, ни в круге жизни "Свежего предания" нет типического захвата<…> Ты найдешь мой взгляд, может быть, слишком строгим, но ведь вспомни, что "Время" заявило об этом манкированном кузнечике, как о событии".
Сам Страхов отмечал в своей статье:
"Прав был Григорьев, говоря, что роман Полонского "Свежее предание" не составляет события в русской литературе".
911
В ноябре 1858 г. Полонский принял предложение гр. Г. А. Кушелева-Безбородко стать соредактором нового петербургского журнала "Русское слово".
"Григорьева я когда-то разыскал во Флоренции и привел его к графу Кушелеву-Безбородко, с тем, чтобы тот пригласил его в сотрудники "Русского слова" <…>, — писал Полонский впоследствии (14 августа 1889 г.) А.А. Фету. — Затем он прибыл в Петербург и, сделавшись присяжным критиком "Русского слова", вытеснил меня из редакции…"
См. ниже статью И. С. Зильберштейна "Аполлон Григорьев и попытка возродить "Москвитянин"".
1. Кружок зеленого наблюдателя [912] был в то время самый живой — свежий и увлекательный кружок. Этот орган был единственным в то время поклонником того же кумира, которому поклонялся Григорьев — а именно Мочалова. Этот орган был колыбелью Белинского… и, подобно "Москвитянину", не остался гласом, вопиющим в пустыне. Влияние Клюшникова [913] было на многом заметно. Его знала вся образованная часть московского общества — об Огареве же не было еще ни слуху, ни духу — сам Григорьев не имел о нем ни малейшего понятия [914] .
912
Имеется в виду журнал "Московский наблюдатель", выходивший в 1838-1839 гг. под фактической редакцией Белинского. Вокруг журнала в это время группировался кружок передовой молодежи. "Московский наблюдатель" выходил тогда в зеленой обложке.
913
Поэт и беллетрист Иван Петрович Клюшников (1811-1895) — деятельный сотрудник "Московского наблюдателя".
914
"Жизнь той, т. е. нашей с Полонским, эпохи, далеко не исчерпывал кружок зеленого наблюдателя <…> — писал Григорьев Страхову 12 августа того же года. — Герой той эпохи — покрупнее Камкова. Герой той эпохи даже не Рудин, но крайней мере не двойственный тургеневский Рудин. Герой той эпохи, герой вполне, т. е. тип наилучший — в лице Н. П. О<гаре>ва". — Прототипом Камкова в поэме Полонского являлся И. П. Клюшников.
2. Рисуя Камкова, я не хотел его идеализировать — напротив, сам смотрел на него как на лицо, уже отошедшее — и ненужное. Моя героиня только что еще появлялась в романе — именно княжна — и почему Григорьев догадался, что Камкова я срисовал с Клюшникова? — я никогда ему этого не говорил. — Видно, портрет верен!
3. Перечел стихи Огарева — про ту, которая шла
и скажу только одно — что под этими водяными стихами я не захотел бы видеть своей фамилии. Прочтите их сами на странице 158 сочинений Огарева…
915
Из поэмы Н. П. Огарева "Зимний путь", процитированной Григорьевым.
Плохой был судья Григорьев, когда пристрастие заменяло ему вкус.
4. Откуда я взял, что такие фигуры, как Камков, могут попасть в острог! [916] Оттого, что в прошлое царствование много таких фигур пропадало (могу привести факты). Герой мой не был героем Дела, но героем Слова мог быть — а, стало быть, и мог и пострадать в такое время, когда из столиц высылали вон за нескромное слово о полиции [917] … (!)
Если б Григорьев не сквозь стекла с фантастическими отражениями глядел на жизнь — а просто, как и аз грешный, то не упрекнул бы меня в тупоумии…
916
См. письмо Григорьева (12 августа): "И откуда взял наш милый кузнечик, что такие фигуры, как его Камков, могут попасть в острог? Разве из того, в сущности, комического факта, что <Н. Ф.> П<авло>в в острог попал?"
917
Намек на Герцена, высланного в 1841 г. из Петербурга за упоминание в письме, подвергшемся перлюстрации, об убийствах, совершенных каким-то петербургским будочником (полицейским солдатом).
5. Какой такой особенный характер видел Григорьев в Случевском? [918] Он рассыпался от одной насмешки "Искры" — а я не рассыпался и от насмешки Белинского [919] , в которого верил — и которому когда-то поклонялся. Орленок Случевский не мог не сделаться орлом, если он был орленок, — отчего же он им не сделался?..
6. Григорьев пишет, что я только и жил в салонах московских бар, — это самое обидное и самое несправедливое обвинение!.. — Григорьев был студентом, во всем обеспеченным, ездил в своем экипаже, на своих лошадях — был маменькин сынок и нигде не смел засиживаться позднее девяти часов вечера — я же жил без всяких средств, часто не знал, где преклонить свою голову, — ночевал беспрестанно в чужих домах, и если посещал салоны, то именно те самые, где было веянье той могучей мысли, о которой пишет Григорьев. Меня влекло туда любопытство — жажда послушать, о чем беседуют глубокие мыслители.
918
Григорьев замечал в письме от 12 августа: "Ты, может быть, даже попрекнешь меня, что я, когда-то так наивный в отношении к Случевскому, так строг по отношению к человеку, бесспорно талантливому?.. Увы! Там — опять повторю, — была оригинальная натура, характер, особенность… Впрочем, и хорошо, коли мой молодой орленок не сделает ничего; роено ничего. Это ведь лучше, чем сделаться В…. К…." <?>
919
Имеется в виду отзыв Белинского на книжку Полонского "Стихотворения 1845 года". В Полонском Белинский увидел "ни с чем не связанный, чисто внешний талант", который "можно рассмотреть и заметить только через микроскоп — так миниатюрен он…" (Отеч. записки. — 1846. — № 4). Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. — Т. IX. — М., 1955. — С. 598.
У кого я бывал в салонах? — У Чаадаева, у Хомякова, у Киреевского, у Аксакова, даже раза два был у Герцена. Но туда ходил я не танцевать и не волочиться. Чем же я виноват, что глубокие мыслители Москвы только и жили, что в салонах — только салоны и наполняли своими речами и спорами. Если б они пошли на площадь, или в кабак, или за Москву-реку — и я тогда пошел бы за ними, ибо в них была вся тогдашняя умственная жизнь Москвы…
Остальная жизнь или дух Москвы ничего не давал нам, кроме самодуров + взяточников + приказных — да еще поклонниц сумасшедшего Ивана Яковлевича [920] …
Григорьев, как Дон-Кихот, не одну московскую Дульцинею мог принять за высокое идеальное создание [Он и не знал реальной Москвы — он то обожал ее бессознательно, то она становилась ему противна] — и наоборот — встретить идеал и оплевать его — или отнестись к нему с гамлетовским недоверием. Вот пока все, что могу я вам написать, — знаю, что это с моей стороны, быть может, дерзость непростительная, но то, что я писал к вам, — не новость… Если я был несправедлив к Григорьеву — то и он платил мне такою же несправедливостью… Так, например, в одной из статей своих он намекает, что мой идеал — ложь, которая ходит в виде женщины [921] , — он сказал это по поводу стихотворения "Иногда":920
Известный в свое время юродивый Иван Яковлевич Корейша (1780-1861).
921
В статье "И. С. Тургенев и его деятельность. По поводу романа "Дворянское гнездо" (Русское слово. — 1859. — № 8) Григорьев писал: "Самые лирики наши в этом отношении то причудливо капризничают, как Фет <…>, то — как Полонский — туманно любят "ложь в виде женщины милой"…" и т. д.
Ложь иногда ходит в виде
Женщины милой и скромной.
Какой, дескать, легкий, пустой идеал у этого Полонского!
Не говоря уже о том, что все стихотворение не понято, — Григорьев как критик мог бы хоть вспомнить мою Аспазию — мой действительный идеал — Гражданку, не потерявшую женственности — окруженную изяществом и в то же время демократку по духу [922] …
Но довольно! — Повторяю, письмо мое Григорьева обидеть не может. Он уже вне всякой обиды… Если же оно вас обидит за него, то простите меня великодушно [923] …
922
Стихотворение "У Аспазии", впервые напечатанное в "Современнике", 1855, № 2, под заглавием "Аспазия".
923
Ответ Страхова остается неизвестным. См. ниже еще одно письмо Полонского Страхову о Достоевском. Ср. письмо Полонского к А. Н. Островскому (3 апреля 1876 г.) — Неизданные письма к А. Н. Островскому. — М.-Л., 1932. — С. 454-456, 716.
Автограф // ЦНБ АН УССР. — III.17906.
Черновик и перебеленная копия // ИРЛИ. — 11769.XVIIIб16.
54. И. А. Шестаков — Н. Н. Страхову
<С.-Петербург> 2 июня <1865 г.>
Поездка моя в Воронеж, кажется, состоится; но я поеду 15 июня, а возвращусь 5 июля — как видите, время очень короткое. Поэтому я бы просил вас, если можно, устроить дело насчет сына Федора Михайловича в мою пользу. Мне кажется, что те три недели, которые я не буду в Петербурге, молодой человек, живя у нас, будет отдыхать, а там, когда я возвращусь, примется за дело. По словам вашим, за юношею не требуется такого надзора, чтобы он ходил со двора с провожатым; следовательно, он может жить у нас некоторое время и без меня. Впрочем, представляю усмотрению Федора Михайловича, но скажу, однако ж, что мне желательно было бы не упустить случая приобрести что-нибудь — в моем положении всякое подспорье — много значит [924] …
924
В связи с предстоящим отъездом за границу Достоевский, как видно из этого письма, собирался устроить своего пасынка П. А. Исаева на полный пансион к какому-нибудь педагогу, чтобы обеспечить ему не только надлежащий уход, но и продолжение образования. Вероятно, предложение Шестакова по каким-то причинам не было принято Достоевским.
Автограф // ЦНБ АН УССР. — III.18770.
55. Э. Ф. Достоевская — А. П. Иванову
<С.-Петербург. Август-сентябрь 1865 г.>
Ваше письмо [925] ужасно обеспокоило меня, потому что при теперешних наших обстоятельствах именно только в некоторой мере несправедливых упреков со стороны людей, которых я издавна привыкла любить и уважать, я была бы в отчаянии, если б не могла объяснить их вашей отеческой заботливостью о своих детях, которые совершенно безвинно должны отчасти перенести постигнувшее нас несчастие. Мне, может быть, самой также не легка мысль, что мы послужили причиной такого несчастного события. Я уверена, что вы сами этому поверите, когда пройдет первая вспышка негодования на нас: ибо, по крайней мере, до сих пор я ничего не сделала, что могло бы заставить вас сомневаться в чести, совести и долге, к которым вы обращаетесь в своем письме ко мне [926] . Вероятно вы, как и многие, думаете, что у меня есть еще средства, скрытые мною от всех, по всей вероятности, — честнейшим и благороднейшим словом, что никаких средств нет, и если б Маша [927] не давала теперь уроков в институте, нам было бы нечего есть. Я это говорю вам для того, чтоб не было сомнения, что я, имея возможность выкупить акции, берегу свои средства и заставляю вас лишиться денег. При всем моем желании, чтобы родные не были вовлечены в наше горе, я, к несчастию, ничем не могу предотвратить того. Мне остается, правда, слишком небольшое утешение, что в этом несчастном деле я вовсе не так виновата, как вы думаете. Еще покойному мужу я советовала возвратить как можно скорей ваши акции, лишь только узнала, что они взяты у вас: я узнала об них гораздо позже, чем когда они были заложены, и потому что Михаил Михайлович в последнее время почти ничего не говорил мне ни о своих планах, ни о средствах к их выполнению. Когда, по смерти его, акции были свободны, я никак не хотела пускать их в дело. Но так как все дела были <в> распоряжении у Федора Михайловича и все делалось по его внушениям и желанию, то и акции были снова заложены [928] . Тут я ничего не могла сделать: потому что, доверившись ему, я почти нисколько не вмешивалась в его распоряжения. Конечно, ответственность и на меня я этого не отвергаю, — но падает потому только, что журнал был собственностью нашего семейства. И я величайшим счастьем почитала бы для себя, если бы могла как-нибудь расквитаться с вами. Но у меня ничего нет. Могу ли я считать себя нравственно чистой в этом горестном событии, — решите сами.
925
Это письмо А. П. Иванова неизвестно.
926
23 апреля 1864 г. Достоевский сообщил брату Михаилу из Москвы, что А. П. Иванов "вполне из радушия и родственного участия" предлагает ему приобрести (для поправления его дел) сорок акций Московско-Ярославской железной дороги, на общую сумму 6000 руб., приносящие его дочерям Маше и Соне, которым они предназначаются в приданое, по восемь рублей в год на акцию. "Процентами они платят за уроки на фортепьяно и одеваются" (Письма. — I. — С. 374). Как видно из публикуемого письма, эта сделка состоялась, но денег от М. М. Достоевского Иванов не успел получить.
927
Мария Михайловна Достоевская, в замужестве Владиславлева, дочь М. М. Достоевского.
928
В письме проявляется обычная тенденция Эмилии Федоровны — исподтишка натравливать на Достоевского его родных. Ненависть, которую она испытывала к Достоевскому, ей удалось привить своим детям: они считали Достоевского виновником разорения отца и находили, что он не оказывает им достаточной материальной помощи. "Враг мой исконный (не знаю, за что)", — говорил Достоевский об Эмилии Федоровне (Письма. — II. — С. 152).
О самом же деле я должна вам сказать, что если перезаложить акции, то это будет стоить денег, которых у меня теперь решительно нет. Если же денег не платить, то на акциях будут только накопляться деньги, которые, пожалуй, покроют самый капитал. О Федоре же Михайловиче ни слуху, ни духу. Обещал писать письмо к 10-му числу, но до сих пор никаких известий нет от него [929] .
Автограф // ЛБ. — Ф. 93.III.12.13.
Письмо написано на бланке журнала "Эпоха". Адресат установлен мною.
929
Достоевский находился в это время в Висбадене.
Н. М. Достоевский сообщал своему брату Андрею 10 октября 1865 г.:
"Брат Федор до сих пор не приезжал из-за границы, и никаких писем от него нет…" (Авт. // ИРЛИ. — Ф. 56. — Ед. хр. 75).