Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования

По мнению Короленко, два условия определяют достоинство этого сложного отражения: прежде всего, зеркало должно быть "ровно, прозрачно и чисто", чтобы явления мира проникали в его глубину неискаженными. Во-вторых, "процесс новых сочетаний и комбинаций, происходящий в творящей глубине, должен соответствовать тем органическим законам, по которым явления сочетаются в жизни. Тогда и только тогда, — утверждает писатель, — мы чувствуем в "вымысле" художника живую художественную правду…" [1827] .

1827

Там же.

Короленко с грустью констатирует, что "воспринимающая поверхность нашего художественного зеркала за последние годы как будто искривилась, покрылась ржавыми пятнами, извратилась на разные лады и в разных направлениях" [1828] .

"Конечно, — замечает он далее, — может случиться, что и при такой отражающей поверхности внутренний процесс творчества будет обладать свойствами органически правильного и оригинального сочетания, как это было, например, у больного Достоевского. И тогда в искаженных отражениях местами, как клочки неба в черных лесных озерах, будут сверкать откровения изумительной глубины и силы. Они будут и драгоценны и поучительны, но всегда односторонни. Они вскроют нам почти недоступные глубины больного духа, но не ищите в них ни законов здоровой жизни, ни ее широких перспектив" [1829] .

1828

Там же. — С. 127.

1829

Там же.

Мы видим, что Короленко остался верным издавна сложившимся у него представлениям о Достоевском. И теперь он подчеркивает обращенность писателя к субъективному миру героев, говорит об искажении в его творчестве норм реальной действительности, об отсутствии в его изображениях широких перспектив здоровой жизни. Дважды отмечается "болезненный" характер запечатленных писателем переживаний. Но несмотря на то, что как "фантастической метели модернизма", так и "откровениям больного духа" Достоевского Короленко резко противопоставляет художественный мир Толстого, от которого веет эпической широтой, великой правдой жизни и могуществом "бодрой мысли", новым и значительным тут является признание ценности и поучительности проникновений Достоевского в глубь человеческой души.

Это признание выделяет, но с положительной оценкой, еще одну характерную черту творчества Достоевского, которая действительно принадлежит к величайшим его достижениям: поразительную способность писателя раскрыть самые сокровенные глубины духовного мира человека, проследить сложнейшие повороты его чувств, страстей и идей.

Напомним, что в черновике именно этой статьи Достоевский был поставлен Короленко на одно из первых мест среди русских писателей.

Отмечая черты субъективности в изображениях Достоевского, говоря о болезненных в них смещениях реальных соотношений, об исключительности созданных им ситуаций, об углублении в переживания "больного духа", Короленко никогда не доходил до полного отрицания объективного содержания его творчества. Достоевский не переставал быть в его глазах писателем-реалистом.

Лейтмотивом ряда высказываний Короленко является признание правды творчества Достоевского. Так, в разговоре с Успенским, на который мы ссылались, Короленко, согласившись, что образ господина в поезде, собирающегося "что-то сделать над тобой", верно передает ощущение, вызываемое чтением Достоевского, возразил: "А все-таки есть много правды" [1830] .

Признавшись Успенскому, что не любит Достоевского, Короленко тотчас заметил, что "некоторые вещи его, например, "Преступление и наказание", перечитывает с величайшим интересом" [1831] .

1830

Там же. — С. 71.

1831

Там же.

Из всего созданного Достоевским писатель выделял роман "Преступление и наказание".

Короленко отрицательно относился (с этической точки зрения) к индивидуалистическим теориям Раскольникова. В "Истории моего современника" Короленко с осуждением упоминает о "раскольниковских формулах", по которым цель оправдывает средства [1832] . На страницах своей автобиографической эпопеи он с неодобрительной интонацией рассказал и о подлинном случае с молодым человеком, который из революционных целей решил повторить преступление героя Достоевского. "Узнав об этом, товарищи отшатнулись от него, и он, — вспоминает Короленко, — потонул в серой арестантской массе" [1833] . Но писатель, как мы видели выше, хорошо понимал сложность мотивов, толкнувших Раскольникова на преступление. И в этой сложности была для него великая жизненная правда.

1832

Короленко В. Г. Собр. соч. в десяти томах. — Т. 6. — М., 1954. — С. 145.

1833

Там же. — Т. 7. — 1955. — С. 392-393.

В героях Достоевского Короленко чувствовал живых людей, действующих по законам реальной жизни. В этом отношении большой интерес представляет дневниковая запись 1888 г., к которой мы уже обращались.

Предложив вообразить статую человека, сплетенную из разного цвета нитей, он пишет:

"Наши чувства, наши страсти, инстинкты, взгляды, побуждения — такие бесчисленные разноцветные нити. Человек весь соткан из них в более или менее сходных более или менее различных сочетаниях" [1834] .

1834

Короленко В. Г. Дневник. — Т. I // Полн. собр. соч. — Посмертное изд. — К.: ГИЗ Украины, 1925. — С. 177.

И если, по мнению Короленко, прокурор с полной правдой изобразит человека жестоким, нераскаянным, вредным, то Достоевский в этом самом человеке "сумеет развернуть и проследить затерявшиеся изгибы доброты, раскаяния, добрых побуждений".

И ниже:

"Злодей не всегда только злодействует, но иногда сожалеет, а порой — у Брет-Гарта или Достоевского — он проявляет героизм великодушия. И это не ложь, — читая их, вы видите, что их живые люди действуют так, как действовали бы вы в таких условиях" [1835] .

1835

Там же. — С. 173.

Таким образом, оценивая дар Достоевского "найти человека в человеке", Короленко считал преобладающим у автора "Записок из Мертвого дома" гуманистический взгляд на человеческую природу, совпадающий с его собственными гуманистическими убеждениями.

Так, в рассказе "Соколинец" (1885), основанном на впечатлениях ссылки, Короленко замечал:

"Сибирь приучает видеть и в убийце человека, и хотя ближайшее знакомство не позволяет, конечно, особенно идеализировать "несчастненького"; взламывавшего замки, воровавшего лошадей или проламывавшего темною ночью головы ближних, но <…> убийца не все же только убивает, он еще и живет, и чувствует то же, что чувствуют все остальные люди…" [1836] .

1836

Короленко В. Г. Собр. соч. в десяти томах. — Т. 1. — М., 1953. — С. 135.

Естественно, что автор "Соколинца" признает этот взгляд отвечающим объективной действительности, а персонажей Достоевского "живыми людьми".

Даже в "Бесах" писатель находил зерно истины — отражение реальных настроений части "зеленой молодежи", которая в каждом разрушительном действии готова была видеть революционный акт [1837] .

Короленко отлично понимал сложную диалектику исключительного и типического. В статье, посвященной рассказу "Жизнь Василия Фивейского" Л. Андреева, в известной мере продолжавшего традиции Достоевского, писатель дважды отмечает, что настроение героя этого рассказа "типично при всей своей исключительности" [1838] . Гротескные формы сатирической фантастики Щедрина не закрыли от Короленко глубоко реалистического характера его творчества. Естественно, что, в отличие от многих своих современников, Короленко не отказывал и Достоевскому, сосредоточившему творческое внимание на явлениях болезненных и исключительных, в создании типических характеров. Так, в блестящем анализе повести "Двойник", недостатком которой еще Белинский считал "фантастичность", Короленко образ душевнобольного ее героя рассматривает как образ глубоко типический [1839] . Раздвоение личности героя, показанное, по выражению Короленко, "с обычной для Достоевского беспощадностью" во всех "мучительнейших стадиях этого процесса", осмыслено в статье как закономерное следствие условий русской социально-политической жизни.

1837

Короленко В. Г. История моего современника. — М., 1965. — С. 1010.

1838

Короленко В. Г. Современная самозванщина // Полн. собр. соч. — Т. 3. — СПб., 1914. — С. 333-334, 358-364, 367 (первоначально: Русское богатство. — 1896. — №№ 5, 8).

1839

Короленко В. Г. Полн. собр. соч. — Т. 3. — СПб., 1914. — С. 360.

"В герое Достоевского, — пишет Короленко, — мы имеем замечательно полный образ этой болезни личности, которую смело можно назвать нашей национальной болезнью" [1840] . "Типическая психология двойничества" отражает, по мнению Короленко, "и тени крепостного права в прошлом, и параграфы паспортного устава, и табели о рангах в настоящем" [1841] , то есть понимается конкретно, социально-исторически. Другими словами, Короленко великолепно почувствовал за спиной Голядкина "среду", "внешние соотношения" — не в узком бытовом плане, а в широких социально-исторических масштабах; образ же героя признал, как и его создатель, — "величайшим типом, по своей социальной важности".

1840

Там же.

1841

Там же. — С. 363.