Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования

Истолкование же Короленко самой психологии "двойничества", раскрытой в повести Достоевского, отличается глубиной и, хотя в нем ощутима добролюбовская традиция, несомненным своеобразием. В переживаниях Голядкина Короленко увидел "жгучую боль личности, затоптанной, униженной и оскорбленной", которая "начинает раскачиваться, как маятник, между исконными полюсами русской жизни, произволом с одной стороны, бесправием с другой", и которая "наконец, с отчаяния, от нестерпимого сознания своей ничтожности, раздваивается, как бы распадается на две половины: утеснителя и гонителя, с одной стороны, — утесняемого и гонимого — с другой" [1842] .

1842

Там же. — С. 333, 358-359.

Короленко цитирует слова Голядкина, которые тот обращает к своей "мечтающей, заносящейся" половине: "Самозванство, сударь вы мой, самозванство и бесстыдство не к добру приводит, а до петли доводит. Гришка Отрепьев только один, сударь вы мой, взял самозванством, обманув слепой народ, да и то ненадолго…" [1843]

Эта цитата с упоминанием имени Отрепьева наиболее ясно раскрывает короленковскую концепцию "двойничества" и, может быть, помогает уяснить концепцию самого Достоевского, в которой противоборство смирения и протеста занимает, без сомнения, определяющее место.

1843

Там же. — С. 360-361.

Подчеркивание затаенной непримиренности, как оборотной стороны сознания своей крайней униженности, болезненно острых стремлений к самоутверждению при отсутствии реальных для этого возможностей, четкий социально-политический характер определений (утеснитель, гонитель — утесняемый, гонимый), осмысление болезни героя как порождения объективных обстоятельств русской социально-политической действительности — вот основные черты короленковского понимания природы "двойничества", гениально запечатленного создателем Голядкина.

Короленко прекрасно чувствовал силу обобщающей мысли Достоевского, его способность отдельный реальный случай осмыслить как полный глубокого значения символ. В "Истории моего современника" Короленко ссылается на "Дневник писателя" в котором Достоевский рассказал о встрече на почтовом тракте с фельдъегерем, не переставая колотившим ямщика, который в свою очередь неистово хлестал кнутом лошадей, в смертельном ужасе мчавшихся по дороге. "Эта картина, — замечает Короленко, — показалась юноше символом всей самодержавной России и, быть может, содействовала тому, что Достоевскому пришлось стоять у эшафота в ожидании казни…" [1844]

1844

Короленко В. Г. Собр. соч. в 10 томах. — Т. 5. — М., 1954. — С. 212.

Правда образов, созданных Достоевским, не раз подтверждалась для Короленко реальной действительностью.

В статье "Прискорбные случаи из области суда" (1896) Короленко строит прямую параллель между жизненной историей (Дело Тальма), представляющей "поразительную психологическую картину, вскрывающую удивительные изгибы человеческой природы", и сюжетной ситуацией и художественными образами романа "Братья Карамазовы" [1845] .

Повторением одной из ситуаций другого художественного создания Достоевского — "Преступления и наказания", подтверждающим его глубокую жизненность, явился действительный случай, давший Короленко новый повод обратиться к этому роману.

1845

Короленко В. Г. Полн. собр. соч. — Т. 8. — СПб., 1914. — С. 319-320 (первоначально: Русское богатство. — 1896. — № 3).

В 1904 г. писательница Н. А. Лухманова читала в разных городах лекции о воспитании, семье, положении женщины, о нравственности и, касаясь, между прочим, проституции, "с высоты кафедры сыпала громы осуждения на головы "несчастных"". В архиве Короленко хранится большое количество газетных вырезок, относящихся к вопросу о положении женщины, и, в частности, к "страшной проблеме женского падения". Среди них есть и газетные сообщения о лекциях Лухмановой [1846] .

1846

Волынь. — 1904. — № 41. — 22 мая.

В воспоминаниях "О Глебе Ивановиче Успенском" Короленко рассказал, какое страстное негодование вызвало у покойного писателя "бездушие добродетельных женщин" по отношению к своим "несчастным сестрам". Теперь Короленко узнал из газеты, что среди слушательниц "почтенной лекторши" нашлась одна, которая, стремясь "облегчить сердце, переполненное горечью несправедливых укоров", прислала в редакцию газеты письмо. "Это была, — говорит Короленко в статье, посвященной этому эпизоду, — Соня Мармеладова из романа Достоевского" [1847] .

1847

Короленко В. Г. Соня Мармеладова на лекции г-жи Лухмановой // Собр. соч. в 10 томах. — Т. 9. — М., 1955. — С. 674 (первоначально: Русское богатство. — 1904. — № 7. — Отд. II. — С. 205-207).

Процитировав ее письмо, из которого мы узнаем, что, оставшись без родителей тринадцатилетней девочкой с четырьмя младшими ребятишками на руках, она поступила на табачную фабрику, где зарабатывала по 25 копеек в день, носила соседям воду за 50 копеек в месяц, мыла белье, одним словом, по ее выражению, "билась во всю мочь", Короленко пишет: "И вот дальше… обыкновенная история, с которой читатель знаком давно в изображении Сони Мармеладовой…" "Ибо, — приводит Короленко слова старого пропойцы Мармеладова, — обращусь к вам (добродетельные моралистки) с вопросом приватным: много ли может, по-вашему, бедная, но честная девица честным трудом заработать?.. 25 копеек в день, сударыня, не заработает, если честна и не имеет особых талантов, да и то рук не покладая работавши… А тут ребятишки голодные…" [1848]

1848

Там же. — С. 675.

И хотя писатель считает, что даже "мучительный талант" Достоевского почувствовал потребность смягчить ужас действительности, трагическая история Сони Мармеладовой имеет в романе глубоко жизненный и гуманистический смысл. Гуманистическое начало в творчестве Достоевского, составляя его сильную сторону, было для Короленко несомненным.

"Мы знали до сих пор, — пишет Короленко, — о скорбно-негодующем заступничестве Успенских, Достоевских, Толстых… Мы со слезами на глазах читали рассказ Достоевского о том вечере, когда Соня Мармеладова лежала, завернувшись с головой в драдедамовый платок, и как при этом вздрагивали ее плечики. И никто, даже Катков, даже кн. Мещерский не смели восставать против Сони Мармеладовой в романе и против того чувства, которое автор будил этим изображением в читателе. Теперь Соня Мармеладова из действительной жизни просит примерить к ней, к ее собственному положению эти наши чувства и эти вычитанные взгляды…" [1849] Так образ из романа Достоевского, овеянный глубоким гуманистическим пафосом (если отвлечься от философии смирения, связанной с образом Сони), рожденный жизнью и ею подтвержденный, послужил Короленко неопровержимым аргументом в защиту "падших" в реальной действительности.

1849

Там же. — С. 676-677.

Многократно подчеркивая "правду жизни" в произведениях Достоевского, Короленко ясно осознавал все отличие творческих принципов великого писателя как от декадентства, так и от натурализма, тенденции которого с особенной силой проявились в литературе конца XIX-начала XX в.

В статье "Всеволод Михайлович Гаршин", написанной для "Истории русской литературы" под ред. Д. Н. Овсянико-Куликовского (1910) [1850] , касаясь темы проституции (в связи с рассказом Гаршина "Надежда Николаевна"), Короленко прямо противопоставляет литературу 60-70-х годов, к которой относит и Достоевского, "новейшей литературе".

1850

История русской литературы. — Т. 4. — М.: Мир, 1910. — С. 355-361.

Он пишет:

"Идеология семидесятых годов была наивна, часто романтична. Ведь и Достоевский свою проститутку нарисовал подвижницей (Соня Мармеладова). В обоих образах [1851] (безотносительно к силе таланта) русская литература тех времен робко подходит к страшной проблеме женского падения. Подходит издали, как бы в неведении всей реальной правды и сохраняя в памяти идеальные представления о женской натуре. Еще несколько шагов, и эти идеалистические представления разлетятся, как мыльный пузырь. В наше время литература уже сделала эти шаги. Она вскрывает бытовую обстановку проститутки с поразительной, отталкивающей, одуряющей правдивостью".

1851

Надежды Николаевны и Сони Мармеладовой.