Фабрика безумия

Те же принципы и методы — медицинский диагноз с последующими мерами принудительного контроля, основанными на нем, характерны для отношения Раша к алкоголизму. Он не только объявляет «употребление крепких напитков» болезнью, но и защищает принудительный медицинский контроль за ним. Для осуществления такого контроля он, не раздумывая, призывает на помощь полицейские власти государства. Понятно, почему американская психиатрия объявляет его своим отцом-основателем. «Они [потребители крепких напитков] в той же мере подлежат общественной заботе и милосердию, — утверждает Раш, — что и сумасшедшие. В действительности они наносят даже больший вред обществу, чем душевнобольные. Кто может подсчитать чрезвычайное влияние пьяного мужа или жены на имущество и мораль семьи...» [467] Вот так защита собственности и морали превратилась в медицинскую проблему. Следует отметить, что Бингер целиком разделяет взгляды Раша на алкоголизм: «Спустя полтора столетия мы можем только повторить эти слова и проаплодировать им... Общество до сих пор не последовало совету Раша и не решило этой по-прежнему насущной проблемы» [468] .

467

Ibid., p. 267.

468

BingerC. Ibid., p. 269.

Так пуританскую этику замаскировали под медицинскую заботу, опирающуюся на научные данные о болезнях и их лечении. Результатом стали психиатрическая Риторика диагностов и психиатрическая практика принуждения и притеснения во имя душевного здоровья.

Приняв эту позицию, ревностный медицинский работник занял место священника в крестовом походе. Даже Бингер признает, что Раш был проповедующим реформатором: «Он ни в коей мере не был чистым ученым, способным взирать на людские слабости с холодной высоты. Это был скорее Савонарола, чем Леонардо» [469] .

469

Ibid., p. 198.

Неудивительно, что «Раш обратил свой реформаторский пыл против привычки курить табак, которая, по его мнению, вызывала желание принимать крепкие напитки и была разрушительна для здоровья и для морали. В целом он находил курильщиков отвратительными» [470] . В битве с табаком [471] , как и в битве с алкоголем, оружием Раша были не аргументы, основанные на информации, а устрашение, опирающееся на угрозу. Это была старая риторика адского пламени и серного дыма, выраженная на языке медицины. Раш угрожал своим возможным пациентам (а он считал все общество своими пациентами) ужасными медицинскими последствиями питья и курения, точно так же, как его клерикальные собратья грозили своим прихожанам и всем прочим, до кого они могли дотянуться, вечным проклятием.

470

Ibid., p. 201.

471

Очевидно, что между войной, которую Раш развернул против курения, и его сердечной дружбой с Джефферсоном и другими крупными землевладельцами, чей доход пополнялся в значительной мере за счет выращивания табака, не существовало никакого конфликта. Например, в 1799 году урожай табака на плантациях Джефферсона составил 43,433 фунта (Schachner N. S.Thomas Jefferson, p. 643). Это противоречие между осуждением табака как опасного для здоровья и одновременным поощрением его выращивания и получением выгод от его продажи Бенджамин Раш завещал стране, которую он помогал создать. После долгого периода пренебрежения это наследие не так давно было обнаружено заново. В результате правительство Соединенных Штатов теперь осуждает курение через Департамент здоровья, образования и социального обеспечения, но субсидирует выращивание табака через Департамент сельского хозяйства.

Бингер говорит, что Раш «считал себя врачом, призванным лечить не только больных мужчин и женщин, но и болезни общества» [472] . Более того, «врач XVIII века был авторитарной фигурой, и Раш, вследствие своей чрезвычайной личной притягательности, интеллекта и своей репутации величайшего доктора Америки, был истинным воплощением авторитета. Он без раздумий пользовался этим, чтобы достигать необходимой глубины морального и эмоционального внушения» [473] .

472

Ibid., р. 173.

473

Ibid., р. 273.

Бингер пытается обелить автократические методы Раша, которые включали в себя нечто большее, чем простое «внушение». Бингер сообщает, например, о том, что «если пациент считал, что у него в желудке живет змея, Раш не замедлил бы посадить змею в его ночной горшок» [474] . И это не единственная его уловка. Напротив, это был пример систематического обмана на службе у «психиатрической терапии» Раша. «Исцеление пациента, который считает себя стеклом, — советует Раш, — может легко быть достигнуто, если из-под пациента выдернуть стул, на который он собирается сесть, а позже показать ему большой набор кусков разбитого стекла в качестве фрагментов его тела» [475] . Излагая похожий случай, Раш не без одобрения описывает исцеление пациента, «который верил, будто он — растение. Один из его товарищей, которому нравился такой бред, внушил ему, что без полива он не выживет, и, убедив пациента в том, что его поливают из чайника, помочился ему на голову» [476] . А вот еще один прием, рекомендованный Рашем: «Я слышал о человеке, страдавшем этой болезнью [сумасшествием], который полагал себя мертвым и которого мгновенно излечил врач, на его глазах предложивший его друзьям вскрыть тело для того, чтобы обнаружить причину смерти» [477] .

474

Ibid.

475

Rush В.Medical Inquiries..., p. 110.

476

Ibid.

477

Рассказ о сходном психиатрическом «лечении» имеется у Спиц-ки. Молодой человек, страдавший от «мастурбационного безумия», исцелился, когда узнал, что семья сговорилась поместить его в сумасшедший дом (см. гл. 11).

Эти эпизоды иллюстрируют суть отношений между алиенистом [478] и душевнобольным пациентом, а также соответствующие им понятия сумасшествия и лечения. Если гражданин говорит неправду, то он — больной, страдающий от душевной болезни, но если ложь произносит психиатр, то он — великодушный терапевт, устремивший все свои помыслы на исцеление пациента [479] .

Бингер признает, что «контроль составлял суть терапевтической деятельности Раша» [480] , но принижает свойственные Рашу рвение, склонность к насильственному вмешательству и откровенную жестокость. «Контроль», о котором говорит Бингер, был направлен исключительно на пациента. Самоконтроль не был частью терапевтического арсенала Раша. Недостаток последнего характерен и для арсенала современного психиатра. Не делать ничего — было главным кошмаром для Раша. Поскольку сам я считаю, что выбор «терапевтических» мер, которые он применял к душевнобольным пациентам, показывает прежде всего, каким человеком был он сам (что справедливо и для современных психиатров), мы должны уделить его методам особое внимание.

478

Алиенист ( фр.aliene — душевнобольной) — название специалиста по лечению душевнобольных, использовавшееся в США и европейских странах до появления слова «психиатр». (Примеч. пер.)

479

Раш решал нравственную дилемму, проистекающую из обмана пациента врачом, тем, что цель оправдывает средства: «...Обман [пациента] будет оправдан, если он послужит его исцелению» (Rush В.Medical Inquiries..., p. 109).

480

Ibid., p. 111.

Раш верил, что для исцеления сумасшествия врач должен достичь абсолютного контроля над личностью душевнобольного. Он не был одинок в этом мнении, которого, по сути, придерживается и большинство современных психиатров. Великий Филипп Пинель, которого почитают за то, что он снял цепи с душевнобольных, сам был бескомпромиссным сторонником психиатрического принуждения. Он выступал за отмену цепей и телесных наказаний для душевнобольных не потому, что желал восстановить их свободу, а потому, что верил, будто в правильно организованном сумасшедшем доме пациенты будут настолько впечатлены ошеломляющей властью и авторитетом администрации, что потребности в грубых мерах просто не возникнет. Написанный Пинелем «Трактат о безумии» изобилует восхвалением «устрашения» и «ограничения», о чем свидетельствует следующий отрывок: «Если же [сумасшедший] сталкивается с очевидно превосходящими силами, он подчиняется им без противодействия и насилия». «В рассмотренных нами случаях сумасшествия мы наблюдали благотворные результаты устрашения без жестокостей, притеснения без насилия и торжества без гнева» [481] .

481

Binger С.Ibid., p. 273. Такой подход все еще чрезвычайно популярен среди институциональных психиатров. Например, Массерман недвусмысленно заявляет, что психиатрию легче практиковать на военной службе, чем в гражданской жизни, поскольку в первом случае врач может пользоваться такой «властью... над ними [пациентами]», которой у него нет в последнем (Masserman J. Н.The Practice of Dynamic Psychiatry, p. 634). Сходным образом Глэссер рассматривает принудительный контроль над пациентом в качестве простого технического приема, а не морального долга по отношению к пациенту. Когда «...состоятельная, молодая, балованная, удачно вышедшая замуж мать двоих детей, единственной очевидной проблемой которой стал избыточный вес...» едко спрашивает Глэссера, почему он не может помочь ей, но способен «помочь» помещенным в учреждение девушкам-правонаруши-тельницам, он отвечает: «Потому что я не могу запереть Вас. Если бы я смог, Вы бы узнали, как знаю и я сам, что способны меняться» (Glasser W.Reality Therapy, p. 142).

В свою очередь Раш отстаивал благотворность не только сознательного обмана пациента, «лжи во благо», но и других разновидностей вмешательства, в особенности принудительной госпитализации. Для него это тоже был «терапевтический» метод. «Необходимо, — пишет Раш, — подробно описать, как добиться полного управления пациентами, которые поражены [сумасшествием], и, таким образом, обеспечить их повиновение и уважение, дабы врач получил возможность прибегать к своим целительным мерам с легкостью и уверенностью, добиваясь успеха» [482] .

482

Pinel P.A Treatise on Insanity, pp. 27, 63.

Одним из любимых «лекарств» Раша был «ужас», который, как он полагал, «властно влияет на тело через разум и должен применяться для исцеления сумасшествия» [483] . А чтобы ужаснуть пациента как следует, нужно было убрать его из привычной домашней обстановки и заключить в сумасшедший дом. Уже одно это действие Раш считал терапевтическим: «Лишение сумасшедшего его свободы иногда оказывало наиболее оздоровительное воздействие...» [484] Во времена Раша такая мера применялась с легкостью. До середины XIX века американский врач имел неоспоримую власть подвергнуть медицинскому заключению любого индивида, которого он считал нуждающимся в помощи по душевной болезни. Все, что Раш должен был сделать для принудительной госпитализации пациента, — это написать «на случайном клочке бумаги, — по воспоминаниям Дойча, — что „Джеймс Спраул — подходящий пациент для больницы Пенсильвании”, — и поставить свою подпись» [485] .

483

Rush B.Medical Inquiries..., pp. 174, 175.

484

Ibid.

485

Deutsch A.The Mentally 111 in America, p. 422.

Было бы, впрочем, ошибкой считать, что Раш забывал при этом об ущемлении личной свободы в условиях медицинской или психиатрической принудительной госпитализации. Он просто думал, как думают и сегодня многие современные психиатры, что эта утрата свободы целиком оправдывается защитой всего общества. Психиатрические взгляды на лишение граждан свободы за все это время ни на дюйм не продвинулись от той позиции, которую Раш занимал по этому вопросу. «Пусть не говорят, — заявлял Раш по поводу своего предложения заключать под стражу пьяниц, — будто заключение таких лиц в больницу будет посягательством на их личную свободу, несовместимым со свободами, которые блюдет наше правительство. Мы не прибегаем к этому аргументу, когда заключаем в тюрьму вора, а если учесть совокупное зло, причиняемое пьяницами, которых куда больше, чем воров, и те несчастья, которые причиняет обществу их безнравственный пример, куда более пагубный, чем случаи воровства, становится очевидным, что безопасность и процветание общества получат большую поддержку, если помещать под стражу именно их, а не обычных воров. Чтобы предотвратить несправедливость и притеснения, ни один человек не должен направляться в предполагаемую больницу или дом трезвости без обследования и решения суда, состоящего из врача и двоих или троих мировых судей или комиссаров, назначенных для этого» [486] .

486

Rush B.Medical Inquiries, pp. 267—268. Принципы и практика психиатрической юстиции, которые отстаивал Раш, не только свойственны советскому законодательству, но и становятся все более влиятельными при отправлении закона в Великобритании и Америке. Складывающуюся в результате этого политическую систему я назвал «терапевтическим государством» (см.: Szasz Т. S.Law, Liberty, and Psychiatry, а также Psychiatric Justice).

Как только пациент оказался в психиатрическом заключении и утратил способность сопротивляться терапевтическим усилиям своего врача, Раш советует приступить к ряду крайне неприятных для пациента действий. По сути, даже во времена Раша некоторые из них были неотличимы от пыток. Они и назывались бы пытками, если кто-то попытался бы прибегнуть к ним вне медицинского учреждения. Раша выдают его собственные слова. Рекомендовав некоторые из этих приемов, он заявляет: «Если все упомянутые средства оказались неэффективными, следует обратиться к определенным способам принуждения, дабы установить руководство над душевнобольным» [487] . Затем, обозрев целиком свой арсенал психиатрических средств, Раш с очевидным удовлетворением замечает, что «при надлежащем применении этих мягких и внушающих страх методов наказания, цепи — редко, а кнут — никогда не потребуются для управления безумными людьми. Я исключаю лишь те случаи, когда неожиданное и [sic!] неспровоцированное нападение на врачей или надзирателей может потребовать удара или двух кнутом или рукой в качестве необходимой меры самозащиты» [488] .

487

Ibid., p. 181.

488

Ibid., p. 183.