Faciam lit mei mernineris
Шрифт:
Но Олег с другом оказались толерантными ребятами. Непринужденно общаясь с таджиком, лидер крупной националистической организации и его друг дошли до того места, где пора было бы расставаться с новым другом, когда в Олеге пробудилась Русь. Вся боль и унижение русского народа выплеснулись в один миг, когда Олег наконец-то дал таджику по щщам, сломав ему нос. Русь в нем пробуждалась очень долго, и дождалась точно того момента, когда мимо проезжала патрульная машина милиции. Сотрудники милиции очень обрадовались новогоднему подарку, упаковали друзей в собачье отделение, прихватили с собой таджика и отправились в ОВД.
В отделении гостям были очень рады, и стали думать как же их оформлять. Олег вел себя с его слов спокойно, а вот его друга куда-то повели.
…Услышав эту часть повествования, проснувшаяся Любочка брезгливо скривилась, как при виде раздавленного таракана, и дала характеристику другу Олега:
– Чмооошенька!
Именно так, Чмошенькой, второго участника этих событий мы для удобства и будем называть, ибо как его зовут я за давностью событий не помню все равно.
Итак, после того как Чмошенька блистательно сдал друга, его отпустили в коридор, где он и дождался Олега. Олег, выслушав рассказ друга, совершенно фалломорфировал, и начал названивать мне – чтобы что-то с этим делать. Из милиции вскоре их благополучно выгнали, поскольку ОВД продолжало празднование нового года.
***
Выслушав эту историю, я некоторое время молчал. Олег тем временем распинался, что как только милиция узнает кто он такой, то его немедля начнут преследовать по политическим мотивам за то, что он лидер известной националистической организации. На языке у меня конечно вертелась исчерпывающая характеристика такому национализму – особенно если сравнивать с практикой, привычной по «бригадам», однако же озвучивание этой сентенции не пошло бы на пользу делу.
В целом сотворенное Чмошенькой пахло очень плохо, поскольку в случае закрепления этой версии событий достаточно последовательно, светила Олегу классическая ч. 1 ст. 161 УК РФ, то есть грабеж. В обычной практике тут можно было попробовать зайти с другой стороны и добиться лояльности терпилы… но опять не тут, поскольку только что откинувшийся таджик даст те показания, которые нужны следствию на сто процентов. Основным мотивом тут бы стал страх таджика перед следствием – ничего хорошего от «органов» он не ждет в жизни точно. По совести говоря всем было бы гораздо проще, если бы Олег не ссал и втоптал этого таджика где-нибудь в тихом дворике, как бы поступил любой адекватный представитель правой общественности, да и вообще любой нормальный человек. В таком случае сто к одному, что жаловаться потерпевший опять же не пошел бы никуда.
Можно было пробовать связать показания Чмошеньки и Олега воедино, в части описания получения таджиком перелома носа в ходе обоюдной драки, причем данные показания следовало как-то лишить противоречия с его первоначальными. Здесь нужно было придумать что-то творческое, чтобы раз и навсегда заставить Чмошеньку делать то что сказано. Тут мне в голову пришла гениальная идея.
– Тебя в милиции били?
– Д-д-да… били. Три раза! – проблеял, заикаясь, Чмошенька.
– Ну-ка покажи! – Чмошенька с готовностью спустил штаны. Под тощей задницей на правом бедре еле виднелась слабая розовая полоса.
– Не, это никуда не годится! Будем восстанавливать доказательства!
– Это как?
– Натурально. Сейчас тебе сделаем побои, от которых ты ложные показания дал!
– Не надо!
– Придется. Правда, Олег?
Глаза Олега горели потусторонним огнем. На его лице читалось желание немедленно применить на Чмошеньке не просто милицейский произвол, а весь набор пыток гестапо, соединенных со способами дознания испанской инквизиции.
– Н-надо, да?
– Давай-ка к стеночке, в ту же позу в какой тебя в милиции били. – Шатаясь, Чмошенька побрел в коридор, где принял позу с упором руками в стенку. Глаза его выражали отчаяние и смертельный ужас. Олег тем временем с садистским видом изыскивал орудие возмездия. В качестве имитатора милицейской дубинки был единогласно избрана деревянная ножка от табуретки черного цвета. Чмошенька зажал в зубы
собственную шапку и зажмурился.…Так ранним праздничным утром я стал очевидцем самой странной новогодней картины, какую можно себе представить. Коренастый атлетичный мужчина с чувством величайшего удовлетворения охаживал ножкой от табуретки по бедрам и тощей заднице длинного унылого субъекта. «Шмяк! Шмяк! Шмяк» - пела дубинка. Сколь бы сильно я не устал к этому времени, но это зрелище не могло оставить меня равнодушным. От изысканной картины буквально скручивало от смеха; рядом в таком же состоянии пребывала Любочка. Из глаз Чмошеньки текли слезы. Пару раз с Чмошеньки снимали штаны и осматривали жопу – выжидая времени появления кровоподтеков. Наконец был достигнут нужный результат, и я выгнал гостей на мороз, после чего отправился спать. Спалось мне хорошо, а вот проснувшись я не сразу понял – были ли ночные события явью или сном?
***
У внимательного читателя должны были возникнуть вопросы – а каков был смысл экзекуции? Выдать следы от ножки от табуретки за побои в милиции? Естественно нет. Люди того психологического типа, к которому относился Чмошенька, никогда не смогут последовательно выдержать версию про побои. Первому же следователю было бы донесено про подлинные обстоятельства дела, из чего следовало бы не решение, а усугубление проблем Олега.
Главная задача тут была в другом. Мало толку для оппонирующей стороны, что кто-то дал единоразово нужные показания, поскольку их нужно сделать устойчиво повторяющимися в процессе. В таком случае можно положить сказанное в основу для уголовного дела. Чмошеньке же предстояло изменить показания на совершенно другую версию: как подлый таджик напал на его друга, а по поводу первоначальных показаний еще и написать жалобу в прокуратуру. При сомнительной природе инцидента и отсутствии прочих доказательств, грабеж разваливался, и дело выходило в плоскость частного обвинения по поводу легкого вреда здоровья в виде сломанного носа. Таджик навряд ли бы стал поддерживать это частное обвинение, и скорее всего бы слился – так как частным обвинителем быть значительно сложнее, чем потерпевшим. На то и был расчет; но у плана была чрезвычайно уязвимая точка – Чмошенька! Ему предстояло находясь наедине с дознавателем пойти на прямой конфликт и настоять на своем, причем строго лично, поскольку свидетелям адвокатов не положено. Как же заставить трусоватого и слабохарактерного Чмошеньку проявить волю?
Ответ был один. Он должен был гораздо сильнее бояться расстроить нас, чем всех дознавателей вместе взятых. Для этой цели его требовалось сломать психологически и загнобить настолько сильно, чтобы по сравнению с нашими процедурами любое давление дознавателя он воспринял как легкое развлечение. Именно поэтому он оказался вынужден добровольно перенести болезненную экзекуцию, и вскоре его ждала вторая часть – конвейерный допрос.
Вечером следующего дня на том же самом месте Чмошенька был посажен за пустой стол и началось действо. С восемнадцать часов вечера до трех часов ночи он подвергался допросу со всем арсеналом подручных средств – от мата и криков в ухо до пиздюлей УПК с комментариями по голове и выдергивания из-под него стула. Пресс перемежался психологической разгрузкой в виде разъяснений, что все это он делает ради друга, которого он подвел и которому теперь обязан помочь. Проходили часы, и Чмошенька начал звереть. Сжимая в полоску губы, он буквально цедил из себя нужные показания – и приближался момент, на котором бы мы все были посланы к черту, а он просто психанул. Тут-то мы и прекратили.
***
Говорят, когда Чмошенька попал к похмельному от нового года дознавателю, шел он туда стиснув зубы и собрав волю в кулак, аки христианский мученик в клетку с хищниками. Не получив от ленивого дознавателя и сотой доли пройденных мучений, он как по писаному отбарабанил выученную историю и с гордым видом покинул кабинет.
Неплохо выступил и Олег, рассказав немало глупостей, но не сбившись с верного пути. Одновременно с допросом Олега Чмошенька отбыл в Москву, где он и проживал постоянно. Дело натуральным образом подвисло.