Фаэрверн навсегда
Шрифт:
— Тами, что случилось со мной?
Минуты текли без её ответа, лишь слегка загрубевшая ладонь бережно касалась его лба, щёк, макушки…
— Тами! — сорванным голосом потребовал он.
— Ты услышал Зов, Викер ар Нирн, — с любовью улыбнулась она. — Зов Великой Матери.
Часть четвертая: Фаэрверн навсегда
Нам пришлось вернуться назад, на тот перекрёсток, с которого мы свернули на неторную дорогу, и ехать в Костерн обычным путём.
Всю обратную дорогу мы молчали, обдумывая увиденное ночью и не спеша тревожить друг друга разговорами.
Лошадки миновали перевал и пошли быстрее — видно, чуяли жилье. За очередным поворотом показался спуск в долину, на самом краю которого стояла деревенька, где я решила остановиться и выспаться, ибо в прошлую ночь поспать так и не удалось. Не иначе, Сашаисса уберегла нас от сна в запретном месте, послав мне видение тёмного пути! Иначе мы могли бы и не проснуться, как те, чьи лица виднелись в туманном мороке…
— Тами, — позвал паладин, ехавший чуть позади, — Тами, что это была за поляна?
Я скрыла улыбку. Немало времени понадобилось этому Воину Света, чтобы обдумать случившееся и задать правильный вопрос!
Придержав лошадь, поехала рядом с ним.
— Это было заброшенное капище Дагона, Викер… Место, где чернобогу долгое время приносят человеческие жертвы, обретает, в конце концов, собственную злую волю и может забирать души у тех, кто засыпает в его непосредственной близости.
— Что ты сделала с ним?
— Именем и Силой Великой Матери разорвала связь злой воли и жертвенных камней. И ты помог мне в этом… Без тебя, Викер, я бы не справилась!
— Без меня… — пробормотал он.
В глазах вспыхнуло понимание, его зрачки стремительно расширились.
Обыденному человеческому сознанию нелегко даётся общение с богами, вот оно и ищет себе послаблений, вроде кратковременной потери памяти или замещения. Поэтому саму поляну ар Нирн запомнил куда ярче, чем услышанный им Зов Сашаиссы. Однако я не сомневалась в том, что это ненадолго, ведь поляна была символом смерти, а Зов — жизни!
Между тем паладин пытался мне что-то сказать, но ни слова не вылетало из обветренных губ. Чудовищным усилием воли он взял себя в руки, и тогда я, обняв его, начала целовать так нежно, как могла. Спустя несколько мгновений он ответил на поцелуи с благодарностью умирающего от жажды, которому поднесли кружку воды.
— Рядом с тобой я ощущаю, что жив! — хрипло прошептал он. Голос пока не вернулся к нему в полной мере. — Раньше такого не было!.. Никогда! Ни с кем!
— Ты просто возвращаешься к себе, — улыбнулась я и погладила его по щеке, — к себе — ребёнку, который воспринимает мир таким, каков он есть…
Не стала говорить о шорах, что надевают на человека взросление, неверное знание и лукавая вера. Надеялась, он поймёт сам.
— Тами, — он с силой сжал мою руку, — я не верю в твою богиню!.. До сих пор не могу поверить, несмотря на то, что видел! Почему же я услышал ее Зов?
Я смотрела в долину, выглядящую мирной и тихой. Там, внизу, люди возделывали землю, рожали детей, строили дома, выходили в росу на рассвете… Все это невозможно было бы делать без любви!
— Потому что ОНА верит в тебя, — тихо сказала я и перевела взгляд на паладина, — так же, как и я!
Хозяин дома, в котором они остановились на постой, благообразный чистенький старичок, кланяясь, принёс им горшок каши, крынку молока и краюху ноздреватого ароматного хлеба и ушёл.
Рыжая
от еды отказалась — уже подъезжая к деревне, зевала отчаянно и засыпала прямо в седле. Викер видел, как она измучена произошедшим ночью — и так-то была не кровь с молоком, а сейчас и вовсе походила бледностью на призраков, виденных ночью.Она уснула, едва коснулась головой подушки. Викер немного поел и присел на кровать, разглядывая спящую. Удивлялся, как это можно — жить, так не щадя себя? Она пошла на ту поляну, следуя велению сердца, не думая о том, что может погибнуть, или, того хуже, лишиться души! Пошла, ведомая лишь одной мыслью, одним стремлением и целью — уничтожить зло, поселившееся в камнях!
Он вспоминал добрые дела, которые делал сам, и в каждом находил один единственный изъян, сейчас кажущийся тем, что зачёркивал всю их ценность: он, Викер ар Нирн, никогда не забывал о себе! Приходило время есть — ел, спать — спал… Никогда ничему не отдавал себя вот так, без остатка, без возможности получить ответную благодарность…
На душе стало гадко. Так гадко, что желание спать пропало окончательно. Хотелось подумать о чём-то приятном, как конфету съесть после горького лекарства, но вспомнилась вдруг сафьяновая тетрадь мэтрессы Клавдии, сожжённая ими там же, в трактире. Несмотря на то, что Викер не мог перевести с райледского текст дословно, общий смысл и настроение он уловил верно. Душевные метания были свойственны и мэтрессе, правда, с возрастом их становилось все меньше. Чем больше она отдавала себя любимому делу, тем спокойнее становилось у неё на сердце. Вот этой-то сердечной мудрости принимать все, как есть, и не жалеть себя для дела Викеру всегда и не хватало!
А рядом с ним спала королева, достойная Вирховена! Та, что позабудет о себе ради страны и народа, та, кому свойственны милосердие, сострадание и справедливость! Истинная королева, божественная власть! Если бы только она захотела, — сейчас ар Нирн признавался себе в этом! — он бы горы свернул ради того, чтобы посадить ее на трон вместо Атерис! Если бы она захотела… Интуиция, сговорившись со здравым смыслом, в один голос твердили — ей это не нужно. У неё есть Путь, и это не путь под весом короны! ‘А каков мой Путь?’ — спрашивал он себя. И чем больше смотрел на Тамарис, тем яснее был для него ответ: отныне и навсегда его путь — рядом с ней.
Подъезжая к местечку под названием Кривой Рог, где должны были жить родственники сестры Кариллис я молила Богиню о том, чтобы они никуда не переехали. Дом нам показали охотно, видно, семью эту в деревеньке знали и почитали.
Створка ворот оказалась приоткрыта и мы, спешившись, накинули поводья лошадей на столбик забора и вошли внутрь. Во дворе было пусто. И спустя несколько минут никто не показался, хотя с привязи рвался, заливаясь лаем, лохматый барбос.
Мы с Викером поднялись на крыльцо, постучались в дверь. Тишина. Дом и двор заброшенными не выглядели, но, похоже, хозяев здесь не было.
— Будем ждать, — расстроенно пробормотала я, собираясь усесться прямо на крыльцо, как вдруг из-за дома раздался дребезжащий старческий голос:
— Цыц, Балаболко! Кто там пришел?
Я не верила своим глазам, сестра Кариллис которой должно было быть уже больше ста лет, шла к нам на собственных ногах, шла медленно и тяжело, опираясь на потемневший от времени сармато, как на простую палку.
— Кто вы? — подслеповато щурясь, поинтересовалась она.
Подойдя, преклонила перед ней колени.