Факелоносцы

Два дня спустя, к вечеру, Аквила с гонцом скакали по дороге, ведущей на Лондиний; всего миля отделяла их от Рутупийской крепости: она высилась впереди, массивная и зловещая, господствуя над ржаво-коричневой равниной и унылой плоскостью острова Танат. Рутупии — крепость на сакском побережье, последнее пристанище последнего легиона в Британии. Сколько событий она перевидала! И что ее ждет теперь?

Лошади их проклацали по бревенчатому мосту, который привел под своды двойной арки, они ответили на окрик часового, гулко прогремевший под сводами, и очутились на широкой площадке перед конюшнями. Аквила передал гарнизонную лошадь, на которой ехал, спутнику и отправился докладывать о своем прибытии коменданту.

В свое время, когда он впервые явился в Рутупии, гигантская крепость, построенная в расчете на пол-легиона (и где нынче, как сухие горошины в пустой банке, болтались лишь два-три морских экипажа да три вспомогательных кавалерийских отряда), показалась ему до ужаса пустынной. Но охота на кабана и болотную дичь здесь была отличной, а кроме того, жизнерадостный, общительный Аквила легко завязывал дружбу со своими сверстниками. А по мере того как он все лучше овладевал ремеслом командира и все больше гордился своим отрядом, он и вовсе перестал замечать пустынность этих мест. Но сегодня, шагая по прямым аллеям к преторию, он вновь остро ощутил ее. Быть может, крепость и в самом деле в этот вечер была малолюдна, хотя, судя по звукам, доносившимся со стороны шлюза и гавани, там что-то происходило, и притом весьма безотлагательное. Мимо него из конюшен протрусило несколько лошадей — и больше не встретилось ему ни одной живой души на всем пути до претория. Миновав часового на верхней площадке лестницы комендантского дома, он очутился перед Титом Фульвием Каллистом. Тот сидел за большим столом и составлял расписание работ на день. Тут, по крайней мере, все было как всегда, с облегчением подумал Аквила. И вдруг, мельком взглянув на листы папируса, лежащие на столе, он увидел, что это вовсе не расписание работ, а бумаги какого-то иного рода.

— Явился для исполнения своих обязанностей. — Аквила сделал неофициальный приветственный жест, поскольку явился как был, в гражданском платье.

Каллист, жилистый человек небольшого роста с пронзительным взглядом, отметил что-то в списке и поднял голову.

— А-а, я так и думал, что ты успеешь вернуться сегодня до ночи. — Он отметил еще три пункта на листе. — Догадываешься, почему я тебя вызвал?

— Нет. Твой гонец, кажется, сам ничего не знает, да я и не расспрашивал его — он не из моего отряда.

Каллист кивком показал на окно:

— Пойди посмотри.

Вопросительно взглянув на коменданта, Аквила подошел к высоким окнам и выглянул наружу. Отсюда, из верхнего этажа претория, хорошо был виден шлюз, а между выступающими вперед бастионами проглядывали внутренняя гавань и рейд. Одна из трехъярусных галер, судя по всему «Клитемнестра», стояла накрепко пришвартованная у пирса — там шла погрузка. Под бдительным оком морского центуриона по сходням сновали маленькие темные фигурки, в трюмы заносили продукты, фураж и боеприпасы. Около шлюза среди толпящихся людей Аквила разглядел Феликса, своего ближайшего друга, тоже командира кавалерийского отряда; он явно улаживал какие-то неурядицы и при этом размахивал руками, как будто тонул. Послышался звук трубы. А дальше, на рейде, стояли, отражаясь в воде, другие галеры, неподвижные, но явно готовые в любую минуту сняться с якоря.

— Кажется, готовимся к отплытию, — сказал Аквила.

— И правильно кажется. — Каллист положил перо, поднялся и встал рядом с Аквилой. — Нас отзывают из Британии.

Смысл сказанных слов не сразу дошел до Аквилы. Они были до такой степени невероятны, что в первое мгновение остались для него просто звуком. Но наконец он осознал их значение и, медленно повернув голову, взглянул на коменданта.

— Ты сказал «отзывают»?

— Да.

— Но, во имя Господа, почему?

— Приказам верховного командования подчиняются без расспросов. Возможно, там сочли, что наши разрозненные группы войск и морские экипажи с большей пользой погибнут под стенами Рима, когда варвары вновь придут грабить город, а не здесь, среди туманов этой заброшенной северной провинции.

«Заброшенная провинция… Да, так оно и есть, — подумал Аквила. — Вот и ответ на отчаянный призыв к Этию, и другого ответа не будет». Вслух Аквила спросил:

— И что же, отводят всех подчистую? Все оставшиеся гарнизоны?

— Да, всех, как я понимаю. Рим доскребывает остатки со дна бочки. Мы пробыли здесь четыре сотни лет и через три дня покидаем страну.

— Через три дня… — Аквила сам понимал, что глупо повторять чужие слова. Но он был так ошарашен новостью, что и впрямь враз поглупел.

— Мы отплываем с вечерним отливом. — Каллист вернулся к усыпанному бумагами столу. — А стало быть, стоять столбом некогда. Ступай, декурион, надень форму и принимай команду над своим отрядом.

Аквила, все еще не пришедший в себя, салютовал и вышел из комнаты. Он сбежал вниз по лестнице и направился через плац к маяку: огромный цоколь длиной с восьмидесятивесельную галеру и втрое выше человеческого роста поднимался как остров посреди пустынной площади, а на нем высилась гигантская башня, увенчанная железной жаровней. Жалкие остатки мраморной облицовки, несколько растрескавшихся мраморных колонн, поддерживающих навес над спусками для тележек с топливом, — вот все, что осталось от тех славных дней, когда башня сверкала бронзой и шлифованным мрамором у самого входа в Британию — словно триумфальный памятник Риму в честь победы над этой провинцией. Но битый мрамор пошел на кладку крепостных стен, построенных, чтобы обороняться от саксов. И теперь башня стояла голая и серая, как скала, и вокруг нее кружили чайки, поднимаясь и опускаясь на раскинутых крыльях, освещенных вечерним солнцем. День угасал, скоро зажгут огонь маяка, его зажгут еще раз и еще, а потом Рутупийский маяк потухнет навсегда.

Аквила быстрыми шагами пересек плац, взбежал по лестнице командирского дома и, очутившись у себя в комнате, надел форму. Непонятно почему, но знакомое прикосновение кожаной туники, железного шлема и тяжелого кавалерийского меча успокоило его, и он отправился принимать команду над своим отрядом.

Позднее, ближе к ночи, он набросал наспех несколько прощальных слов отцу. Он знал, что среди тех, кто через три дня отплывает, многие предпримут бешеные усилия, пытаясь увезти с собой жен и детей. Все понимали — Британия обречена. К нему уже обратились двое из его отряда за помощью и советом — один из них, молодой, был озабочен тем, как бы захватить с собой в Галлию родителей, другой, постарше, горевал о жене, которую приходилось оставлять здесь… Аквила сделал что мог, но чувствовал себя очень беспомощным. Насчет собственной семьи хлопотать было бесполезно. Он знал: ничто не заставит отца отказаться от исполнения своего долга, даже если дело, которому он служит, проиграно. В любом случае он не покинет ферму и ее обитателей. А Флавия останется рядом с отцом, что бы ни произошло. Поэтому Аквила просто написал записку, послал им нежный привет и пообещал Флавии, что в свое время она непременно получит красные туфельки. Потом он отдал письмо связному и, зная, что уже не успеет получить ответ от родных, лег вздремнуть на несколько часов перед тем, как с пением петуха отправиться на раннее дежурство в конюшни.

В последующие дни в Аквиле как бы уживались два человека: один добросовестно подготавливал отряд к погрузке на судно, другой мучился вопросом: кому он должен соблюсти верность. Внутренняя борьба началась в нем после того, как он отослал письмо отцу. Он лежал тогда ночью в темноте, и в ушах у него стоял шум моря. Днем море никогда не было так слышно, разве что бушевал шторм. Однако ночью, даже при полном затишье, не прекращался тихий неумолчный шум прибоя, похожий на гул в морской раковине. Именно из этого тихого шума прибоя и родилась убежденность в том, что он принадлежит Британии. Он всегда принадлежал ей, только не сознавал этого, потому что раньше ему не приходилось об этом задумываться. Но теперь он знал это точно.

И дело было не только во Флавии и отце. Лежа в темноте, прикрыв глаза рукой, он пытался не думать о близких, пытался притвориться, будто их нет на свете. Но ничего не вышло, он все равно принадлежал Британии. «Как странно, — думал он. — Мы тут, на аванпостах, считаем себя римлянами, говорим о себе как о римлянах… Но это только на поверхности, а на самом деле выходит совсем другое. И через три дня мы отплываем… Нет, теперь уже остается меньше трех дней».

Ну вот, а сейчас и вовсе осталось несколько часов. Ему очень хотелось поговорить с Феликсом, старым другом Феликсом, с которым они так часто охотились на дичь на Танатских болотах. Но он знал: Феликсу, тоже родившемуся здесь, в Британии, хотя и не так глубоко вросшему корнями в ее почву, хватает своих забот. И кроме того, он почему-то чувствовал, что такой вопрос надо решать самому.