Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей

102

Странная вещь — размножение живых существ! Любая капелька семени, излившаяся в лоно шлюхи или в оргазме эротического сновидения, могла бы (почем знать) породить Цезаря или Бонапарта: ведь об их отцах, кажется, не известно ничего примечательного.

103

У меня все усиливается (с краткими промежутками) угнетенное состояние (иногда не вызванное никакими особыми причинами), которое я имею некоторые основания считать врожденным или наследственным.

104

Плутарх, в жизнеописании Лисандра, цитирует слова Аристотеля: «Великие гении обычно подвержены меланхолии» и приводит в качестве примеров Сократа, Платона и Геркулеса (или Гераклита), а также Лисандра, правда, не в молодости; у него она проявилась лишь «на склоне лет». Не знаю, гений я или нет, но так меня называют и друзья и враги во многих странах и на многих языках на протяжении моей, не очень еще долгой, жизни. О моей гениальности я ничего не могу сказать, но о меланхолии должен сказать, что она «возрастает, а надо бы ее уменьшить» ^{425} — но как?

105

Думаю, что таково большинство людей в глубине души, но только у замечательных людей это бывает замечено. Герцогиня Врольи, когда я заговорил об ошибках умных людей, сказала: «они не хуже других, они только больше на виду, и все их поступки замечаются, особенно те, что снижают их до уровня обыкновенных людей или остальных подымают до них». Этот разговор происходил в 1816 г.

106

Действительно, если бы люди замечали за глупцами все их глупости, так же как за мудрецами, то мудрые (которые сейчас кажутся всего лишь улучшенным сортом глупцов) показались бы почти умными.

109

Поразительна тщета военной славы.

Предложите любому человеку назвать, не задумываясь, десять павших при Трафальгаре или Ватерлоо: на Нельсоне все застрянут; а второй переживет себя ^{426}.

Нельсон был героем, а тот, другой — всего лишь капралом, разделившим с пруссаками и испанцами удачу, которой он не заслуживал. Он даже — но я так ненавижу этого дурака, что лучше умолкну.

110

Негодяй Веллингтон — любимое детище Фортуны, но ей не удастся прилизать его так, чтобы получилось нечто приличное; если он проживет дольше, его разобьют — это несомненно. Никогда еще Победа не проливалась на столь бесплодную почву, как эта навозная куча тирании, где вызревают одни лишь гадючьи яйца.

115

Во Флоренции я вновь посетил картинную галерею и пр. Прежние мои впечатления подтвердились, но там было слишком много посетителей, чтобы я мог что-нибудь воспринять. Когда всех нас (человек тридцать-сорок) втиснули в зал камей, в конце галереи, я сказал Р[оджерсу], что «чувствую себя точно в полицейском участке». Я предоставил ему раскланиваться с какими-то знакомыми и прошел дальше один — и только в эти несколько минут смог хоть что-нибудь воспринять из окружавших меня произведений искусства. Я не хочу сказать, что мне помешало бы общество Роджерса, который обладает отличным вкусом и способностью глубоко чувствовать искусство (и того и другого у него гораздо больше, чем у меня — потому что первого у меня совсем немного); я имею в виду толпу толкающихся зевак и путешествующих болтунов.

Один храбрый бритт при виде тициановой Венеры сказал женщине, которую держал под руку: «Вот это действительно здорово!» — и напомнил мне трактирщика в «Джозефе Эндрусе», который размышлял о неизбежности смерти, и тоже «до чего верно!» (как отметила трактирщикова жена).

В палаццо Питти я вспомнил, что советует Голдсмит, чтобы прослыть знатоком, а именно: говорить, что картины лучше удались бы, если бы художник приложил больше стараний, и хвалить работы Пьетро Перуджино.

116

Перечитывал недавно Филдинга. Я слышал, что в Англии много толкуют о распространении радикализма, якобинства и т. д.; — пусть бы перелистали «Джонатана Уайльда Великого». Неравенство состояний и низость верхушки общества нигде не изображены с большей силой, а презрение автора к Завоевателям и тому подобным таково, что живи он сейчас, «Курьер» объявил бы его главным Рупором и Агентом революционеров. Однако ж я не помню, чтобы это направление ума Филдинга, видное на каждой его странице, было кем-нибудь замечено.

117

В Равенне междумной и очень хорошенькой крестьянкой (Розой Бенини, женой извозчика Доменико Овиоли или Овиуоли) произошел следующий диалог:

Роза: Кто такой папа?

Я: Неужели вы этого не знаете?

Роза: Нет, не знаю. Так кто же он и что? Он — святой?

Я: Он — старик.

Роза: Ну разве не глупо столько говорить о нем, если он просто старик? А вы его когда-нибудь видали?

Я: Да, в Риме.

Роза: Вы, англичане, не слушаетесь папу?

Я: Нет, а вы слушаетесь?

Роза: Я ничего не знаю, а священники о нем говорят, это верно; я даже не знала, кто он такой.

Я записал этот диалог почти дословно и кажется ничего не прибавил и не убавил. Моей собеседнице еще нет восемнадцати лет; это моя старая приятельница. Меня поразило, что мне пришлось объяснять ей, кто такой папа; мне кажется, им пора было бы и без меня в этом разобраться. Но это — неоспоримый факт, имевший место всего несколько недель назад, перед моим отъездом из Равенны.

Пиза, 6 ноября 1821

119

10 декабря 1821 г. был день рождения моей дочери Ады — ей исполнилось шесть лет. Я не видел ее с тех пор, как ей был месяц от роду. Но я слышал, что это — цветущий ребенок с очень вспыльчивым нравом. Я задумался над одним странным обстоятельством. Моя дочь, моя жена, моя сводная сестра, моя мать, мать моей сестры, моя внебрачная дочь и я сам — все мы единственные дети. Мать моей сводной сестры (леди Коньерс) имела от второго брака только мою сестру, а мой отец, женившись вторично на моей матери (тоже единственной дочери), имел только меня. Такое обилие единственных детей в одной семье достаточно странно и почти похоже на рок. Но известно, что самые свирепые звери имеют самый малочисленный помет — таковы львы, тигры и даже слоны, сравнительно кроткие.

120

18 мая 1822

Не брался за эти записки несколько месяцев — продолжать ли их?

В этом году я написал мало, но за прошлый год — изрядно. Пять пьес (из них две еще не опубликованы), несколько песен поэмы и др. С тех пор я начал кое-что еще; но я обескуражен, вернее, возмущен грубыми нападками, которые, как я слышал (ибо я видел лишь немногие из них), участились со всех сторон против меня и моих последних произведений. Впрочем, таким поведением англичане позорят себя больше, чем меня. Странно, но немцы говорят, что в Германии я гораздо популярнее, чем в Англии, а американцы говорили мне то же самое об Америке. Французы тоже издали много переводов (прозаических!), имевших большой успех, но я подозреваю, что их благосклонность (если таковая существует) основана на убеждении, что я не питаю любви к Англии и англичанам. Было бы странно, если бы я ее питал; и все же я не желаю им зла.