Фальшивое солнце

– В общагу ты не поедешь, будешь жить в квартире. Я обо всем позаботился. Сейчас едем туда, а потом я покатаю тебя по городу. Любишь кататься, Леночка?

– Люблю, – ответила она, подумав про себя: «Еще и саночки возить придется».

Ленинград был прекрасен и строг. Над Невой возвышались колонны стрелки Васильевского острова. Блестел шпиль Петропавловки. Невская вода билась о гранитный парапет. Солнце отражалось от купола Казанского собора, всюду сновали легковые машины и автобусы, полные туристов. Иностранцы, непохожие на горожан, фотографировали достопримечательности. Одетые модно, но просто, они, и молодые, и старые, отличались раскованным поведением и ослепительными улыбками. Даже у пожилых были хорошие, белые зубы.

– У наших женщин к тридцати годам рот щербатый. А этим – хоть бы что, – произнесла вслух свои мысли Елена.

– Отечественная стоматология хромает по сравнению с западной на обе ноги. Зато – бесплатно. Там, у них, все это стоит очень дорого. Но ты не бойся, твоим зубкам ничего плохого не грозит. Пока я рядом, – Арон вдруг положил свою руку на ее колено.

Елена вздрогнула. Ей стало противно. До смерти хотелось выпрыгнуть из роскошной волги, кинуться обратно на вокзал, взять билет и уехать к мужу. Но она не сделала этого.

6

По поселку ползли слухи. Уж очень быстро делала карьеру Елена Ивановна Никитина. Без году неделю тут живет, а уже заведующая столовой. Интересно, как? Бывшая начальница, жох-баба, в силах, была отправлена на пенсию. С чего бы это?

– Мазуркина проворовалась и попалась некстати! – кто-то пустил пулю.

– Мазуркина? Светлана Егоровна? Да вы что? Да не было еще такого человека, чтобы Мазуркину поймать! – не верили.

– Да успокойтесь, что тут непонятного! Вы новую заведующую видели? Ну и делайте выводы, кто ее туда пропихнул и за что! – судачили, мозоля языки.

До Виталия, конечно, слухи тоже доходили. Он не верил – не хотел верить! Что за ерунда! У нас здесь Советский Союз, а не Америка! Завидуют жене, у самих-то ума, видно, не хватает! А Леночек – молодчина. Да, ему не нравятся эти поездки ее в Ленинград, но зато должность какую получила, зарплата больше, чем у него самого. Квартиру в декабре дают, в новом доме, двухкомнатную! У Валюшки свой уголок теперь будет! Разве плохо?

Но червячок сомнений точил, не отпускал сердце. Он не был дураком, понимал, что так не бывает. Хлебную должность и квартиру сложно получить за красивые глаза. Но его Ленка – не простая бабенка, а умница. Он всегда это знал! Но почему тогда бригадир сказал ему:

– Эх, парень, далеко у тебя жена пойдет. Сочувствую, – по плечу хлопнул тяжелой рукой и отошел.

Ребята скрытные стали. Как ни зайдет Виталий в каптерку – замолкают, хотя о чем-то оживленно беседовали до этого, гоготали. И молчат гаденько, суетливо закуривают и расходятся. Да и Ленка… Откуда у нее появились золотые колечки, цепочки, сережки? Зарплата высокая? Ладно. А шуба? Не норка, конечно, не песец, каракулевая. Но пойди, найди сейчас такую. Говорит, что купила по случаю в Гостинке. Ой, смутно верится.

Да и вообще: не нравятся ему все эти дела в столовой. Мутит, крутит что-то там жена. Какие-то накладные левые, какие-то знакомые появились непонятные. Какие-то халтуры, свадьбы, собрания. А Валюшка мать вовсе не видит, все с бабушкой. Ой, не к добру все это!

Анна Николаевна тоже не слепая, все видела и знала, откуда у слухов ноги растут. На чужой роток не накинешь платок: дочка, считай, в открытую с директором роман крутит. Все видели, как она с ним разъезжает. Господи, куда жена этого бабника смотрит? А ей – что? Трое детей, квартира, дом, семья. Знает, никуда не денется от нее…. Мужики восточные могут целый гарем иметь, но законных своих ни за что не бросят. А Ленка себе что вообразила, неужели ей Виташу не жалко? Дочку не жалко? Думает, что Арон будет с ней всю жизнь? Так тому, слава богу, полтинник уже. Ведь не вечный же он! Стыд-то какой, матушки… Совести у нее, у подлюки, нет, вся в батюшку своего, кобеля, господи прости.

Бедная Валюшка. А Ирка на Ленку смотрит, рот открыв. Конечно, такая сестра, в техникум в Ленинград ее устроила. Что она там делает, учится ли? Вся душа изнылась, ночи эти бессонные. Девчонка молоденькая, в большом городе. Вот найдется ухарь какой, обманет, что потом будет? Ой, ну и времена настали: куда ни посмотришь, везде край. Умереть бы и не видеть ничего этого, но как? Валечку растить надо, коли мать у нее такая никудышная. Ирку замуж выдать за хорошего человека. Виташу досмотреть, на себя не похож стал. И …винцом от него что-то часто попахивает. А этой, стерве, наплевать, начальница какая. Столовка деревенская, тьфу ты, а гонору, будто рестораном столичным руководит. Ну и деньги эти шальные… А вдруг ОБХСС нагрянет с проверкой?

Анна Николаевна глотала горстями таблетки, пила капли и все чаще растирала сухонькую грудь: ныло, давило что-то там и никак не отпускало. Не такой она жизни хотела для дочери, не о том мечтала, когда свадьбу справляли.

Елена через профсоюз выхлопотала для коллектива столовой однодневную путевку в соседнюю область, в музей-усадьбу какого-то композитора, жившего в личном имении в начале прошлого века. Коллеги топтались около экскурсовода и скучали. Им было не интересно. Больше всего поварих занимали совсем другие проблемы: прошвырнуться по магазинчикам крупного областного города, ухватить какие-нибудь дефицитные товары. Курицы тупые, мало им, что ли своих магазинов? Уж Арон для них расстарался, так нет же… Идиотки.

Сама же Елена впитывала каждое слово сухонькой женщины, увлеченно, с жаром, рассказывавшей о жизни композитора. А более всего Лену занимала обстановка усадьбы. Это были чудесные вещи! Сервиз тонкого фарфора, инструктированный золотом, хрупкий как яичная скорлупа, спрятанный за стеклом буфета из красного дерева. Мебель, изготовленная так искусно, что дух захватывало: переплетение диковинных цветов и фруктов, крылатые амурчики, сказочные животные – красота! Мягкие диванчики и козетки, пуфики и кресла, огороженные лентой, так и тянуло на них присесть.

Матово поблескивали старинные зеркала, в них отражалась совсем другая Елена – загадочная, таинственная. Вот он – ее мир! Здесь – ее место! Ах, как бы хорошо она смотрелась в пышном, домашнем платье, отделанной сложной вышивкой, в атласных башмачках, с тонкой шалью, наброшенной на белые плечи!

Вот медный колокольчик стоит на ломберном столике. Это – ее колокольчик! Позвони, и тут же прибежит какая-нибудь растрепанная Машка или Парашка, вытянется перед хозяйкой в ожидании распоряжений. И через десять минут в столовой ее уже ждал бы завтрак. Окна раскрыты, легкий ветерок играет с кружевными занавесками… Она проверяет счета и советуется с молодым приказчиком, молодцеватым и хитрым, мечтающем о прекрасной барыне, о ее белом теле, о ее деньгах… К обедне она едет в коляске, запряженной парой сытых лошадей, и встречные бабы и мужики, такие же туповатые, как эти современные поварихи, отвешивают низкие поклоны. Барыня! Добрая барыня!

Обратно ехала и не слушала своих работниц, оживленно галдевших на весь автобус. Мимо пролетали бескрайние вологодские поля и леса, колхозы, совхозы, фермы, животноводческие комплексы, огромные коровьи стада паслись на пастбищах. В приоткрытое окно то и дело врывался запах навоза. Елена морщилась и отворачивалась. Барыня, барыня. Ей бы очень шло быть барыней. Кому нужно это равенство? Этим тупоголовым курицам? Зачем? Им место в кухне. По жизни, навсегда. А она – другая. И жизнь у нее должна быть другой, не такой, как сейчас. Ради чего она терпит старого любовника, дурака мужа? Мелкое плавание. Хотелось большего. Ей бы совсем не помешала добротная дачка в сосновом бору, машина и квартира в старом фонде Ленинграда. Вальке нанять бы частного учителя, чтобы образованной была.