Фанни Каплан. Страстная интриганка серебряного века

— Подъем! — прозвучало рядом. — Разоспалась, королева!

Она открыла глаза: вчерашний комендант.

— Вставать, вставать, Каплан! Не на курорте.

Пошел к дверям:

— Завтрак сейчас принесут.

За стенами просторной комнаты с решетчатым окном слышался перезвон колоколов Китай-города. Все встало на свои места: она в Кремле (немыслимо — в Кремле!), ночевала в каком-то складском помещении со сваленной в углу мебелью, спала на сафьяновой кушетке с выпиравшими пружинами, будет сейчас завтракать. Успевай изумляться!

Прошлым вечером ее неожиданно увезли из штаба ВЧК. Вошедший в камеру вислоусый пролетарий с пытливыми глазками приказал подняться, повел в сопровождении молчаливых охранников в одинаковых кожаных фуражках со звездами во двор, где стоял с работавшим мотором грузовик, помог взобраться в кузов.

Господи, подумалось, неужели в суд! Подействовало? То, что она все эти дни неустанно твердила на допросах: да, я хотела убить вашего Ленина, стреляла, ранила, к сожалению. Добровольно сдалась. Судите! Открытым, честным, всенародным судом. Приму любой приговор. Смерть? — пойду на смерть! Но до этого выскажусь в присутствии публики, открою людям глаза. На подлую воровскую власть, укравшую у февральской революции ее плоды. Жирующую в Кремле, превратившую страну в бесправную комиссарию. Лишившую ее надежд, куска хлеба. Стану голосом попранной, униженной России, ее совестью…

До места ехали недолго: через Охотный, в закоулок, по Никольской. Бывала тут не раз, заходила в аптеку Феррейна, где покупала глазные капли. Проехали Казанский собор, Печатный двор, «Славянский базар» со стоявшими у входа извозчиками. Вечер был изумительный: обессилевшие после недавнего дождя дымно-розовые облака над головой, влажный ветерок в лицо. Сидела в окружении белобрысых охранников с карабинами, тянула голову: куда все-таки едем? В Кремль оказалось, прямиком через Спасские ворота!

Вислоусый высунулся из кабинки, замахал рукой в сторону сторожки — ворота отворились, они въехали во двор.

«Не в гости ли к Ленину?»

Было бы здорово:

«Как самочувствие, Владимир Ильич? Пишете что-нибудь новенькое?»

Поселили в полуподвале, комната уютная, электрический свет. Принесли по ее просьбе газеты — «Правду» и «Известия ВЦИК». Прочла воззвание о злодейском покушении на великого вождя, о злодеях-наймитах, правых эсерах, французах и англичанах. Стилистика у большевиков — скулы сводит. А грамотные вроде люди, многие с университетским образованием…

Ужинала она по-царски: разварная рыба с картофельным пюре — ум отъешь. «Что они все-таки надумали, почему прекратили следствие, допросы? — размышляла лежа в постели. — Неужели в самом деле решили судить? Как было бы здорово!»…

Из воспоминаний коменданта Кремля Петра Малькова:

«Прошел еще день-два, вновь вызвал меня Аванесов и предъявил постановление ВЧК: Каплан расстрелять, приговор привести в исполнение коменданту Кремля Малькову.

— Когда? — коротко спросил я Аванесова.

— Сегодня. Немедленно.

— Есть!

Да, подумалось в тот момент, красный террор — не пустые слова, не только угроза. Врагам революции пощады не будет!»

Я, Фанни Каплан! (окончание)

— На выход, Каплан!

У дверей — вислоусый комендант, десяток охранников с карабинами.

— Вперед!

Вышли наружу. Сумрачный полдень, влажная брусчатка кремлевского двора, слабо моросит дождик. Мимо Сенатского дворца с круглым куполом шагает в сторону Спасских ворот мужчина в темном плаще и шляпе.

— Демьян! — кричит в его сторону комендант.

Мужчина в плаще останавливается.

— Подь сюда! — кричит вислоусый. — Дело есть! Как раз для тебя!

Мужчина приближается, она бросает на него взгляд: тот самый, поэт! Читал во время первомайской демонстрации стихи на бульваре!

Комендант отводит поэта в сторону, они о чем-то оживленно говорят.

Она смотрит по сторонам. За кремлевской стеной — купола Китай-города, кружит над Василием Блаженным стая темных птиц. Из глубины Тайницкого сада — гул машинного мотора.

— Туда, Каплан! — показывает вислоусый в сторону хозяйственных задворок.

Они идут мимо деревянных строений к нижней части стены, выходящей к реке. Мужчины у нее за спиной дымят папиросами, о чем-то беседуют. Ужасно хотелось курить, чуть было не попросила папиросу — вовремя удержалась.

Подошли к гаражам. Стоят два грузовика с работающими моторами, в тупике легковушка, повернутая радиатором к воротам.

«Точно, куда-то едем. Поэт только непонятно зачем?»

— Сюда! — толкает ее на багажник легковушки вислоусый. — Не оборачиваться! — размахивает у лица револьвером.

Она облокотилась ладонями о холодный металл, успела подумать: «Что это значит?» — ударило в спину, раскололись над головой небеса, она полетела, освобожденная от оков земного притяженья — беспамятно и легко, — по длинному тоннелю, в дальнем конце которого сиял призывно ослепительный свет. Не видела в ошеломительном радостном полете, как люди в кожаных фуражках тащат к гаражу какую-то куклу в мокром платье с вымазанными грязью волосами, засовывают в бочку, облив предварительно бензином из ведерка, как вислоусый мужчина в болотного цвета кителе чиркает безрезультатно о коробок, матерится, отбрасывает одну за другой отсыревшие спички, как дородный поэт в шляпе пробует ему помочь, чиркает остервенело о собственный коробок, как из бочки с торчащими женскими ногами в ботинках рвануло дымное пламя, и дородный поэт в ту же минуту грохнулся в обморок — все это ее освобожденной от житейской пустой суеты, устремленной в вечность душе было безразлично.